Изменчивость моря - Чан Джина

Умма каждый год готовила мне суп из морских водорослей на день рождения. Она рассказала мне, что в Корее принято подавать это блюдо будущим матерям и матерям, которые только что родили, и поэтому люди едят его на свои дни рождения. Предполагается, что питательные вещества, содержащиеся в морских водорослях, помогают восполнять силы женского организма и способствуют выработке грудного молока. «Когда у тебя родится ребенок, я и тебя буду кормить супом из морских водорослей», – любила повторять она.

Мне кажется, что я не ела суп из морских водорослей уже много лет, и я ловлю себя на том, что испытываю непреодолимое желание вновь отведать золотистый жирный бульон, воспоминания о вкусе и текстуре морских водорослей и говядины в супе буквально терзают мой язык. В средней школе был период, когда мне перестало нравиться это блюдо после того, как однажды я принесла его в школу на обед, и кто-то спросил меня, почему я ем «болотную жижу». Внезапно толстые водоросли превратились у меня во рту в склизкие веревки, а вкус бульона показался гнилым, еда застряла противной длинной лентой в горле.

Малышка машет мне на прощание, прежде чем ее увозят, и я поднимаю руку, чтобы помахать в ответ. «Ты была самой милой, самой счастливой малюткой из всех, что я видела, – всегда говорила Умма, когда вспоминала о моем детстве, и в ее голосе звучали странные нотки, которые мне никогда не удавалось правильно понять. – Ты была лучшим ребенком на свете».

Когда я поступила в колледж, Умма продала двухэтажный желтый дом, в котором я провела большую часть своей жизни, и переехала в жилой комплекс в одном из нескольких населенных пунктов неподалеку. К тому времени она уже работала администратором в церкви на полставки в дополнение к дирижированию, а также давала уроки вокала детям.

Несмотря на то, что я бывала в ее доме раньше, мои визиты случались достаточно редко, и мне все еще нравится включать навигатор на моем телефоне всякий раз, когда я отправляюсь туда. Она живет в районе, который, похоже, населен в основном молодыми парами, уезжающими в город на работу. Дом расположился недалеко от железнодорожного вокзала, и иногда посреди ночи можно услышать свисток поезда.

Солнце стоит низко в небе, когда я подъезжаю и останавливаюсь на улице перед ее домом, за темно-синим «Вольво». Я глушу двигатель и смотрю на часы. Я прибыла на три минуты раньше положенного срока. Чтобы убить время, я поправляю прическу перед зеркалом заднего вида и напоминаю себе, что я взрослая женщина, а не ребенок, которого может запугать собственная мать, затем выхожу из машины и поднимаюсь по каменной дорожке в хорошо освещенный вестибюль.

Когда дверь в квартиру Уммы открывается, я замечаю, что пахнет ароматическими свечами, и удивляюсь, поскольку обычно она не любит сильные запахи.

– Привет, Умма, – здороваюсь я, протягивая упаковку с грушами.

Меня всегда поражало то, какая Умма миниатюрная. Она тонкокостная, почти хрупкая, с копной волос идеальной формы, которые сидят на ее голове подобно тщательно отполированному шлему. Со временем они поседели, но выглядят так же хорошо.

– Арим, ты здесь, – улыбается она. Затем она обнимает меня, и мы неловко хлопаем друг друга по спине.

– Я принесла груши, – начинаю я, хотя в этом нет необходимости, поскольку она уже выхватила пакет у меня из рук и унесла на кухню.

– Тебе не нужно было ничего приносить, – кричит она, но я могу с уверенностью сказать, что она довольна.

Я улыбаюсь своему отражению в зеркале ее прихожей. Может быть, сегодня вечером все пройдет хорошо и она не будет задавать мне никаких странных вопросов о свиданиях, Тэ или моей работе, мы просто вкусно поужинаем и будем вести себя как нормальные мать и дочь.

Но когда я наклоняюсь, чтобы снять обувь, я кое-что замечаю. В прихожей рядом с туфлями Уммы стоит пара мужских мокасин, а из кухни доносится мужское бормотание.

– Умма? – окликаю я. – У тебя гости?

