Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
Пожалуй, именно это было подлинной причиной ее самоубийства, а вовсе не рак. К тому времени, когда она встретила Мустафу Саида, она уже была готова уверовать. Без грусти и сожаления она рассталась со своей прежней религией и стала исступленно, слепо, как сыны Израиля тельцу, поклоняться другому богу. Какая нелепость! Не правда ли? Только из-за того, что человек родился вблизи от экватора, одни сумасшедшие глупцы считают, что он должен быть рабом, и только рабом, а другие — богом! Где же золотая середина? Где истина?
А дед мой, с его слабым, тихим голосом, его глухим смешком, — найдется ли ему местечко на огромном мусульманском ковре, когда приблизится его смертный час? Но действительно ли мой дед такой, каким я его себе представляю? Каков он на самом деле? Выше ли он этой суеты сует? Не знаю. Но как бы то ни было, он сумел выдержать суровость самой природы. Когда смерть все же выберет время и явится за ним, я глубоко убежден, что он спокойно, безмятежно улыбнется ей своей обезоруживающей улыбкой прямо в лицо. Разве этого мало? Можно ли от обыкновенного человека требовать большего?
Из-за бархана вдруг выскочил бедуин и решительно загородил дорогу грузовику. Мы остановились. Его одежда и тело были одного цвета — цвета пыли. Шофер спросил, что ему нужно.
— Ради аллаха, — ответил он, — дайте сигарету или немножко табаку. Умираю. Вот уже два дня, как я забыл, какой у него вкус.
Табака у нас не оказалось ни щепотки, а сигарету я ему дал. Мы решили передохнуть тут, выйти из машины и немного размяться. За всю жизнь мне еще не приходилось видеть, чтобы человек затягивался с такой жадностью. Бедуин сел, поджал под себя ноги и принялся глотать дым, буквально захлебываясь, точно путник, который после долгой дороги приник к роднику. Минуты через две он снова протянул руку, и я вложил в нее еще одну сигарету. Ее постигла участь первой. А потом он повалился на землю, извиваясь точно в припадке. Но вскоре затих, вытянулся струной и, обхватив голову руками, застыл как мертвый. Так он лежал все время, пока мы отдыхали, — минут двадцать. Когда же мотор снова заработал, бедуин вскочил на ноги, словно воскреснув, и бросился ко мне, расточая слова благодарности, взывая к аллаху, моля его о милостях и покровительстве для меня до конца моих дней. Я бросил ему пачку с оставшимися сигаретами. И вновь за нами заклубилась пыль. Я оглянулся назад. Бедуин неторопливо шел к дырявым шатрам, которые торчали среди кустов к югу от дороги. У шатров мирно паслись овцы, возились голые ребятишки.
О аллах, где же наконец долгожданная тень? Что может родить такая испепеленная земля?.. Только пророков?! Ни капельки влаги. Всюду сушь и зной. Только самому небу под силу справиться с подобным бедствием. А пути все еще нет конца. Беспощадное солнце неистовствует. Машина с воем мчалась по плоской, как стол, каменистой пустыне. «Я человек без роду и племени. Поведайте нам какую-нибудь легенду, которая облагородит нас». Чьи это слова? И еще: «Очаг, если нет под ним земли, угасает, не оставляя после себя ничего».
Шофер всю дорогу никому не сказал ни слова. Он как бы слился с машиной в одно целое и упорно гнал ее все вперед и вперед, лишь изредка разражаясь проклятиями по ее адресу. Пустыня медленно поворачивалась вокруг нас, утопая в мареве.
И поднимает нас тень — мираж.
И опустит нас тень — мираж.
И выплеснет из одной пустыни в другую!
Мухаммед Саид Аббаси[38] — вот это настоящий поэт! А Абу Нувас[39]? «Мы пили с жаждой людей, не пивших со времен ада».
Вокруг нас земля отчаяния и поэзии, но никто не воспевает ее. Впереди мы увидели полицейскую машину. Она, по-видимому, сломалась. Около нее суетились увешанные оружием пятеро военных в форме и полицейский сержант. Остановились и мы. Напоили их и накормили из своих запасов, дали и бензина. Они рассказали, что в племени марисаб одна женщина убила своего мужа и вот они, представители власти, едут ее арестовать, но не знают ни ее имени, ни имени убитого. Известно только, что убийца — женщина из племени марисаб и что убитый — ее муж. Впрочем, на месте — если аллах позволит им доехать — они непременно все расследуют и узнают. Племена марисаб, хававир, кабабиш, судьи, инспектора к северу от Кордофана, к югу от Шималии, к востоку от Хартума, пастухи у водопадов, старики и молодые, бедуины в войлочных шатрах над извивами вади — все они скоро узнают имя этой женщины. Конечно, так. Ведь не каждый день женщина убивает мужчину, тем более своего мужа, да еще в краю, где солнце испокон веков не позволяет человеку, одержимому жаждой убийства, найти себе жертву — оно само с ним расправляется. Тут мне в голову пришла одна мысль, и я, обдумав ее со всех сторон, решил наконец сообщить мой вывод остальным и посмотреть, что будет дальше. Я попытался убедить их, что эта женщина не убивала мужа, что он умер естественной смертью, от солнечного удара. Умерли же Изабелла Сеймур и Шейла Гринвуд, Энн Химменд и Джейн Моррис. И тут тоже не было совершенно никакого преступления. Никакого убийства. Но тут сержант сказал:
— Все это мы знаем. Был у нас один такой начальник, майор Кук его звали, да будет проклято это имя. — И умолк.
