Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Она вытаскивает из сумки бабушкину кофту и пытается надеть на меня. Я отбрыкиваюсь и принимаюсь реветь.
— Что? Что такое?
— Я не хочу… Я так пойду…
— Не выдумывай! После болезни голой разгуливать! Чтобы снова слечь?
— Все будут смеяться…
— Ничего. Невелика беда. Посмеются и перестанут. — Она пытается поймать мою руку и всунуть в рукав.
Я вырываюсь.
— Хорошо, оставайся здесь. У меня сил нет сражаться. Сама еле на ногах стою.
Приходится надеть кофту.
— Ну и что? — говорит мама. — Что тут смешного? Прекрасно! Подвернем рукава, и как будто пальто. Тут и дойти-то два шага.
Мы выходим на улицу.
— А я-то старалась, — говорит мама, — сухарей насушила, думала, придешь, будешь грызть, как хорошая девочка. А ты опять за свои фокусы, опять нервы треплешь!
— А откуда ты взяла хлеб? — интересуюсь я.
— Ну, твой же оставался. Мы весь не съедали…
— Разве у тебя не отобрали мои карточки?
— Нет.
— А как же меня кормили?
— В больницах без карточек кормят.
Вот это да! Значит, болеть очень выгодно. Если, конечно, не покупать американских лекарств. Если бы я знала, могла бы и подольше полежать… Сказала бы, что у меня голова болит… Сколько бы сухарей набралось!
— А почему ты постучала в окно, а сама ушла? — вспоминаю я.
— Когда? А… Так это я, видно, мимо шла… А, ну да! Я тут познакомилась с садовником. Он мне как раз обещал рассаду дать. А в теплицу мимо твоего окна надо было идти.
Мы с Инной сидим на диване. Инна вышивает, а я смотрю. У нее есть шкатулка с нитками, она вышивает корзинку с цветами на куске черного сатина. Получается очень красиво. Лера Сергеевна сказала, что когда Инна кончит весь рисунок, они сделают из ее вышивки подушечку на диван. Пришьют к этому куску снизу другой такой же и набьют подушечку ватой.
Инна вышивает васильки, Лера Сергеевна строчит на машине. Она шьет маме платье. Из отреза, который папа прислал из Германии. Пошьет немножко и меряет на маму, опять пошьет и опять меряет.
— Представляете, — говорит мама, — прислал двести пар шелковых чулок! Сумасшествие какое-то…
— Не было ни гроша, да вдруг алтын!
— Вот именно! Даже если я, допустим, буду снашивать по две пары в год, и то хватит на сто лет.
— Так продайте, — советует Лера Сергеевна.
— Да, я уж сама об этом думала, — соглашается мама, — но как? Не пойду же я с ними на рынок… Я вам рассказывала, как меня забрали в милицию с этими проклятыми туфлями? Пошла сдать в комиссионку, уже, можно сказать, оформила — оценили триста рублей, — ну, ладно, думаю, триста так триста, черт с ним, а тут какая-то подскочила — не отдавайте, мол, не отдавайте, я вам шестьсот дам. Вцепилась, как клещ. А я, идиотка, согласилась. Вышли из магазина, она говорит: давайте в подъезд зайдем. Зашли в подъезд, я ей отдаю туфли, она мне деньги — не успела спрятать: милиционер. Я уж не говорю о том, что оштрафовали на шестьсот рублей, но страху натерпелась, не дай бог, вспомнить страшно! Честное слово, думала, скончаюсь там, в милиции этой. С моим-то сердцем…
— Так она, верно, специально людей ловит, — говорит Лера Сергеевна.
— А что вы думаете? Вполне возможно. И туфли у них остались, и еще штраф влепили.
— А на туфли вам небось и квитанции никакой не дали. О том, что забрали.
— Что вы! Какая квитанция! Я и заикнуться не посмела. У меня руки-ноги дрожали, я вообще не понимала, что делаю и что подписываю.
— Ну вот, а им прибыль. Поделятся.
— Черт с ними, — говорит мама. — Пусть подавятся этой прибылью. Я уж рада была, что ноги унесла оттуда. Но что теперь с этими чулками идиотскими делать — ума не приложу.
— Ну, попробуйте знакомым предлагать.
— Я уж пробовала. Но, знаете, не хочется на весь свет звонить — разговоры пойдут. И размер такой неудачный. У немок ведь ноги огромные. А тут, кто ни померяет, всем велики. И надо же такое выдумать — двести пар! Как будто я сороконожка.
— Давай лучше кукол рисовать, — говорит Инна, откладывая вышивку.
— А где возьмем бумагу?
— Из альбома вырву.
— Жалко.
— Ничего.
Мы вырезаем куклу и принимаемся мастерить ей платья.
— А что, — спрашивает тетя Лера, — демобилизовать его разве не собираются?
— Нет, где там… — вздыхает мама. — Я уж посылала копию своего свидетельства об инвалидности — чтобы хлопотал, дескать, нуждаюсь в уходе. Ничего не помогает. Ответили, выписывайте семью сюда.
— А что, Нина Владимировна, в самом деле, — поезжайте! Говорят, там офицерские жены как сыр в масле катаются.
— Что вы, Лера Сергеевна, дорогая! Даже если меня с головы до ног осыпят бриллиантами, я из Москвы не двинусь. Ни за какие коврижки! Как вспомню этот Красноуфимск…
— Что вы сравниваете! Красноуфимск!.. Да и чего теперь бояться? Война кончилась…
— Нет, знаете, эта кончилась, так на мое несчастье какая-нибудь другая начнется. С Америкой или еще с какой-нибудь холерой. Нет, с меня хватит.
— Ты что не рисуешь? Рисуй! — теребит меня Инна. — Сделай ей — знаешь что? Юбку коричневую в складку и желтую кофту. Мама, правда, желтый к коричневому идет?
— Идет, Инночка, идет. Большой войны теперь быть не может, — продолжает тетя Лера разговор с мамой. — Лет двадцать — по крайней мере.
— Откуда у вас такая уверенность? — удивляется мама.
— Да мужики все выбиты! Кому воевать-то? Нужно, чтобы новое поколение выросло.
— Это вы правы, — соглашается мама. — Одни калеки остались…
— Так что можете ехать и не бояться.
— Нет, что я, не знаю? Не война, так еще какая-нибудь гадость случится.
— Напрасно, ей-богу, — говорит Лера Сергеевна.
Напрасно… Я тоже думаю, что напрасно. Это было бы замечательно — поехать к папе в Германию… Но если мама не хочет, ее никто не переспорит. Упряма, как осел.
— Ну, давайте померяем! — Тетя Лера встряхивает платье и помогает маме влезть в него. — Вроде ничего. Сидит неплохо. Только вы уж не обижайтесь, Нина Владимировна, но я вам еще раз скажу: фасон этот не для вас.
— Почему? Лера Сергеевна, дорогая, я вас не понимаю.
— Потому что слишком открыто. И главное, эта выдумка насчет нижней юбки — чтобы она с одного боку выглядывала. Это, может, и хорошо для какой-нибудь фифы парижской, но не для нас с вами… Попомните мое слово, все будут думать, что это у вас комбинация торчит.
— Пусть думают, — говорит мама. — Какое мне дело, что они думают! И что это за пуританство — чтобы женщина была упрятана в платье по самую шею? Глупости! Плечи — это, Лера Сергеевна, милая, если хотите знать, самая красивая часть тела. Зачем же их прятать?