Она снова выскакивает из кухни, но на этот раз за ней следует кореец примерно ее возраста. У него небольшое брюшко и редеющие волосы. Однако шокирует меня другое – на нем фартук, и похоже, именно он готовил ужин. Я думаю, что у меня, должно быть, галлюцинации – потому что мысль о том, что моя мать позволила кому-то помогать ей на кухне, тем более мужчине, совершенно безумна.

– Эм, здравствуйте? – Я настолько сбита с толку, что перехожу на английский.

– Арим, – улыбается Умма, но я понимаю, что она нервничает, – я хочу познакомить тебя с мистером Чо. Мистер Чо, это моя дочь.

– Приятно наконец-то с тобой познакомиться, – говорит он по-английски.

Я застываю перед ними, и на секунду перед моими глазами мелькает образ отца, стоящего рядом с ней, и кажется, что он вообще никогда не уходил. Но я моргаю, Апа исчезает, и остаемся только я, Умма и этот совершенно не знакомый мне мужчина.

– Я забыла ччигэ [29]! – восклицает Умма и вскакивает с места, стоит нам только сесть за стол.

– Я принесу, – говорит мистер Чо.

Он жестом приглашает ее сесть, и когда он отходит от стола, я бросаю на Умму взгляд, который она игнорирует. Апа никогда бы не вызвался принести что-нибудь с кухни, и тот факт, что она позволяет мистеру Чо заходить на ее территорию без присмотра, говорит мне о том, что он здесь далеко не в первый раз

Ужин проходит странно. Мы едим типичные корейские блюда, которые Умма всегда готовила, когда я была маленькой: рис, панчхан и запеченную целиком рыбу, чей желтый глаз пристально смотрит на нас. Мистер Чо берет на себя большую часть беседы и подливает нам вино, которое Умма пьет маленькими глотками на протяжении всей трапезы. Он задает мне вежливые дружелюбные вопросы и накладывает дополнительные порции на тарелку Уммы.

– Твоя мама рассказывала мне, как усердно ты работаешь. И про океанариум тоже. Звучит очень интересно и важно.

– На самом деле не особенно. Я просто кормлю рыб и убираю за ними.

Он пробует снова.

– В твоей жизни есть кто-то особенный? Парень, может быть?

У меня болезненно сжимается грудь.

– Нет, больше нет.

– Я уверен, что пройдет совсем немного времени, и ты встретишь новую любовь, – утешает он. – Знаешь, нехорошо слишком долго оставаться одной.

– Быть одинокой не так уж и плохо, – отвечаю я. – Можно не решать чужие проблемы.

Я чувствую на себе взгляд Уммы, наполовину умоляющий, наполовину повелительный, пока мистер Чо продолжает допытывать меня, а я – уклоняться от его вопросов. Я выпиваю два бокала вина, но не чувствую этого до тех пор, пока не встаю; я извиняюсь и говорю, что мне нужно в уборную.

Умываю лицо холодной водой и пытаюсь понять, что, черт возьми, происходит. И тут до меня доходит, что Умма завела себе парня. Я громко смеюсь в ладони, у меня кружится голова от вина. «А почему бы и нет?» – думаю я про себя. Моя мама – взрослая женщина, которая может сама принимать решения, и она заслуживает быть счастливой. Но часть меня никак не может обработать эту информацию, не может примириться с контрастом между образом матери, которую я знала всю свою жизнь, и недавно влюбившейся женщины, строящей новые отношения. Не то чтобы она и мистер Чо за ужином вели себя как влюбленные голубки, но в мимолетных взглядах и улыбках, которыми они одаривали друг друга, сквозило нечто такое, оказаться свидетелем чего я бы не хотела.

На ум приходит фраза, которую сама Умма произносила всякий раз, когда сталкивалась с неодобряемым ею поведением: «Такие вещи – для американцев». Она отвечала так, когда я спрашивала, могу ли посещать пижамные вечеринки, или можем ли мы сходить в бассейн, или почему они с Апой никогда не целуются и не держатся за руки на публике. Основной посыл, как я поняла, заключался в том, что любое чрезмерно яркое или неоправданно шумное поведение является роскошью и что мы – несмотря на то, что сами считались американцами, даже если мои родители не были американцами по рождению – не могли и не должны были вести себя так на публике.