Юля Панькова - Война не Мир
― А хочешь, я возьму отпуск, и мы поедем с тобой…
― А говорила, что никогда не смотришь ТиВи, ― разочарованно протянула Рената, развернулась и ушла в свою комнату…
Я проснулась, оттого что ко мне кто-то жался. Открыв глаза, я не сразу сообразила, что это Рената. Она сидела на моей постели и скребла мелком по листу. Бедро в шелковом халате было теплым ― она спрятала его под мое одеяло.
― Что ты хочешь? ― спросила я, теребя и стараясь расправить примятые волосы. Женщина меня видит или мужчина, не люблю выглядеть аут оф статус.
― Хочу показать тебе кое-что.
― А до утра это не подождет?
После просмотра рисунков и путанного диалога о ясновидящих я долго не могла уснуть и теперь боялась, что не проснусь утром. Рената положила кулачок на край листа.
― Ты всегда делаешь все слишком поздно, ― отрезала она и продолжила рисовать.
Я вспомнила свое неотправленное письмо американскому ангелу. Наверное, я сразу вспомнила о нем, потому что это единственное промедление, о котором я на самом деле жалею. Не нужно было жаловаться ему в двух мегабайтах о том, как он далеко и как я люблю. Получить несколько бодрых строк перед лицом террористов было бы достаточно. Кто его знает, о чем мечтают умирающие. Но почему-то большинство предпочитает отдать концы под оптимистичные прощания близких.
― Не надо мне ничего показывать! ― неожиданно для себя заорала я, ― отправляйся в свою комнату! Спать!
Рената выронила альбомный листок и свинтила. Я с размаху плюхнулась на подушку. Однажды в начальных классах я лежала в больнице с воспалением легких. Соседка по палате, девочка старше меня на пару лет, ночью забралась ко мне в кровать, стала гладить меня по животу и шептать в ухо что-то коварное. Она объяснила, что это игра в дочки-матери.
― Папа, в таком случае, лишний, ― сказала я, ― и вообще, я люблю другого…
― Знаешь, откуда пошло выражение «отмороженный»? ― вдруг сунула голову в дверь сердитая Рената, ― вас, кретинов, швыряли на Землю в крионовых скафандрах, и вы не таяли здесь миллионы лет!
Я закрыла глаза…
Главный задерживался ― с утра он повез усыплять своего бассет-хаунда. Редакция отчего-то стояла вся на ушах. Хотя, внешне казалось, что напротив, все умерли или разом опустились в самую глубокую впадину Тихого океана. Я быстро отправила несколько писем и пару поздравлений по айсикъю. Если бы ни аська, сроду бы не вспоминала про дни рождения. Время у меня двигается не в такт. Мое объективное завтра может наступить через неделю, иногда через шесть. Рената была не совсем права, когда сказала, что я делаю все слишком поздно. Я делаю тогда, когда вовремя кажется мне.
― Лопухова, ты чё суетишься? ― грустно сказала менеджер, и все закивали ей в тон. Я обвела взглядом кабинет. Пять столов, мало пространства, народ безмолвствует. Редакция смотрела на меня так, словно только что поднесла на мою сырую могилу корпоративный венок. Я представила себя в прозрачном гробу, и как я смотрю на собравшихся оттуда, с другой стороны. От таких оборотов пространства меня затошнило. Проблема не в горе, а в мыслях, которое оно вызывает.
― Меня, что уволили? ― спросила я, на всякий пожарный прижимая к себе визитницу. На коже стояло тавро «Банк Имперский». Мне дорого. Теннисные мячики моих предков сваливались с неба сплошь в титулованные тела. Правда, в связи с последней исторической реконструкцией классовых слоев, у меня больше нет фамильного герба ― кроме смайла на черной майке.
Менеджер безнадежно махнула рукой.
― Интернет хотя бы иногда читать надо, ― обронила она через плечо и выплыла из кабинета.
Я скривила губу. Очередной всплеск истеричной активности? Убили литературного негра? Правительство вывело МВД из страны? Обстреляли желтый дом помидорами?
― Что стряслось?
От волнения я распечатала дезодорант-новинку и набрызгала в крышку. Запахло новейшими технологиями. Нота сердца ― ультразвук. Последняя выжимка из тонковолоконного уса.
― Вчера начали показ сериала, ― объяснила фоторедактор, ― молодой муж, глава перспективной телефонной сети типа этих, которые всю РФу покрыли…
― Тарифы снижают, ― подсказала корректор.
― Они все молодцы… Короче, эта дрянь спит на работе, ест на работе, домой приходит только галстук менять, ― продолжала фоторедактор про мужа из нового сериала, ― изнасиловал так всю семью, дети скатились на подарки учителям. И тут он понимает, что надо брать отпуск и ехать с ними…
― Но в этот момент показ сериала прервали, ― корректор полезла в рукав за одноразовой ароматизированной салфеткой и вытерла ею глаза.
