Изменчивость моря - Чан Джина

Когда я выхожу из ванной, мистер Чо помогает Умме убрать со стола.

– Нет, что ты, не стоит. – Он жестом предлагает мне сесть, когда я подхожу, чтобы попытаться помочь. – Ты сегодня почетный гость.

Я роняю ложку, ее содержимое разбрызгивается по ковру Уммы, оставляя пятно, и я готовлюсь к разочарованным вздохам. Но вместо этого Умма бодро подходит с мокрым бумажным полотенцем и промокает пятно, заявляя, что никакого вреда не будет. Она игриво ругает мистера Чо за то, что он пытается помыть посуду, говоря, что он разобьет все ее красивые тарелки. Ее тон теплый, почти кокетливый, каким она никогда не говорила с Апой. Я вижу, как мистер Чо смотрит на нее, когда она отворачивается, как будто он не может поверить в свою удачу, как будто она – лучшее, что он когда-либо видел, и это меня злит. «Кто дал ему право так смотреть на нее?» – думаю я.

Я захожу в гостиную, осматривая квартиру Уммы в поисках других изменений, – как будто доказательство того, что я не схожу с ума, можно найти в какой-нибудь подсказке на ее бежевых стенах. Но в квартире Уммы все как и прежде, по крайней мере, насколько я могу судить. Несколько растений, которые она держит на окне, выглядят зелеными и здоровыми. Ее кремовый диван – единственная роскошь, которую она позволила себе приобрести при переезде, – по-прежнему безупречен. Маленькие позолоченные часики, которые всегда были у нее, все еще тикают, а полки, как и всегда, уставлены нотными тетрадями, записными книжками и корейскими романами, а также несколькими кулинарными книгами.

Когда Умма переехала из нашего дома, она убрала в кладовку большую часть фотографий в рамках, которые держала в кабинете Апы, но она выбрала несколько снимков со дня их свадьбы, а также несколько карточек из моего детства и до моего рождения, чтобы расставить их на тумбочках и развесить на стенах квартиры. Мне всегда было интересно, по какому принципу одни снимки там оказались, а другие нет, выбирала она их наугад или намеренно. Я смотрю на фото, сделанное в тот период, когда она была на первых месяцах беременности мной, ее живот только начинал просвечивать сквозь свитер, рядом с ней стоял Апа. Они вроде бы на вечеринке, волосы Уммы пышнее и скреплены каким-то бантом, в то время как волосы Апы длинные и лохматые. Апа выглядит так, будто разговаривает с кем-то за пределами кадра – возможно, фотографию сделали на университетской вечеринке, когда он еще был аспирантом, – но Умма смотрит прямо в камеру, ее глаза подведены темными тенями для век, а губы накрашены помадой. На фотографии они такие юные, непринужденные, стройные, красивые и счастливые; мне жаль, что я не могу прыгнуть в кадр и сказать им, чтобы они оставались в этом дне как можно дольше, даже если это означает, что я никогда не появлюсь на свет.

Умма приносит поднос с нарезанными грушами, а мистер Чо несет кофейник и чашки. Они расставляют все на кофейном столике, ловко обходя друг друга, как будто занимаются этим уже давно.

– Я так рада, что ты смогла прийти сегодня на ужин, Арим, – улыбается Умма. – Я знаю, что ты очень занята работой.

Я беру ломтик груши пальцами, вместо того чтобы воспользоваться вилкой, что должно обеспокоить Умму. Прохладная белая мякоть взрывается у меня во рту, я не торопясь пережевываю ее, прежде чем глупо ответить:

– Ну, знаете, как говорят: если занимаешься любимым делом, тебе не придется работать ни дня в своей жизни.

– Это правда, – искренне соглашается мистер Чо. – Моя дочь – врач. Это невероятно сильный стресс, но ей нравится иметь возможность менять мир к лучшему.

«Ну конечно, у него еще и дочь работает врачом».

– А вы чем занимаетесь? – спрашиваю я

– Я специалист по иглотерапии, – сообщает он после небольшой паузы.

Он показывает мне небольшую диаграмму, которую достает из своего бумажника, на которой изображены различные точки на ногах, спине, руках. Он объясняет мне все про то, как все в теле взаимосвязано – подушечка стопы ведет к печени и легким, пятка – к тазу.

– Так вот как вы познакомились? – продолжаю допытываться я. – На сеансах иглоукалывания?

