Джон Гарднер - Осенний свет
– Живой источник, как говорится, – продолжал Питер Вагнер и пояснил, обратившись к негру в тирольской шляпе: – Интересный зверь, электричество. Дешево в содержании, может жить и в воде, и на суше.
Мистер Нуль попятился, но в глазах у него засветилось понимание.
– Отвести его вниз, – приказал Сантисилья. Тощий негр выволок мистера Нуля за дверь. Индеец по знаку Сантисильи остался.
– Можно, я пойду ему помогу? – предложил Питер Вагнер.
– Ну уж нет, кроха, – улыбнулся Сантисилья.
Минут пять сидели молча. Питер Вагнер теперь обмяк, замер в противоестественной неподвижности, настороженный и холодный, как машина. Джейн держала руку у него на локте. Дыхание капитана Кулака было неровным и хриплым, как старческий храп.
Потом из недр мотобота раздался гулкий удар, точно пушечный выстрел. Сантисилья обернулся, на этот раз резко, и индеец с порога исчез – прошлепали мягкие шаги вниз по трапу и по палубе к машинному люку. Но вскоре он возвратился.
– Пробивает дыру в переборке, – доложил он. Голос у него был нежный, юношеский, почти девичий. – Говорит, ему надо протянуть проводку к второму источнику. Работы на пять минут. Говорит, чтобы вы сигнал дали, когда включать.
Сантисилья улыбнулся.
– Скажи, я стукну в палубу.
Индеец кивнул и скрылся.
Сантисилья заметил:
– Пожалуй что, вы недооценили вашего мистера Нуля. – Он обратил свою любезную улыбку к Питеру Вагнеру.
Питер Вагнер кивнул, покрепче ухватился руками за деревянный край койки, а ноги поднял и выпрямил и медленно поставил обратно на металлический пол.
В дверях опять появился тощий негр.
– Идет дело, – доложил он.
Сантисилья улыбался отсутствующе. Он думал. Оторвавшись на минуту от своих мыслей, представил негра:
– Танцор.
Тощий шагнул через порог и поклонился. А Сантисилья снова унесся мыслью туда, где витал до этого. Тощий Танцор наблюдал за ним, изредка поводя взглядом в сторону Питера Вагнера или капитана Кулака. Тощий негр тоже был весь в напряжении, Питер Вагнер это заметил, – не человек, а готовая взорваться бомба. Удивительное дело: такие страшные люди, и так им страшно. Наконец Сантисилья ухмыльнулся. Как он ни нервничал, все-таки не показывал вида, что боится, опасается в глубине души, нет ли у Питера Вагнера, а вернее, у капитана Кулака над ним какого-то тайного неодолимого преимущества. И вот теперь он вдруг отбросил опасения – перебрав и мысленно забаррикадировав все двери, откуда можно было бы ожидать удара, – и решил избрать другую, спокойную и открытую манеру.
– Я тут говорил нашим друзьям, что они ошибаются, – сказал он Танцору. – Ошибались с самого начала.
Танцор тоже ухмыльнулся. Он был черен как сажа, черен с ног до головы, не считая ядовито-зеленой тенниски. Он вдруг как-то весь оживился, словно на сцену вышел. Грациозно вихляя бедрами, прошелся до умывальника и оттуда обратно к двери, будто упивался собственным изяществом, радовался покачиванию винтовки на согнутой руке. Во всем этом было столько естественной животной пластики, сразу чувствовалась тщательная отрепетированность. Левой долгопалой растопыренной рукой он на ходу трогал все, что подворачивалось, иногда, чтобы лучше видеть, вскидывая черные очки на лоб.
– Они ошибались с самого начала, ошибались испокон веку! – весело проговорил он и, как негр из джаза, повращал выпученными глазами. Он продекламировал эту фразу очень точно, в безукоризненном ритме, и Питер Вагнер сразу насторожился. Танцор оказался совсем не такой дурачок, какого из себя строил. Театрально вздернув брови, он говорил: – Они ведь что думали? Что наш народ – одни недоумки, недочеловеки бессловесные.
Сантисилья снисходительно улыбался. Он знал это все наизусть, но тем не менее наблюдал с профессиональным интересом.
– Они попирали наши выи разными красивыми словами и культурой ихней паршивой и сами до того во все это верили, что и нас убедили! Но теперь все. Баста!
– Жми дальше, – сказал Сантисилья и хмыкнул, иронически округлив глаза.
– Угнетенные всего мира поднялись, потому как пробил час, настал срок свершиться Р-р-революции, а Р-р-революция – это Правда и Реальность. Я сказал: Правда и Реальность! – Он широким жестом наставил на них дуло винтовки.
