Екатерина Вильмонт - Два зайца, три сосны
— А меня не надо было спросить, когда решался этот вопрос?
— Зачем было спрашивать, если я точно знала, что ты скажешь. К тому же Гошка категорически заявил, что хочет остаться с дедом.
— Ну конечно, он еще ребенок, он купился на западную мишуру! А ты и рада от него избавиться, чтобы строгать свои идиотские романы и водить мужиков! А что я останусь одна на старости лет… Вот подожди, ты тоже будешь старой и обязательно одинокой, тебе некому будет подать стакан воды, потому что Гошка бросил тут старую бабку по твоему наущению и тебя тоже бросит.
— Мама, по-моему, я тебя не бросила. Я в Москве и сношу все твои капризы. Достаточно терпеливо, — добавила я, уже теряя терпение.
— Я должна поговорить с Гошей.
— Поговори, кто тебе мешает? Вот тебе мой мобильник, позвони ему и говори, сколько хочешь.
— Зачем мне твой мобильник? Я позвоню ему по городскому телефону…
— Я просто не хочу, чтобы ты потом рассказывала трагическую историю о том, как нынче дороги международные переговоры.
— Ничего, я это осилю! Но говорить в твоем присутствии не желаю! Запиши мне их новый телефон!
— Пожалуйста, вот.
— Да, кстати, я тут слышала, что твой последний «шедевр» рекламируют в метро! По-твоему, это прилично?
— А что ж тут неприличного? Реклама есть реклама.
— Меня просто в жар бросило! И почему ты не взяла псевдоним? Позоришь фамилию!
— Мам, тебе не надоело?
— Мне именно надоело! Я просто уже видеть не могу, что фамилия твоего отца красуется на безобразных глянцевых обложках этой дешевки! Мне стыдно, что моей дочерью торгуют на всех углах.
— Знаешь, нормальная мать, если и не гордилась бы, так по крайней мере радовалась…
— Нормальная мать? Я, значит, ненормальная? Наверное, я же все-таки разбираюсь в литературе, я литературовед…
— Мама, а ты прочитала хоть одну мою книгу?
— Я не могу это читать! Безыдейное, бессмысленное переливание из пустого в порожнее. Ах, он на нее посмотрел, ах, у нее потемнело в глазах, я воспитана на другой литературе.
. — Мама, вот тебе деньги и я пошла. . — Привыкла, что тебя хвалят и не хочешь слушать правду!
— Мам, у тебя своя правда, у меня своя. Вот и все. Если что-то нужно, звони!
* * *Я вышла от нее в состоянии близком к помешательству. В каком же кошмаре жил мой сын. И ведь никогда не жаловался, а он давно все понял… Слава Богу, слава Богу, что он теперь будет далеко от нее. Мне было ее даже жалко. Конечно, это уже почти клинический случай. А ведь когда в свое время я вернулась к ней, все эти советские страсти как будто были забыты, слишком трудно было жить, мне казалось, она что-то поняла и пришла в норму, но сейчас, когда у нее нет материальных забот и проблем… Что это? Такая неизбывная обида на новую жизнь? Или же попросту глупость? Я давно поняла, что моя мать не самая умная женщина, но сейчас это переходит все границы.
Я села за руль, меня трясло.
* * *— Олеська, что, Надежда Львовна достала?
— Не то слово! Лер, умоляю, давай больше о ней ни слова! И мне надо выпить!
— Ты же за рулем!
— Я чуть-чуть! Ну, как дела?
— Да у меня-то нормально, а вот ты… Да, пока не забыла! Я тут общалась с Розой…
— И я пока не забыла! Он мне оставил сообщение на автоответчике, просит обязательно ему позвонить. Зачем, не знаешь?
— Догадываюсь, — таинственно улыбнулась Лерка. — Он узнал, что ты выходишь за Миклашевича и чуть не грохнулся в обморок от огорчения.
— Господи, откуда он-то узнал?
— От меня, откуда же… Я нарочно ему сказала.
— Лерка, зачем?
— Я не верю в изменившегося Миклашевича, я слишком хорошо помню все твои страдания…
— И по-твоему Роза может тут что-то поделать?
— Запросто. Он же тебе нравится.
— И что?
— Закрути с ним роман, пока не наделала глупостей.
— А закрутить с ним роман это не глупость? Он же зайчик, ручной зайчик у своей Арины, и боится ее до смерти. Под кровать полез, никогда не забуду его голый зад…
Лерка расхохоталась.
— Что, зад был так прекрасен?
— Самый обычный зад, ничего выдающегося. Кстати, надо бы подарить Арине мысль сделать ему на заду татуировку в виде курочки!
— А там ее пока нет?
— Скоро будет!
— Олеська, ты так это говоришь… Он тебе нравится.
— Плюсквамперфект.
— Это что?
— Давно прошедшее время.
— Врешь! Этот пассаж насчет курочки на заду выдает тебя с головой. Ты его не простила! А это значит, что ты по-прежнему к нему неравнодушна!
— Ерунда, я опять втюрилась в Миклашевича. Ты даже представить себе не можешь, какой он стал. Он согласился на все мои условия…
— Какие?
Я изложила подруге все условия.
— Да? Ну чего не сделаешь, чтобы своего добиться.
— И еще… Я хочу второго ребенка…
У Лерки стали несчастные глаза. Она не могла иметь детей.
— А Миклашевич про твои планы знает?
— Идея принадлежит ему. А когда я задумалась на эту тему…
— Ну, если так… Но все-таки я ему не верю! Ты сразу-то рожать не бросайся.
— Лер, откладывать уже нельзя.
— Ну полгодика-то поживи, присмотрись, что и как… Ты веришь в эту проснувшуюся через столько лет любовь?
— Откуда я знаю!
— Вот и попробуй, пока не съехалась с Миклашевичем, закрутить роман с Розой.
— Опять двадцать пять! Лер, а тебе-то это зачем?
— Куропатку не выношу! Гришка потребовал недавно, чтобы я поехала с ним к Розе. Я сперва не хотела, но он настаивал. Боже, какая она дура! Весь вечер рассказывала про какие-то великосветские похороны и кто во что был там одет! Я чуть не сблеванула.
— А Роза что?
— Так это она мне, а Роза с Гришей играли в бильярд. Олеська, уведи Розу, а?
— С ума сошла? Я сроду никого ни у кого не уводила, я просто этого не умею. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть.
— Какая совесть? Если он ее бросит, она его отпустит только голым!
— Но с курочкой на заду. Оно мне надо? Она, небось, образцовая хозяйка, а я — сама знаешь. И если у меня что-то пригорит, то курочка на заду сразу напомнит, как вкусно готовила Ариша…
— Слушай, ты вполне нормально готовишь, не прибедняйся. И к тому же он добрый, и еще он сирота, а у Миклашёвича мама.
— Знаешь, по сравнению с моей мамой, Амалия Адамовна сущий ангел! Обожает играть в карты, помешана на своей собачке, немножко взбалмошна, но это все нормально, а моя…
— Олесь, а Юля… Она больше не появлялась?
— Нет, даже ни разу не позвонила. Знаешь, я очень отчетливо, наверное, впервые в жизни поняла, что такое отрезанный ломоть.
— Непонятно только, кто его отрезал, этот ломоть. Надежда Львовна или сама Юля…
— На сей раз все-таки Юля. Мать сделала глубокий надрез, но Юлька…
— Как грустно, Олеська!
— Грустно…
