Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Ну, дело ваше, — вздыхает Лера Сергеевна. — Главное, чтобы вам нравилось.
— Мне нравится. — Мама оглядывает себя в квадратное зеркальце — то ставит его на пол, то берет в руку. — Нет, по-моему, прекрасно. Увидите — у меня все спрашивать будут, кто мне сшил такое чудесное платье. Да. Если бы еще удалось как-нибудь избавиться от этих чулок дурацких…
— Чего ты тут калоши свои вонючие расставила! — визжит под самой нашей дверью Наина Ивановна. — Весь угол своим барахлом завалила, ступить некуда! На вешалке ветошь какая-то болтается!
— Вешалка наша тебя не касается, — отвечает Прасковья Федоровна.
— В избе своей лохмотья развешивай, а тут тебе не изба, тут коммунальная квартира!
— Не смей орать на мою мать! — говорит Елизавета Николаевна. — Ты еще носом не вышла на нее орать!
— Ко мне люди ходят! — кипятится Наина Ивановна. — А они тут хлев развели! Я вашу вонь терпеть не намерена!
— Люди! Не люди к тебе ходят, а мужики! Проститутка ты, вот ты кто!
— Проститутка? Ах вот как! Проститутка! Погоди, ты у меня еще за это ответишь!
— Проститутка, проститутка! — не сдается Елизавета Николаевна. — Проститутка и хулиганка! Мама все руки пообжигала из-за твоих кофейников! Вечно все на плиту бежит, а она, бедная, стоит, подтирает. Ты, мама, за ней больше не подтирай!
— Она за мной подтирает! Это я за вами ваше дерьмо вожу!
Бабушка ерзает на своем сундуке, привстает, бормочет что-то, хлопает себя руками по ляжкам, придвигается к двери, прислушивается, хочет как будто выйти, но, потоптавшись, возвращается обратно к сундуку.
— Орот! Слыхали? Хамка! Чтоб тебе пусто было!
— Бабушка, что это — проститутка? — спрашиваю я.
— Что — проститутка? Наина — проститутка!
— А почему она проститутка?
— Чтобы деньги из мужчин вытягивать! У нас в Минске тоже была одна. Ее весь город знал. Масленков из-за нее казенные средства растратил. Это еще до войны. Потом с Бронфманом спуталась, так он семью бросил и в Китай бежал.
— Принимай их у себя в комнате! — мечется за дверью Елизавета Николаевна. — Ванная общая не для гостей твоих! Чего ты их в ванную водишь? Чего? Потаскуха! Я детей искупать боюсь. Того гляди, все заболеем.
— Правильно! — говорит бабушка. — У нас в Таганроге тоже был случай. Провизор Доваткин с одной спутался и французскую болезнь подхватил! Не дай бог! А Соколиков? Ого! Пять лет болел! Серой лечился, а жена к другому ушла. Ищи-свищи! Прибегает, а она вещи собрала, и все, пропало!
Мы просыпаемся от долгого, нетерпеливого звонка в дверь.
— Что это? Боже мой, что это? — говорит в темноте мама. Голос у нее дрожит.
— Что ты, Ниноленьки, волнуешься! — отвечает бабушка. — Это Наина милицию вызвала.
— Какую милицию? Зачем? Откуда ты знаешь?
— Ха! Откуда! Что я, не вижу? Каждую ночь милиционеров водит!
— Не болтай ерунды…
— Какая ерунда, Ниноленьки! Поругалась с Луцкой и вызвала. Шафаренко тоже когда с городовым путалась…
— Какая Шафаренко? При чем тут Шафаренко!
Звонки продолжаются. В дверь уже колотят ногами, но никто не идет открывать. Наконец в коридоре стучат каблучки Наины Ивановны.
— Последняя дверь, — говорит она.
Слышно, как тяжелые шаги направляются к комнате Луцких.
— Шафаренко, — бормочет бабушка. — Ха, не помнит Шафаренко! Возле станции жила. Там еще братья Федоткины трактир держали.
— Отстань, ради бога, замолчи, не мели белиберду! — сердится мама.
Голос в коридоре говорит:
— Все в порядке. Не тревожьтесь, гражданка. Велели проверить, мы проверяем.
— Проверяем! — возмущается Елизавета Николаевна. — Подымаете людей по ночам. Сплетни слушаете. Лучше бы делом занимались, грабителей ловили. Мне утром на работу вставать.
— У нас тоже работа, — отвечает мужской голос.
— Работа — детей пугать!
— Ладно, гражданка, ты давай потише, — говорит еще один голос.
— Иди, Лиза, иди уж, — зовет Прасковья Федоровна.
Слышно, как хлопает входная дверь, все стихает.
— Елизавета Николаевна, милая, что это было? Что за проверки? — спрашивает мама утром.
— Да эта змея подколодная, Наина, ворона проклятая, хахалей своих прислала. Будто бы у меня люди без прописки живут. А маме, между прочим, — прибавляет она полушепотом, — на той неделе как раз временную прописку дали — на полгода. Я им так и сказала: вы бы сперва в домовую книгу глядели, а после ходили, людей из постелей подымали.
— Ладно, — говорит Прасковья Федоровна, — не шуми. Обошлось, и слава богу.
— Счастье, — шепчет Елизавета Николаевна, — что Ляли дома не было. Ничего, я тоже сообщу, чем она тут занимается и кого по ночам привечает. Настя подпишет.
— Ах!.. — говорит мама. — Не связывайтесь. Елизавета Николаевна, милая, не связывайтесь! Это такая публика… Поверьте моему опыту, худой мир лучше доброй ссоры.
— Нет, Нина Владимировна! Я молчала, все терпела. Но если она так, я тоже так. Найду на нее управу!
— Что там говорить, — вздыхает мама, — конечно, не самое приятное соседство. Но что делать? Обух плетью не перешибешь…
— Вы, Нина Владимировна, боитесь ее, стерву. Потаскуху эту боитесь! Вот и получается — честные люди боятся, а сволочи пользуются!
— Дело не только в этом, — говорит мама. — Просто я не хочу связываться. Не желаю участвовать ни в каких дрязгах. И главное, Елизавета Николаевна, дорогая! Вы вспомните — как бы там ни было, но ведь это она спасла мне жизнь. Вы все растерялись — не в обиду вам будь сказано, — топтались, не знали, что делать. А она мигом нашлась: и грелки к ногам, и в больницу стащила. Как это можно забыть? Да если бы не она, я бы сейчас на Ваганьковском лежала.
— Ха! — говорит бабушка. — Надо ей мышь в кастрюлю сунуть! Сунуть — и шито-крыто!
Наступает мой день рождения. Мне исполняется семь лет. Всем когда-нибудь исполняется семь лет. Даже мама не может помешать этому. Осенью я пойду в школу. В сад она могла меня не пустить, а в школу ходят все.
Мама говорит, что этот мой день рождения мы будем праздновать. Позовем всех детей из нашего подъезда и будем праздновать. Дядя Миша сфотографирует нас — на память. Когда мы станем большие, мы будем смотреть на эту фотографию и вспоминать, как мы были маленькие.
— Все, — говорит мама, — кончилось твое детство. Пролетело… Теперь замелькают годы. Не успеешь оглянуться, и жизнь прошла… Да, ничего не поделаешь… — Она тяжко вздыхает и качает головой.
Инна приходит в гости в белой марлевой пачке. Она дарит мне печенье «Москва» и показывает, как она научилась танцевать. Она ходит в хореографический кружок в Дом пионеров. Марина дарит ручку-вставочку.
