Елена Чижова - Орест и сын
“То, что я напала на твоего деда, это случайность или везение. Я расскажу тебе, только не перебивай. Там таких много — одни мужчины, целая стена. Так вышло, что я оказалась у Таракана. То есть у одного старика. Этот старик что-то знает про всех. Он говорил глупости, дескать, дежурил у входа. Болтал всякое, я не поняла. Он был пьяный и взялся показывать фотографии. Когда дошел до этой, я подумала сразу: нос, губы, глаза — слишком сильное сходство”. — “Сходство с кем?” — Чибис перебил. Она помедлила, но ответила твердо: “С твоим отцом”. — “И что теперь?..” — “Теперь у нас с тобой есть зацепка. Мы вернемся и вытрясем из него всю правду”.
“Ты — моя сестра?” — он спросил жалко. Инна усмехнулась: “Ксанка разболтала?.. В любом случае я хочу знать правду: покажи мне документы о твоем рождении”. — “Документы? В смысле свидетельство?” — “А что, бывают другие?” — она глянула остро. “Ну, эти… Отец показывал: кусочки клеенки. Их вырезают в больнице. Пишут фамилию матери, время, когда родился, ну и… девочка или мальчик. Отец говорил, привязывают к ручке и ножке, чтобы не перепутать… В синем конверте. Я знаю, сейчас принесу”.
Чибис бросился в кабинет и принялся выдвигать ящики. Конверт лежал на крышке — верхним в стопке бумаг. Схватив за синий угол, Чибис кинулся обратно. Инна просунула палец, пробуя пустоту: “Здесь ничего нет”. Чибис глядел ей в глаза.
“Там, напротив Таракана, живет старуха, к которой ходит твой отец. Кажется, они знакомы давно, потому что эта старуха знает все. Я ничего не придумала: это она сказала, что родилась дочь. Нас перепутали или подменили. Я не знаю, по какой причине, но отцу отдали тебя”. Чибис вертел конверт: “Там... из больницы… было написано “мальчик”. Я видел сам... Я говорю правду!” Чибис шел по узкому гребню, чувствуя, что в любой миг его нога соскользнет и провалится в лабиринт. Она не могла быть его сестрой, потому что иначе… Пальцы, спрятанные в карманах, таяли и оплывали, как свечи.
“Хорошо, — Инна отрезала. — Если ты уверен, значит, так и было. На твоей клеенке было “мальчик”. Значит, сперва родился ты, а следом — я”. — “Слушай, — Чибис вдруг понял. — На моей клеенке… Ты сказала: на моей клеенке. Значит, нам нужно найти твою”. — “Здорово! — Инна восхитилась, и Чибис зарделся. — Я постараюсь к завтрашнему, а ты готовься. Встретимся тут, на вашей остановке”. Она назначила время.
Он кивал, но, завороженный ее словами, видел полог колыбели, в которую их положили вдвоем — новорожденных брата и сестру. Они лежали рука об руку — ее, с красными перевязками, его, с рыжеватыми волосками. Толстая веревка, сплетенная из красных нитей, хрустела, словно кто-то, может быть, их отец, раскачивал колыбель тяжелой рукой.
Чибис глядел на деда, как будто ждал помощи. Снимок, явившийся чудом, открывал другой путь. На этом пути тайна становилась мужской. Она сама сказала: там — одни мужчины, много, целая стена. То, что скрыла бабушка, можно разузнать через деда. “Мы должны попробовать еще раз. В прошлый раз ты была одна, и ангелы сумели подменить”. Инна слушала, не смеясь. “Я пойду с тобой и буду свидетелем. При мне они не посмеют”.
Колыбель качалась, захватывая все выше, словно чужая сила раскачивала Чибиса, не давая опомниться. Еретическая правда не требовала доказательств. В этой колыбели они лежали вдвоем, как два продолговатых камня, закутанных в белые пеленки. Обмирая, он поднял руку и коснулся ее лица. “Ду- рак!” — Инна отшатнулась.
БРЕЗЕНТОВЫЙ МЕШОК
Решительно шагая, она пыталась представить себе кусочки клеенки. Привязывают прямо к младенцу. По телевизору показывали детектив — сцену в морге: труп с клеенчатым клочком на ноге. “Интересно, — она думала, — тети-Лилиным, которые родились мертвыми, успели привязать?”
Перейдя линию, Инна свернула на Средний проспект. На тротуаре напротив кондитерской стояла белая машина. Прохожие обходили стороной. “Соседи, соседи вызвали…” — какая-то старуха говорила громко. Из ближней па-радной выступила процессия: два санитара тащили тяжелые носилки. На них лежал серый брезентовый мешок. Водитель вылез из кабины и распахнул дверь. Молодая докторша, зажимая нос платком, забиралась на переднее сиденье. “Совсем с ума посходили… Чего в неотложку-то звонить? Есть же специализированные”. — Она хлопнула дверцей.
“Кто-то умер”, — Инна отметила безучастно. Снова тошнило, и кружилась голова. “Надо что-то съесть”, — проводив взглядом отъезжающую машину, она свернула в кондитерскую. Две старухи вошли следом. Они были одеты как-то странно: распахнутые пальто поверх затрапезных халатов.
