Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах
— Это тебя надо спросить, почему Хасана Бинт Махмуд не хочет замуж! Уж ты, наверно, постарался! Вы сговорились между собой. Ты-то чего вмешиваешься? Какое твое дело? Ты ей что, отец? Брат? Опекун ее детей, не велика птица! Нет, она выйдет за меня, хочешь ты или нет, хочет она или нет! Ее отец согласен? Согласен. И братья тоже. Так о чем еще говорить? А все эти ваши разговоры — одна пустая болтовня. Мало ли чему вас в школе учат! А мы уж как-нибудь по-своему обойдемся. Здесь — деревня, и женщины слушаются мужчин, а не наоборот, вот так-то!
Я не верил своим ушам — чтобы все это наговорил Вад ар-Раис! Не знаю, что произошло бы дальше, но тут в комнату вошел мой отец, и я поторопился уйти.
Я направился в поле, к Махджубу. Мы с ним ровесники, вместе играли в детстве, а в начальной школе сидели на одной скамье. Он всегда казался способнее меня. Когда мы окончили начальную школу, помню, Махджуб заявил: «Хватит учиться. Мы уже знаем все, что нам требуется. Даже с лихвой. Читать умеем? Умеем. И еще пишем, считаем. Чего же больше? Мы — крестьяне, как наши деды и отцы. А что требуется крестьянину? Написать письмо, прочитать газету да знать молитвы. Будут трудности, так уж мы как-нибудь сумеем договориться с властями». Я пошел по своему пути, а Махджуб остался в деревне и теперь всем тут верховодит. У него в руках вся власть. Судите сами: он и председатель комитета по сельскохозяйственному планированию, и руководитель сельскохозяйственного кооператива, и член всех комитетов, какие только есть, а когда в столицу провинции отправляется делегация, чтобы подать жалобу, кто ее возглавляет? Все он же! Когда пришла независимость, Махджуб стал руководителем местной организации народно-демократической партии. Порой мы вспоминали наши детские годы, и он обязательно говорил: «Ну вот посмотри, кто ты сейчас и кто я? Ты крупный государственный чиновник, а я по-прежнему крестьянин и сижу в этой безвестной, забытой богом деревушке».
«Ну что ты! Неужели ты не понимаешь, что настоящего успеха в жизни добился именно ты, — возражаю я ему с искренним восхищением. — Ведь ты крепко связан с жизнью страны и непосредственно воздействуешь на нее. А кто я? Чиновник. Мы только и умеем, что болтать, хорошо еще, если при этом никому не мешаем. А такие люди, как ты, — законные наследники власти, вы — нервы жизни, соль земли».
В ответ Махджуб всегда громко, от души смеялся: «Если мы действительно соль земли, как ты говоришь, то она давно перестала быть соленой и утратила всякий вкус».
Я подробно рассказал Махджубу о том, что у меня произошло с Вад ар-Раисом. Когда я кончил, Махджуб расхохотался:
— Нашел на кого обижаться! Вад ар-Раис давно уже впал в детство, и сам не знает, что мелет.
— Тебе ведь известно, — сказал я, — что мой интерес к пей диктуется долгом, и только. Ничего другого между нами нет.
— Брось ты! Не обращай внимания па все эти выдумки и сплетни. Занимайся своим делом. В деревне у нас все тебя хорошо знают и ничему худому о тебе не поверят. Да если на то пошло, так у нас тебя особенно уважают именно потому, что ты по совести заботишься о детях Мустафы Саида, да будет милостив к нему аллах. Кто же не помнит, что он был тебе совсем чужим и ничто тебя не обязывало брать на себя такую заботу. — Он помолчал немного, а затем добавил: — Впрочем, если ее отец и братья настаивают, так что тут сделаешь?
— Но ведь она не хочет, совсем не хочет выходить замуж! — вскричал я.
— Ну и что? — перебил он. — Ты же прекрасно знаешь, какие здесь порядки. Чему ты удивляешься? Женщина — для мужчины. И все. Мужчина остается мужчиной, что бы о нем пи говорили.
— Ну а если она не хочет, понимаешь, не хочет, и в наше время… — пытался я продолжить свою мысль, но Махджуб снова перебил меня:
— Видишь ли, мир изменился, это верно. Но не настолько. Изменились лишь некоторые вещи, не больше. Вместо сакий — насосы, вместо деревянных плугов — железные. Мы отдаем своих дочерей в школы… Радио… Автомобили… Мы научились пить виски и пиво вместо арака и марисы. Ну, а все прочее, к сожалению, осталось таким, как было. — Он засмеялся и добавил: — Но я глубоко убежден, что все переменится, как только ты и тебе подобные станут министрами! Правда, пока это всего лишь мечты, — заключил он с улыбкой.
Я несколько опомнился и спросил:
— Неужели ты думаешь, что Вад ар-Раис на самом деле так влюблен в Хасану Бинт Махмуд, что не может без нее жить?
— А что тут невероятного? Вад ар-Раис умеет любить и терять голову от страсти. Вот уже года два, как он только и говорит что о ней. Можешь мне поверить. Ее имя не сходит у него с языка. Он уже давно просил ее руки, и ее отец согласился, но она отказала наотрез. Все думали: пройдет время, она успокоится и даст согласие. А видишь, что получается.
