Вторжение - Гритт Марго

Где-то на «стриже» торжественный голос дрогнул, и к концу фразы Леся не выдержала и расхохоталась. Запрокинутая голова, обнаженные десны.

– Не просроченные?

Вот язва.

– Логика полета стрижа? – переспросила Наталья Геннадьевна и выхватила из ее рук коробку конфет, чтобы перечитать. – И правда. Набор слов какой-то…

– Про любовь, Наташа, всегда набор слов. – Леся называла мать по имени.

Наталья Геннадьевна закатила глаза к потолку. Кудри, выкрашенные в пепельный, были тщательно завиты, один к одному, и прихвачены шпильками. Перламутровые тени подобраны в тон сиреневому платью, обтягивающему живот и широкие бедра, которое, в свою очередь, никак не сочеталось с клетчатыми домашними тапочками.

– С днем рождения, соседка! – Мне хотелось, чтобы слово «соседка» прозвучало невинно, непринужденно, но я невольно сделала на нем какое-то особое ударение и выдала себя. С потрохами, как сказала бы мама.

Леся, конечно же, его заметила, не упустила – о, она ничего не упускала! – сощурила глаза по-кошачьи, будто смотрела на солнце, и левый уголок губ дернулся вверх.

Я поспешила добавить:

– Желаю тебе счастья!

– Знаешь, я бы не хотела быть просто счастливой, – проговорила Леся. – Мне нравится испытывать весь спектр эмоций. Тогда я чувствую себя живой.

– Не говори глупостей, все хотят быть счастливыми, – сказала Наталья Геннадьевна. – А мы так и будем в прихожей стоять? Проходи, Варя. Бери тапочки.

– Ну какие еще тапочки? Жарко же, Наташа.

– Да я только на минутку зашла…

– Пойдем, – сказала Леся и добавила вполголоса, чтобы мать не слышала: – Выпьем чаю по-быстрому и свалим.

В квартире было прохладно, из комнаты доносилось гудение кондиционера. Я подумала, что не хочу никуда отсюда «сваливать». На кухне Поля ковыряла ложкой кусок «Наполеона», забравшись на стул с ногами. Она пробормотала что-то невнятное вроде приветствия, в то время как по кабельному каналу с детскими мультфильмами Дональд Дак в купальном костюме пытался взобраться на надувную лошадку, втолковывая ей что-то в своей неразборчивой манере.

– Полина, будь добра, не разговаривай с набитым ртом, – сделала ей замечание Наталья Геннадьевна. – Когда я ем…

– Я Эминем! – продолжила Леся и рассмеялась, хотела поцеловать Полю в щеку, но промазала и чмокнула в ухо, а та привычно дернулась:

– Отстань.

Над телевизором висела икона Божьей Матери. Дерево рассохлось от соседства с горячей трубой под потолком, лак облупился, а глаза ее, темные и внимательные, смотрели сосредоточенно, как на тех портретах, которые будто наблюдают за тобой, с какой бы стороны ты к ним ни подошел. На дверцу холодильника магнитом из Адлера была пришпилена фотография маленькой Поли, тоже серьезной, даже строгой, с полосатым котом, похоже, сшитым из махровых носков, в руках. На подоконнике грелась на солнце стопка учебников по английскому, которые Леся, видимо, привезла с собой, а сверху лежала книга в мягкой обложке, с заложенной зубочисткой между страницами, под названием «Fried Green Tomatoes» – я подумала, что это сборник рецептов.

Конфеты, которые я принесла, Наталья Геннадьевна поставила в центр стола, рядом с тортом в магазинной упаковке и хрустальной вазочкой с вареньем из инжира. На подарок пришлось просить денег у мамы. Я сказала, что соседка бесплатно занимается со мной английским, поэтому неплохо было бы ее отблагодарить – так мама делала, когда хотела подмаслить учителей в школе, поэтому аргумент сработал. Правда, мама была не в восторге, узнав, что я снюхалась с этой девицей, но деньги дала.

Наталья Геннадьевна осторожно, одним пальчиком потрогала чайник.

– Остыл уже, – объявила она. – Может, пока греется, винца, девочки?

Я опустилась на краешек стула, хотела было вытянуть ноги, но внизу задребезжало стекло – я испугалась, что что-то разбила. Оказалось, под столом толпились десятки банок и баночек с разноцветными крышками – на каждую сверху была прилеплена бумажка с выведенными аккуратным почерком словами: «огурцы», «помидоры» и «синенькие».