Что толку? Их ничем не удивишь. Они уехали, а затем продолжили путь и мы. Солнце — наш смертельный враг. Оно захватило весь небосвод, застыло в зените — в самой печенке небес, как говорят арабы, — и взирало оттуда на бескрайние, опустошенные земли.
Оно способно неподвижно висеть там часами… или это только мне чудится? Кто знает. Стонали расколотые камни, рыдали навзрыд испепеленные деревья, расплавленное железо жалобно молило о пощаде. Ничего не ощущаешь — ни запаха, ни вкуса. Ничего. Ни хорошего, ни плохого.
Колеса машины с ненавистью и злобным ожесточением разбрызгивали камешки во все стороны.
… Извилистый путь довольно скоро привел Мустафу Саида к катастрофе. Вероятно, она постоянно маячила перед ним, манила, заглядывала в глаза, нависала над ним так же явственно, как и солнце. И остается только удивляться, как мог образованный, наделенный недюжинным умом человек совершать такие глупости. Видимо, бог все-таки обделил его. Не дал ему истинной мудрости! Умный глупец! Метко же определил его сущность судья в Олд-Бейли, перед тем как вынести ему приговор. Очень метко!
А дорога… нет ей конца. Раскаленное солнце льет на землю жар, сияя так ослепительно, как может сиять только оно одно. Только оно. Пожалуй, я напишу миссис Робинсон в Лондон. Ее адрес хранится в моей памяти с той ночи, когда я слушал рассказ Мустафы Саида. Ее муж умер и похоронен в Каире, в гробнице имама Шафии. Тут нет ничего странного. Он ведь принял ислам. Мустафа Саид тогда упомянул, что миссис Робинсон присутствовала на суде с самого начала и до конца. На протяжении всего процесса он хранил невозмутимое спокойствие, но после оглашения приговора вдруг заплакал. Он плакал у нее на груди, а она гладила его по голове, целовала в лоб и говорила: «Не плачь. Не надо плакать, милый мой мальчик». Джейн Моррис ей не нравилась. Она предостерегала его, отговаривала жениться на ней. Да, нужно написать миссис Робинсон. Вдруг она приоткроет завесу, вспомнит то, что Мустафа Саид забыл или не захотел вспомнить.
Война внезапно закончилась, завершилась победой. Огромное, раскаленное солнце утонуло в вечернем сумраке, смутном, тусклом, как хна на женских ступнях. Из долины Нила повеял легкий ветерок, неся с собой аромат, который волнует даже в воспоминаниях.
Мы остановились на привал, как некогда останавливались караваны. Оставалась еще добрая треть пути. Утолив жажду и немного подкрепившись, все дружно совершили вечернюю молитву. Шофер, у которого тотчас нашлись добровольные помощники, извлек из кузова бутылки с вином. А я отошел в сторону, растянулся на земле, закурил и весь погрузился в созерцание раскинувшегося надо мной огромного небесного шатра необыкновенной красоты. Получил свою порцию воды, бензина и масла и наш грузовик. Он был тих и задумчив, умиротворен, словно конь, добравшийся до родной конюшни. Война окончилась нашей общей победой.
Камни, песок, деревья, кустарник, верблюды, машина… и я — под этим великолепным, благодатным небом. Мне казалось, что все мы объединились в некое мимолетное и непрочное братство; и кто пьянствует, и кто совершает молитву, и кто обкрадывает своего ближнего, и кто прелюбодействует, и кто сражается, и кто совершает убийство — источник у всех один. Никому не дано знать помыслы аллаха. И возможно, что его ничто не трогает, что он ко всему равнодушен и ему равно чужды и гнев, и все прочие страсти.
В такую ночь человек ощущает необыкновенный прилив сил и энергии и, кажется, готов взобраться па небо по веревочной лестнице. Вокруг — земля поэзии. Кто знает, может быть, именно поэтому мою дочь зовут Амаль (надежда). Мы будем ломать, разрушать все старое, возводить новое, мы подчиним своей воле его величество солнце, уничтожим бедность, чего бы нам это ни стоило.