— Но объясни мне, откуда такая настойчивость, такая одержимость? Просто уму непостижимо. Ведь Вад ар-Раис знал Хасану Бинт Махмуд еще маленькой девочкой. Ты-то ведь помнишь, какая она была своенравная и бойкая. Взбиралась на деревья не хуже мальчишек и дралась с ними, ни в чем не уступая. Неужели он мог забыть? Она даже купалась и плавала вместе с мальчишками. Так что же произошло? Такое упрямство. Стоит на своем и слышать ничего не хочет.
— Как бы все это объяснить? Вад ар-Раис из тех людей, которые, стоит им увлечься, забывают обо всем. Скажем, идет такой человек покупать осла. Ему все заранее известно, и его ничем не удивишь. Все-то он знает. И тут видит осла, который не продается, и обязательно захочет купить именно этого. Другие ослы ему не нужны. Хозяин ему говорит, что осел не продается, а он стоит па своем. Дескать, это самый красивый и сильный. И уж тут он готов заплатить втридорога, лишь бы все вышло, как ему хочется. — Махджуб помолчал, а потом добавил задумчиво: — И ведь что пи говори, а Бинт Махмуд, став женой Мустафы Саида, очень изменилась. Конечно, все женщины после замужества меняются, но Бинт Махмуд просто стала совсем другим человеком. Даже мы, ее сверстники, которые росли с пей на одной улице, играли с нею в одни и те же игры, сегодня смотрим на нее и не узнаем. Как будто видим ее в первый раз. Знаешь, она теперь точно городская!
Я спросил Махджуба о Мустафе Саиде, и он мне сказал:
— Да смилостивится над ним аллах! Он уважал меня, да и я относился к нему с почтением. Правда, поначалу отношения между нами были не особенно близкими. Но мы заседали вместе в комитете по планированию и постепенно сошлись. Его смерть была для нас невосполнимой утратой. Ведь он очень помогал нам, особенно с планом. Взял на себя все расчеты и отлично со всем справлялся. И его опыт в торговых делах был нам чрезвычайно полезен. Он посоветовал нам, как с наибольшей выгодой расходовать прибыли. Это он придумал поставить мельницу. А какой она приносит доход! Откуда только не приезжают люди молоть зерно! А кооперативная лавка? Тоже его мысль. Цены у нас не выше хартумских. Я думаю, ты помнишь, как прежде пароход привозил товары раз или два в месяц. Что делали торговцы? Выжидали, пока тот или иной товар полностью не исчезал с рынка, а затем продавали его, но как? Втридорога. Но он, Мустафа Саид, положил этому конец. У нашего хозяйства есть теперь десяток грузовиков, и они ежедневно доставляют грузы прямо из Хартума или Омдурмана. Я не раз уговаривал его взять на себя руководство кооперативом, но он всякий раз отказывался — говорил, что лучше меня никто не справится. И омда и торговцы ненавидели его лютой ненавистью. Ведь он подорвал им всю коммерцию, открыл глаза людям, показал всем, чего стоят па самом деле эти копеечные души. Недаром после его гибели ходили слухи, что его убили. Правда, я думаю, что все это болтовня. Нет, он просто утонул. В тот год во время наводнения погиб не один он, а десятки, сотни людей. А жаль. Он был человек умный, развитой, широкообразованный. На мой взгляд, он мог бы стать по меньшей мере министром. Но где, я спрашиваю, где в нашем обществе справедливость?
— Э, да я смотрю, политика завладела тобой целиком и развратила, — заметил я. — Ты ни о чем больше не можешь думать, кроме как о власти. Но оставим пока всех этих министров и правительства, расскажи лучше, что он был за человек?
— Что, собственно, ты имеешь в виду? — На лице Махджуба появилось удивление. — Я ведь тебе уже все сказал.
По правде говоря, мне было трудно объяснить Махджубу, что я хотел бы узнать, а он тем временем продолжал:
— Кстати, я что-то не пойму, почему ты так интересуешься Мустафой Саидом? Ведь ты меня уже расспрашивал о нем. И еще я никак не возьму в толк, почему именно тебя он выбрал опекуном своих детей. Слов нет, ты достоин всяческого уважения и на тебя можно положиться. И доверие его ты оправдал в полной мере. Но он-то как мог это предвидеть? Ведь вы были знакомы совсем недолго. Мы жили с ним бок о бок в деревне не один год, а ты появлялся здесь на короткое время, и то довольно редко. Я бы скорее предположил, что он сделает опекуном меня или на худой конец твоего деда. Но тебя? Твой дед был его ближайшим другом. Мустафа очень любил слушать, когда дед что-нибудь рассказывал. И он не раз говорил мне: «Знаешь, Махджуб, хаджи Ахмад — очень интересный человек и в своем роде редкий». Когда же я ему отвечал, что хаджи Ахмад давно выжил из ума, он очень сердился и выговаривал мне: «Ну что ты! Не говори так. Хаджи Ахмад — это живая частичка нашей истории».