Сантисилья одобрительно улыбался, хотя и сам был участником представления, а может, и не так уж оно ему нравилось, как когда-то, может, в глубине души оно ему уже обрыдло, но, во всяком случае, игрой он был доволен. Танцор пригнулся и потряс кулаком у Питера Вагнера под самым носом. Он скалил крупные зубы, подобные белым лунам, и черные линзы его очков зияли, как два солнечных затмения, а апокалипсический театральный восторг был так страстен, что в груди у Питера Вагнера вдруг стало легко-легко и на минуту, отринув скептицизм, он поверил, что сказанное Танцором – истинная правда.
– Р-р-революция! – вопил Танцор. Голос его забирал все выше и выше, словно ярко-желтая летающая тарелочка. – Усекли, что я говорю? Сейчас вы гикнетесь отсюда прямо в ад, его ведь белый человек выдумал для запугивания черных, ну так я сообщу вам пока что несколько страшных истин, открою вам правду, – правду, которая меня освободила, ясно? – хоть она и пойдет псу под хвост. Ну так вот, вы, брат, с самого начала обмишурились, ошибочку дали насчет вселенной, потому что вселенная – это я! Я и мои братья и сестры. Я – реальность, мы – реальность, а вы – преходящие белые выродки и будете изгнаны! Осанна! Реальность – это изменчивость, ясно? А ваша культура – надгробья да соборы. Минуреты всякие. Клавиморды. Вы застывшие, понимаете, что вам говорят? Я – это диалектический метод, вот я что такое. Я – истинная природа бытия, экзистенция и... это самое ... неотвратимая модальность, усек, паря? Я созидаю! Созидание и разрушение, кроха! Я – Вечная Новость! – Он вскинул винтовку в одной руке и защелкал языком: ч-ч-ч! Голову вжал в плечи и, радостно улыбаясь, целился в дальний угол потолка, словно ребенок, взявший на мушку воображаемого шпиона. Он походил на человека, которому сквозь темные очки открылось видение, или на актера, превосходно играющего такого человека, И в этой позе он застыл на полусогнутых ногах, великолепно впечатляющий и нелепый.
Сантисилья, надменно и устало улыбаясь, захлопал в ладоши. Танцор отвесил поясной поклон. Сантисилья сказал мягко, как терпеливый старый учитель:
– Выходит, что вы в самом деле ошиблись, мистер Вагнер. Вы полагали, что мистер Нуль откажется наладить машину. Мы же со своей стороны склонялись к мысли, что он согласится, поскольку машины – это его Вечность, как объяснил Танцор. Ваш бедный мистер Нуль оказался в культурной западне – с завязанными глазами и спутанными руками, ибо на голове у него надет мешок белого человека. Мне думается, хотя, возможно, я ошибаюсь, что вы – жертвы нереалистических идеалов, негибких категорий.
– Коммунисты, – прошипел капитан Кулак. Лицо его колебалось и пучилось, как дым над костром.
– Нет, это Анри Бергсон, – шепотом возразил мистер Ангел.
– Все, что вы говорите, содержит немалую долю истины, – ответил Питер Вагнер, чуть подавшись вперед. – Однако же технологическое превосходство...
– Знаю, знаю, – отмахнулся Сантисилья. – Такое немыслимое упрощенство... Однако наше время на исходе...
Это было верно. Пять минут, назначенные на то, чтобы мистер Нуль запустил машину, очевидно, уже истекли. Глядя на красивое лицо Сантисильи и чувствуя страх в прикосновении Джейн, Питер Вагнер испытывал чуть ли не раздвоение личности, словно ему разъединили лобные мозговые доли. Зачем им быть врагами? Танцор и Сантисилья, видит бог, далеко не дураки; он, теплея душой, узнавал, как узнают старых друзей, их скуку, их досаду на надоедливые повторения. А между тем через несколько минут, быть может, даже секунд... Он легонько встряхнул головой, прогоняя досужее желание другого конца, счастливее, финала праздничнее и благороднее, настраивал себя на молниеносные омерзительные, но необходимые действия в соответствии с планом спасения. Внизу сейчас, если все идет так, как надо, мистер Нуль уже сидит на своем высоком деревянном табурете, готовый щелкнуть по носу шестерых угрей. Заряд пойдет на металлические части машины, оттуда передастся вверх по металлическим переборкам, побежит по металлической палубе... Танцор теперь курил, привалившись спиной к переборке, а Сантисилья сидел, широко расставив ступни на металлическом полу. Автомат безобидно дремал у него на коленях. Питер Вагнер вздохнул.
– Не могу не признать, – говорил Сантисилья, – что получил от нашей беседы большое удовольствие. Ну, а теперь будьте добры пройти со мной на палубу...
Он встал с кресла. Мистер Ангел послушно подался вперед, но Питер Вагнер преградил ему путь протянутой рукой.
– Зачем? – спросил он.