“Ой, не дай бог! Такая смерть…” Инна прислушалась. Старуха, встречавшая неотложку, давала объяснения. Другая прихлебывала из чашки, неопрятно подтирая рот. “Как представишь, один, на полу, почитай, целую неделю…” — она сокрушалась сочувственно. “То-то и оно! Один как перст. И за гробом — некому. Так и прожил жизнь — пустоцветом”. — Первая поджала губы, распространяя осуждение на всю прожитую жизнь. “Зато — уче-еный”, — ее товарка восстанавливала невидимую справедливость. “Это — да”, — старуха согласилась охотно. Ученость, признанная посмертно, не вызывала зависти. “Врачи-то как приехали, я и заглянула. Гря-язь… Клеенка рваная, банки из-под консервов… Так-то сосед был ничего, приличный. Здороваться, правда, забывал. Бывало, скажешь: здрасьте. Зыркнет, как петух — голову набок, а потом ничего, поздоровается”. — “Профессор, что ли?” — другая переспросила понятливо. “Вроде того, — старуха ответила не очень уверенно. — Правда, на вид неказистый — хлипкий какой-то. Портфельчик тоже рваненький. Вот у нас на втором — ни дать ни взять чистый профессор: Мария-дворничиха говорила, всегда первым здоровался. Тоже помер. А этот ходит, ходит с портфелем… Но книг у него! Я-то, не будь дура, зашла с милицией. Встала так скромненько, будто понятая. Уж я закон знаю: у них положено. Давно заведено. Теперь, конечно, не то. Раньше по полночи сидели. А этот, нынешний, и глядеть не стал. Чиркнул в бумажке. Но кни-иг! Чего они в этих книгах читают? Все умными хотят помереть… Полка на полке: так, так и так. — Старуха чертила руками. — Я еще, думаю, надо глядеть в оба, а то врачи эти — тоже интеллиге-енты. Раз-два — и в сумочку. Долго ли книжку-другую прибрать!” — “А, пусть бы и брали. Нет же у него никого. Кому достанется?” — “Не-ет, — старуха ответила важно. — Пока жив — пользуйся, помер — все государственное”. — “Ну да, ну да”, — товарка поддержала испуганно. “Ты-то должна его пом- нить! — старуха вроде спохватилась. — Сюда часто заходил. Бородавка еще агромадная. Чисто картошина — на полгубы”. Другая закивала.
Инна вспомнила смутно. “Неужели — ученый?” В памяти осталась бородавка и скомканный грязный платок.
“Вот я и говорю: захожу, вижу, на кухне санитар ихний тетрадку какую-то листает. Увидел меня, положил. Потом уходить-то стали, я — в кухню. Тетрадку эту прибрала: вдруг, думаю, чего важное. Может, родственники какие записаны — хоть позвонить, сообщить… Человек же… К себе пришла — полистала: глупости одни ученые. Про родственников ни слова. Надо бы вернуть, думаю, а потом, думаю, чего возвращать-то: тетрадка — не книжка. Не велика ценность — небось не продашь. Мне-то тоже не нужна: выбросить надо”. Старуха сунулась в карман, достала и пихнула на подоконник. Товарка не взглянула.
Тетрадь, лежавшая на подоконнике, манила Иннин взгляд: старик записывал перед смертью. Незаметно подбираясь поближе, она думала о том, что старики хитрые, знают всякое, о чем никого не спросишь… Она завела руку за спину. Старухи, увлеченные разговором, ничего не заметили.
“А нашли-то как?” — “Ужасти! Из-под двери понесло. — Старуха, укравшая тетрадку, прихлебнула с аппетитом. — Вонь несусветная. День хожу, другой хожу, думаю: крыса, что ли? Потом уж соседи вызвали. У нас, бывало, в деревне: крыса в подполе сдохнет и ну смердеть, хоть караул кричи. А тут вроде человек…”
Черствый коржик встал поперек горла. Чувствуя тошнотворный запах гнили, Инна выскочила, зажимая ладонью рот.
Глава X. ПРЕСТУПНЫЕ ПОДМАСТЕРЬЯ
Домашние спали. Она поднялась и зажгла ночник. Первое — отыскать клеенки, второе — прочесть записи. И то и другое следовало делать тайно. Ночью искать нельзя — родители услышат. Значит, Инна решила, начинаем с тетрадки.
По ногам несло холодом. Стена, выходившая на залив, совершенно промерзла. В углу у самого потолка выступили пятна инея, похожие на плесень. Она закуталась в халат и сунула ноги в тапки. Хабиб прошлепал по коридору — Инна узнала босые шаги. “Ты чего?” — Встрепанная голова сунулась в дверь. “Контрольная завтра”, — она буркнула, не оборачиваясь.
Тетрадь была не надписана — зеленоватая пустая обложка. Внутри желтоватая бумага — выцветшая. Теперь делают белую. Инна полистала и раскрыла наугад. Неровные буквы выглядели детскими. Она читала внимательно, вглядываясь в слова.
