Сара Аллен - Садовые чары
Хантер-Джон уткнулся в свой десерт. Это был его любимый шоколадный торт с кремовой глазурью. Эмма заказала его специально для мужа.
Вместо того чтобы ответить, Хантер-Джон утер губы и положил салфетку.
— Эй, мальчишки, — сказал он сыновьям, отодвигая стул. — Пойдемте погоняем мячик.
Джош и Пайтон с готовностью вскочили со своих мест. Они обожали играть с отцом, и Хантер-Джон всегда старался выкроить время, чтобы побыть с сыновьями.
— Я с вами, — вскинулась Эмма. — Подождите меня, ладно?
Она бросилась по лестнице на второй этаж и переоделась в красный купальник, тот самый, который нравился Хантеру-Джону, но, когда она спустилась, в столовой уже никого не было. К бассейну вела дверь из гостиной, и Эмма вышла на террасу, откуда открывался вид на лужайку. Хантер-Джон с мальчиками играли во дворе; волосы у них уже взмокли от пота. Было половина восьмого, но на улице было еще светло и жара даже не думала спадать. Дневной зной не спешил уступать место вечерней прохладе. Эмма любила лето. Мальчикам не нужно было ходить в школу, а темнело так поздно, что после того, как Хантер-Джон возвращался с работы, еще оставалось время заняться чем-нибудь.
Раз уж Хантер-Джон не собирался смотреть, как она плавает, мочить волосы не имело смысла, так что Эмма облачилась в саронг и принялась подбадривать сыновей возгласами с внутреннего дворика. Она с нетерпением ждала открытия футбольного сезона. Предвкушала походы на школьные матчи и посиделки перед телевизором днем по воскресеньям и вечером по понедельникам. Это было их семейное времяпрепровождение, нечто такое, чего Сидни никогда не делала вместе с Хантером-Джоном. Она приходила на стадион, когда играл Хантер-Джон, но никогда не была горячей поклонницей футбола. А Эмма любила его. Любила потому, что его любил Хантер-Джон. Но Хантер-Джон бросил играть, когда не поступил в Университет Нотр-Дам. Он бросил играть из-за нее.
Когда начало смеркаться, Эмма вынесла из дома кувшин с лимонадом. Вскоре мальчики с Хантером-Джоном появились у бассейна.
— Лимона... — начала было Эмма, но прежде чем она успела договорить, мальчишки уже плескались в бассейне.
Эмма снисходительно покачала головой. Хантер-Джон направлялся прямо к ней. Она с улыбкой протянула ему стакан.
— Лимо...
Он прошел мимо нее и скрылся в доме. С того злополучного происшествия у него в кабинете он не сказал ей ни слова.
Эмме не хотелось, чтобы мальчики поняли, что между их родителями пробежала черная кошка, поэтому дождалась, пока они наиграются в воде, потом принесла полотенца и велела им вылезать. Когда они выбрались из бассейна, она разогнала их по комнатам переодеваться и смотреть телевизор, а сама отправилась на поиски мужа.
Он принимал душ, и Эмма уселась на туалетный столик лицом к душевой кабинке, дожидаясь, когда он вылезет.
Когда дверца открылась и появился он, у нее перехватило дыхание. Он до сих пор вызывал в ней сильные чувства. До чего же он красивый! Он только что вымыл голову, и Эмма отметила, как сильно поредели у него волосы, но для нее это не имело никакого значения. Как же она его любит!
— Нам нужно поговорить, — произнесла она. — Я хочу знать, почему ты все время отказываешься обсуждать Сидни.
Он вскинул голову от удивления, не ожидая увидеть ее здесь, потом взял полотенце и принялся энергично вытирать волосы.
— По-моему, куда важнее то, почему ты никак не можешь оставить ее в покое. Неужели ты не заметила, что Сидни не имеет никакого отношения к нашей жизни? Тебе не кажется, что она не сделала нам ничего плохого?
— Она сделала достаточно уже тем, что вернулась, — сказала Эмма.
Он прекратил вытираться. Лица его было не видно из-за полотенца.
— Ты не желаешь о ней разговаривать, — продолжала она. — Откуда мне знать, может, это потому, что ты до сих пор испытываешь к ней какие-то чувства? Откуда мне знать, что ее появление не напомнило тебе обо всех тех возможностях, которые были у тебя, пока я не забеременела? Откуда мне знать, поступил бы ты точно так же, если бы мог прожить жизнь заново? Стал бы ты спать со мной? Женился бы на мне?
Он медленно опустил руку с полотенцем. На лице у него, когда он двинулся к ней, застыло напряженное выражение, и сердце у нее учащенно забилось от страха, потому что он был такой сердитый, но и от предвкушения, ведь он выглядел так сексуально.
— Откуда тебе знать? — повторил он изумленно; голос его звучал тихо и хрипловато. — Откуда тебе знать?
— Она много где побывала. А ты всегда мечтал о путешествиях.
