Гийом Мюссо - Здесь и сейчас
— Еще один субчик встретит Новый год в тюрьме, — сказал полицейский, открыв передо мной дверцу фургона «Форд Краун».
Он не ошибся, в этом году другого мне не светило.
2000. Русская комната
Он окинул взглядом морской простор и ощутил свое безграничное одиночество. Но в сумрачной глубине все же что-то по-прежнему мерцало.
Эрнест Хемингуэй0
Опять жуткий холод. Холод, который пронизывает, прожигает, парализует.
С головы до ног меня била дрожь. Дыхание перехватывало, губы не слушались, лицо и волосы покрылись ледяной изморозью.
Я с трудом приоткрыл глаза и попробовал встать, но поскользнулся и упал… носом в снежный сугроб.
Я снова поднялся, уцепившись за перила лестницы, и прищурился, пытаясь разобрать название улиц.
Я стоял на тротуаре пустынной улицы Ист-Сайда. На углу авеню А и Томпкинс-сквер-парк.
Меня ошеломила непривычная тишина Манхэттена. А вид! Город укутан белым перламутровым покрывалом. А над ним жемчужно-серое небо, в котором еще крутится несколько снежинок.
1
По счастью, я был тепло одет: куртка общества Красного Креста, свитер и сапоги на меху, которыми снабдил меня Захария, сторож корабельного кладбища. Последнее мое воспоминание меня не радовало. Я провел новогоднюю ночь в камере полицейского участка номер 24 в компании карманников и наркоманов. Шампанского я не пил, но голова у меня болела, и меня сильно подташнивало, словно накануне я как следует перебрал.
Я сделал несколько робких шагов и свернул за угол. Старичок-парикмахер, вооружившись лопатой, расчищал тротуар перед входом в салон. Я навострил уши, стараясь разобрать, какие новости передают по радиоприемничку, который он прихватил с собой.
«Буран, обрушившийся на северо-восток страны, назвали самым снежным за последние пять лет. Снежный покров в тридцать пять сантиметров укрыл Нью-Йорк. Снегоочистительная техника уже работает на главных артериях города. Мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани сообщил, что три главных аэропорта города заработают в ближайшее время, а вот кварталы Бруклин и Куинс, к сожалению, пока еще останутся без электричества. Неожиданный снегопад может омрачить празднование Нового года, но завтра…»
Тут я отвлекся от новостей и заметил на другой стороне улицы мужчину в пальто с капюшоном, который приветливо махал мне рукой. Кто такой, я не узнал. Меховая шапка, шарфом замотан чуть ли не до бровей. И тут он радостно закричал:
— Привет, малыш! Рад тебя видеть!
2
Минуты две мы обнимались и здоровались. Я тоже обрадовался, встретив Салливана. Три последних года мне здорово не хватало деда, я даже не думал, что буду так без него скучать.
— Когда вернулся? — спросил он, положив руки мне на плечи.
Старику было уже за восемьдесят, но он был в отличной форме: свободно двигался, фигура спортивная, взгляд ясный, густая борода аккуратно подстрижена.
— Только что, — ответил я. — Очнулся на тротуаре за углом этой улицы.
— Ну, вот видишь, провидение не дремлет, — витиевато поздравил он нас обоих. — Давай пойдем, а то холодно, — прибавил он.
— Куда?
— В единственное место в Нью-Йорке, где ты точно сегодня не замерзнешь.
Мы дошли до здания на 110-й улице, где красовалась скромная вывеска: «Русские&Турецкие бани».
Вот оно что! Это заведение вот уже сто лет как славится в Нижнем Ист-Сайде. Я слышал о нем, но мне в голову не приходило заглянуть в эти бани. Зато Салливан, похоже, был здесь завсегдатаем. Он по-русски поздоровался с Игорем, так звали служащего, принимающего клиентов, — высоченного, костистого, сухопарого мужчину. Одетый в традиционную льняную косоворотку с вышивкой, гигант что-то вырезал из куска дерева, орудуя двадцатисантиметровым ножом. Завидев деда, он отложил в сторону фигурку и направился нам навстречу.
Игорь выдал нам халаты, полотенца и две пары шлепанцев, а потом показал наши шкафчики. Из-за бури в бане почти никого не было. Переодевшись в халат, я последовал за Салливаном по лабиринту коридоров и лестничек. Мы миновали хамам, джакузи, парилку, зал лечебной физкультуры, пока наконец не остановились перед дверью с табличкой «Русская комната». Вошли. Просторное помещение, а в центре огромная печь из раскаленных камней. И сразу же в этой всепроникающей терпкой жаре мне стало легче. Я почувствовал, что поры у меня раскрываются, сосуды расширяются, кровь быстрее струится по жилам.
Салливан сел выше меня на более горячую полку и поманил рукой, приглашая устроиться рядом.
— Скажу тебе сразу, — начал он. — Лизы сейчас нет в Нью-Йорке.
Я не стал скрывать, что огорчился.
— Она на фотосессии в Венеции, рекламирует драгоценности.
В Венеции…
Пусть Лиза не хотела больше со мной встречаться, и все же мне было тяжело узнать, что она за семь тысяч километров от меня. Я сидел, массировал себе виски, а дед продолжил:
— Лиза мне все рассказала. Поверь, вы приняли очень разумное решение.
— Если честно, у меня не было другого выбора, — буркнул я.
Жара в русской бане все усиливалась. Я взглянул на градусник на стене, температура приближалась к 90 градусам.
— Эта девушка мне сразу понравилась, — заговорил я, массируя веки. — Непостоянная, дерзкая, капризная, смелая….
Салливан — он знал Лизу лучше меня — не мог сдержать улыбки.
А я, сам того не ожидая, внезапно разревелся.
— Черт подери! Представить себе не могу, что никогда больше ее не увижу!
Расстроенный дед протянул мне полотенце.
— Переверни страницу, Артур.
— Тяжело, — признался я, вытирая мокрое лицо.
— Я знаю, но подумай сам: ты не можешь требовать, чтобы она всегда ждала тебя. Не можешь просить, чтобы хранила тебе верность. Бесчеловечно обрекать женщину на такую жизнь.
И я впервые сдался.
— Да ты прав, конечно, — согласился я.
Я прикрыл глаза и погрузился в благотворный банный жар.
— Но тебе же удалось сохранить любовь Сары, — сказал я, открывая глаза.
Салливан пожал плечами и тяжело вздохнул. Всякий раз, когда он возвращался в прошлое, его глаза увлажнялись, рот горестно сжимался.
— Другое поколение, другое время, другой характер. И посмотри, к чему это привело. Я убил любимую женщину и ничем не мог помочь любимой дочери.
Я знал его историю, знал ее трагический конец, но на этот раз, слушая ее уже в десятый раз, вдруг заметил какие-то несуразности.