― Да вы что в самом деле, гайз! ― воскликнула я, ― его, что, больше не будут показывать?
Я хотела добавить что-нибудь про трагедию современной культуры, но не успела.
― Не будут, ― промычала корректор и уткнула лицо в ладони.
Из коридора послышался крик: «Врача! Врача!».
― Война, Лопухова, ― сказал арт-директор, так и не долечивший прыщи, и выключил свой компьютер, ― четвертая мировая. Красную площадь вчера расколбасили подчистую. От Василия Блаженного отвалились все купола.
Я офигела.
― Ты ж в телевидении работаешь! Какого черта ни хрена никогда не знаешь? Ты вообще какая-то странная, знаешь! Температура вот у тебя. Может, к врачу?
Я стояла за своим столом, с вонючей крышкой от дезодоранта в руках. Главный (он вернулся из ветеринарной клиники, где усыпил своего бассет-хаунда), нервно вынимал из сумки йогурт, лилипутский творожок, газеты и прозрачные файлы, потом складывал все это обратно, и, наконец, выудил словарь иностранных слов.
― Это я вам купил, ― он положил его на стол корректору, ― а, Лопухова?
― В котором часу? ― спросила я.
― Что?
― Расколбасили Красную площадь? ― повторила я слова арт-директора.
― К концу третьего акта, ― сказал он, ― мы домой пешком шли.
Должно быть, вчера он водил подружку в театр, подумала я.
― Скажите, ― я повернулась к вздрагивавшей плечами корректорше, ― вам знакомо имя Флёгра?
Корректорша перестала вздрагивать.
― Это не имя, это остров, где жили титаны до битвы с богами. Позже… я хочу сказать, когда правитель Македонии построил там город, остров стал называться Кассандрой.
― Боже мой, ― сказала я.
Из редакции, чтобы ехать домой, я, корректор и фоторедактор вышли только под утро. Главный разрешил до конца недели взять отпуск, с условием, что мы все будем постоянно созваниваться.
― Чтобы мозг не опух.
Во время войны в СА люди тоже проявляли свои редкие качества. Полные суки по мирной жизни оказывались героями. В мародерстве из эмигрантов были замечены только два неизвестных и один детский врач.
Ренаты дома не было. Я обошла всю квартиру и потрогала ее вещи. Я дарила ей кое-что. Под кроватью в спальне я нашла новый рисунок. На нем был нарисован мой бойфренд. Он был нарисован в профиль, так что я не уверенна.
― Сука, ― прошептала я и в пальто рухнула на кровать…
Меня разбудил неоновый свет. Он заливал всю комнату и казался бы лунным, если бы его не было так много. Я потрогала лоб, голова горела.
Позвонил главред.
― Ну как там?
― Здесь все спокойно, ― я пожала плечами.
― А. Я уж думал, у вас сраженья…
Нравятся мне его шутки. С другой стороны, он жил в Крылатском. Если мерить моим отсталым временем, почти Аляска.
― Нет, ― подтвердила я, ― тишина.
Он попрощался. На самом деле стояла прекрасная тишина. Комендантского часа, кажется, не объявляли. Возможно, соседи просто тоже спали в пальто на кроватях. Насколько я понимаю, сериалы больше никому не нужны.
Хорошо, что ты не дожил до этой минуты. Я подняла с полу портрет моего ангела. На картинке он казался старше, чем был. Ну, разумеется, столько лет прошло. Несколько. Я снова улеглась на кровать и положила рисунок рядом, на вторую подушку. Скоро мне стало холодно. Пальто было жестким и ни фига не грело. Очевидно, температура моего тела поднялась будь здоров. Я потянулась и накрыла свободным концом покрывала лист с нарисованным бойфрендом. Самой забираться под простыни было лень. Нам нравилось спать вместе, вспомнила я и снова уснула.
Меня опять разбудил свет в окошке. Было похоже на дежавю. Иногда для тебя прямо наяву наступает полнейший бред. Полнейший ― это, когда ты смотришь на происходящее не как будто немного со стороны, а, кажется, что только сторона для тебя и осталась, причем ― обратная.
Не выдержав, я позвала его в тишине, предателя, убийцу беспечных чувств. Почему он не додумался в тот день сентября заболеть, прикинуться валенком? Разве это много ради счастья любимых? Что ему стоило, например, прогулять работу ― попереться к терапевту, дантисту, к проктологу, наконец ― только подальше от башен. Зачем надо было ползти на самую кручу Нью-Йорка, разве еще не ясно, что сентябрь полон магнитных бурь и аномалий? Школьничкам в этом месяце просто не охота учиться. Как известно, если мечтать толпой, мечты когда-нибудь сбудутся.