— Вот, значит, о чем ты думала все эти десять лет, Эмма? Секс, силиконовая грудь и откровенные наряды. Изысканные обеды и совместный просмотр футбола. Неужели все это делалось потому, что ты полагала, будто я хочу оказаться где-то в другом месте? Было ли хоть что-то из этого продиктовано любовью ко мне? Или ты все это время пыталась заткнуть за пояс Сидни?
— Не знаю, Хантер-Джон. Ты правда так думаешь?
— Это был неправильный ответ, Эмма, — сказал Хантер-Джон и вышел из ванной.
— Ты спишь? — спросила Сидни у Клер, появившись на пороге ее спальни.
И ничуть не удивилась, когда сестра ответила отрицательно.
Клер очень мало спала еще тогда, когда они были девчонками. По вечерам она работала в саду до тех пор, пока бабушка не звала ее в дом. Сидни помнила, как сестра наводила порядок или пекла хлеб, когда все остальные спали. Дом был единственным местом, где она чувствовала себя по-настоящему в безопасности, и теперь, став взрослой, Сидни понимала, что Клер пыталась или стать здесь своей, или как-то отработать свое пропитание, заслужить право жить здесь. Сидни больно было вспоминать о том, как она считала старшую сестру суетливой и странной, как не понимала, что Клер пришлось перенести.
Она вошла в спальню Клер — теперь та занимала комнату в башенке, которая прежде принадлежала их бабке. При бабушке Уэверли стены здесь были завешены лоскутными покрывалами, но Клер заменила их черно-белыми фотографиями в рамках и несколькими старыми семейными снимками. Стены были выкрашены в нежно-желтый цвет, на полу лежал пестрый ковер. Внимание Сидни привлекло место, где ее сестра, по-видимому, проводила большую часть времени — удобное сиденье у окна. Рядом на полу громоздились стопки книг.
Сидни подошла к кровати и взялась за одну из резных стоек.
— Мне нужно кое-что тебе рассказать.
Клер уселась в постели.
— О том, где я была эти десять лет.
— Хорошо, — тихо произнесла Клер.
Днем, на пляже, у нее была возможность завести этот разговор, когда они сидели на покрывале, но у Сидни не хватило духу. Тогда она еще этого не понимала, но дожидалась ночи, потому что вещи, о которых она собиралась рассказать сестре, были из тех, о каких нужно говорить в темноте. А она должна была сказать о них Клер. Дэвид никуда не делся.
— Ты ведь знаешь, что сначала я поехала в Нью-Йорк. Но оттуда я перебралась в Чикаго. Потом был Сан-Франциско, Вегас... потом Сиэтл. У меня было множество мужчин. И я промышляла воровством. Я взяла чужое имя и стала зваться Синди Уоткинс.
— Мама тоже этим занималась, — сказала Клер.
— Думаешь, она делала это ради острых ощущений? Потому что такая жизнь приносит массу острых ощущений, но и выматывает тоже. А потом родилась Бэй.
Сидни присела на постель в ногах Клер, чтобы ощущать ее присутствие и иметь возможность прикоснуться к ней, если станет слишком страшно.
— Отец Бэй живет в Сиэтле. Там я с ним и познакомилась. Его зовут Дэвид Леони. — Она сглотнула; произносить это имя вслух было страшно. — Настоящая фамилия Бэй — Леони. У нас с ней разные фамилии. Я так и не вышла замуж за Дэвида. Он страшный человек, я поняла это, как только познакомилась с ним, но я имела дело с подобными типами и до него и думала, что справлюсь. Я собиралась бросить его — я всегда так делала, когда обстановка начинала накаляться, — как вдруг обнаружила, что беременна. Я никогда не подозревала, какой уязвимой становишься, когда у тебя появляется ребенок. Дэвид начал меня бить и распоясывался все больше и больше. Когда Бэй исполнился годик, я ушла. Мы с ней уехали в Бойсе, я закончила парикмахерскую школу, нашла работу. Казалось, все идет хорошо. Потом Дэвид отыскал нас. Он так избил меня, что я лишилась зуба и еще несколько недель плохо видела левым глазом. Если бы он убил меня, Бэй осталась бы сиротой, поэтому я вернулась с ним в Сиэтл. Он ограничивал мой мир все сильнее и сильнее, делал его похожим на ад, до тех пор, пока в нем не осталось всего три вещи: Бэй, Дэвид и его гнев. В какой-то момент я начала думать, что это наказание за ту жизнь, которую я вела до того, как встретила его. Но потом в парке, куда Дэвид позволял мне водить Бэй три раза в неделю, я познакомилась с женщиной. Она догадалась, что происходит, по моему виду. Эта женщина раздобыла мне машину и помогла бежать. Дэвид не знал моей настоящей фамилии и думал, что я из Нью-Йорка, так что Бэском был единственным местом, в котором мне пришло в голову укрыться, единственным местом, где он не сможет найти меня.