Он взволнованно кивает.

– Мы с твоей мамой познакомились через подругу в церкви, которая упомянула, что у нее начались головные боли и проблемы с кишечником. Мы встретились на сеансе и сразу же поладили. Видите ли, я тоже вдовец.

Я чувствую, как у меня скручивает желудок.

– Тебе следовало обратиться к настоящему врачу, – говорю я Умме по-английски, не заботясь о том, что веду себя грубо. – А что, если у тебя что-то серьезное?

– Я в порядке, – защищается она. – Терапия мистера Чо очень помогла.

– Не волнуйся, Арим, – говорит мистер Чо. – Твоя мама просто испытывала некоторые распространенные симптомы стресса. Я назначил ей строгий режим приема женьшеневых чаев и иглоукалывания два раза в месяц, и она уже чувствует себя лучше.

– Ты платишь за все это из своего кармана? – спрашиваю я Умму, игнорируя его. – Страховка не покрывает акупунктуру, не так ли?

– Арим, – возмущается Умма. – Мистер Чо – мой хороший друг.

– Прошу прощения, – ядовито произношу я. – Но я не ожидала, что вы будете здесь, мистер Чо. Умма никогда раньше о вас не упоминала.

В гостиной внезапно становится слишком жарко, и я потею в своем дурацком платье. Я чувствую себя очень юной и очень старой одновременно. Я хочу прилечь на кремовый диван Уммы и как следует вздремнуть, а когда проснусь, осознать, что все произошедшее осталось далеким воспоминанием. Но вместо этого я переключаю свое внимание на лицо Уммы, которое сейчас выглядит измученным и обеспокоенным.

– Нет-нет, это я должен извиниться, – галантно говорит мистер Чо. – Я был так взволнован мыслью о встрече с тобой, что напросился на ужин. Мне следовало дважды подумать, прежде чем вмешиваться.

– Не говори глупостей, – останавливает его Умма напряженным голосом. – Я пригласила к себе вас обоих, чтобы вы были моими гостями на ужине, а Арим просто драматизирует, как обычно.

Мистер Чо поворачивается ко мне.

– Я знаю, как тяжело терять родителя, – говорит он таким нежным голосом, что мне хочется кричать. – Это психологическая рана, которая никогда не заживет. Я сам погрузился в глубокий траур, когда скончалась моя собственная мать, а это случилось более двадцати лет назад. Твоя мама поделилась со мной тем, какой тяжелой была кончина твоего отца для вас обеих.

Я понимаю, что она говорила с ним об Апе. Мы с Уммой так и не смогли поговорить об его исчезновении, ни в дни, предшествовавшие небольшой поминальной службе, которую мы провели по нему, ни в последующие годы. Когда я все-таки пыталась заговорить об этом с Уммой, она полностью замыкалась в себе. Может, ей было легче притворяться, что он вообще ничего для нее не значил, даже когда все, чего я хотела – знать, что кто-то другой чувствует то же, что и я. Складывалось впечатление, что часть земли, на которой я стояла, была вырвана у меня из-под ног. И все же факты оставались фактами, моя мать рассказала этому совершенно незнакомому человеку – своему новому парню – все о делах нашей семьи, а при мне она даже не могла заставить себя произнести имя моего отца.

– Мой отец не умер, – возражаю я мистеру Чо. – Если моя мать утверждает, что это так, она ошибается.

– Арим, – говорит Умма, – он не вернется.

– Ты не можешь знать этого наверняка, – настаиваю я. – А если вернется? Что, если он все еще где-то там?

– Прошло много лет, – медленно произносит она. – Будь он жив, он бы уже оказался здесь – если бы хотел вернуться.

– Что ты имеешь в виду, говоря «если бы хотел вернуться»? – Мой голос немного срывается. – Ты хотела, чтобы он ушел. И, похоже, ты прекрасно справляешься без него.

– Да что с тобой не так? – спрашивает она таким голосом, словно меня только что вырвало на ее ковер. Я не могу заставить себя посмотреть на нее. – Перестань грубить. Я не такой тебя растила.

«Я не такой тебя растила». Как будто она могла снять с себя всякую ответственность за то, какой я стала. Как будто она могла определить, просто взглянув на меня, где заканчиваюсь я и где начинается взращенная ей дочь, и решить, какие части меня достойны любви, а какие нет.