– Наши, дачные! – сказала Наталья Геннадьевна. – Хочешь попробовать? Правда, огурцы под водочку хорошо… Могу налить, – хохотнула она.

– Наташа! – Леся больше не улыбалась. – Варваре шестнадцать.

– Ну, винца-то можно? За твое здоровье.

Интересно, что сказала бы мама? Но ее здесь не было, и я неуверенно кивнула.

Из холодильника появилась коробка «Изабеллы». Наталья Геннадьевна открутила крышку, понюхала: «Вроде нормальное еще» – и плеснула мне прямо в чашку для чая, на которой было написано «Самой лучшей маме». Красную кружку Nescafé – такие когда-то присылали за три кружочка фольги с кофейных банок (мама тоже вечно что-нибудь собирала, но никогда не выигрывала) – Леся прикрыла ладонью.

– Ты чего? Праздник же, – удивилась Наталья Геннадьевна.

– Не надо.

– Ну, как хочешь. Хэппи бёздэй! – сказала Наталья Геннадьевна весело, стукнулась со мной кружкой, сделала два больших глотка и потянулась за конфетой, чтобы закусить. – Ты в каком классе, Варя?

– Пойду в одиннадцатый.

– Мальчик есть?

– Наташа!

– А что тут такого?

– Нет, – ответила я.

Наталья Геннадьевна чиркнула спичкой, зажгла конфорку под чайником и снова открутила крышку винной коробки.

– Ну и правильно. От этих мальчиков одни неприятности.

Все они сволочи, Варя, все. Вино обожгло горло, я поперхнулась. Леся резко встала.

– Мы, наверное, не будем ждать чай. Пойдем прогуляемся.

– Как же так? Я думала…

– Идем, Варвара.

Леся направилась к двери.

– Что, не нагулялась еще? – Наталья Геннадьевна тоже встала, опираясь на стол. Поля не сводила глаз с телевизора, и мне захотелось схватить пульт и прибавить громкость, но я не шевелилась, почти не дышала, чувствуя, что горит лицо, то ли от вина, то ли…

– Наташа, не начинай.

– Хорошо устроилась, ничего не скажешь. Москвичка, видите ли. – Наталья Геннадьевна не повышала голос, наверное, не хотела пугать Полю или стеснялась кричать при мне, но заткнуться она уже не могла. – Раз в год является, и то шляется где-то целыми днями. А мне с ребенком сидеть.

– Мама, пожалуйста… – Слово «мама» прозвучало неожиданно, как-то совсем отчаянно.

– С твоим ребенком, между прочим.

Что? Я ничего не понимала. Я смотрела на Лесю и ничего не понимала. Она молчала. Ей нечего было сказать. Глаза то ли болотного, то ли цвета хаки будто подернулись тонкой водяной завесой, какая бывает из-за противного моросящего дождя. Но Леся не заплакала, даже не отвернулась. Наталья Геннадьевна тоже молчала. Плюхнулась обратно на стул и вытряхнула остатки вина в кружку.

Твой ребенок.

Леся подошла к Поле, подула на пушистую голову, похожую на одуванчик. Я видела, как дрожит ее подбородок, но Леся, черт бы ее побрал, смогла улыбнуться и спросила:

– Чем займемся сегодня, Пинки?

Поля машинально ответила, не отрываясь от телевизора:

– Попробуем завоевать мир…

– Да, правильно. Где твоя косынка? Пойдем кататься на качелях.

Поля закивала, так часто-часто, что я вспомнила механическую курочку, которая была у меня в детстве и так же забавно кивала, если завести ее ключом.

Леся ни разу не взглянула на меня. Мы молча спустились, вышли из подъезда. Спрятавшись за шляпой и зеркальными очками, Леся зажала зубами сигарету и щелкала зажигалкой, которая никак не хотела загораться. Ее руки тряслись. На детской площадке две девчушки в одинаковых панамках рисовали мелом на плавящемся от жары черном асфальте летающую тарелку. Их мамы болтали в тени под каштаном. Поля побежала вприпрыжку к качелям.

– Леся, толкай!

Поля тоже называла мать по имени. Леся засунула незажженную сигарету обратно в пачку и подтолкнула качели.

– Выше!

Леся толкнула еще раз, сильно, со всей дури. Поля взвизгнула, то ли от страха, то ли от восторга.

– Что ты там говорила про добровольное вымирание человечества? – Я решилась первой нарушить молчание.