Джеймс Болдуин - Комната Джованни
– Никак не пойму, о чем ты говоришь.
– Как о чем? – сказала она. – Я говорю о своей жизни. Теперь у меня есть ты. Я буду тебя холить, кормить, мучить, обводить вокруг пальца. И любить. У меня есть ты, и я могу примириться со своим положением. Отныне у меня, как у любой женщины, есть масса причин посетовать на свою женскую участь. Но зато мне не будет страшно, ведь теперь я не одна.
Она заглянула мне в глаза и рассмеялась.
– О, сколько у меня занятий! – воскликнула она. – Я не перестану развивать свой интеллект. Буду читать, спорить, размышлять, убеждена, буду из кожи лезть, только не думать так, как ты, и после многочисленных раздражающих тебя дискуссий ты уверуешь в то, что у меня заурядный женский ум и ничего больше. И, ведь Господь справедлив, ты станешь любить меня все больше и больше, и мы заживем счастливо.
Она снова рассмеялась.
– А ты, мой ангел, не ломай голову над этими проблемами. Предоставь их мне.
Ее веселость оказалась заразительной, и я опять замотал головой, смеясь вместе с ней.
– Ты просто прелесть, – сказал я, – только я тебя совсем не понимаю.
– Вот и чудно, – снова рассмеялась она, – будем к этому относиться, как к кофе после завтрака.
Мы проходили мимо книжной лавки, и Хелла остановилась.
– Давай заглянем на минутку, – предложила она. – Мне хочется купить одну книжку.
Я с радостным любопытством следил, как она беседовала с продавщицей. Потом стал лениво разглядывать книги на последней полке, устроившись рядом с мужчиной, который стоял ко мне спиной и листал журнал. Как только я очутился подле него, он закрыл журнал, положил его на место и повернулся ко мне. Мы сразу же узнали друг друга. Это был Жак.
– Дэвид! – воскликнул он. – Кого я вижу! А мы уже решили, что ты уехал в Америку.
– В Америку? – рассмеялся я. – Нет, пока торчу в Париже. Просто был занят.
И потом, терзаясь страшными подозрениями, спросил:
– А кто это «мы»?
– Кто? – сказал Жак с нагловатой улыбкой. – Я и твой малыш. Ты вроде бы бросил его одного в этой комнате без хлеба, без денег, даже сигарет не оставил. Ему, наконец, удалось уломать консьержку, чтобы та позволила ему в долг позвонить по телефону, и он разыскал меня. Бедняга так вопил, будто засунул голову в горящую газовую печь.
И Жак расхохотался.
Мы смотрели друг на друга. Он нарочно молчал. Я не знал, что и сказать.
– Я забросил кое-какую жратву в машину, – продолжал Жак, – и помчался к нему. Он уже собрался осушать Сену, чтобы найти тебя. Но я был уверен, что знаю американцев получше и что ты и не думал топиться, а просто исчез, чтобы собраться с мыслями. Видишь, как я был прав. Ты у нас известный мыслитель, и теперь тебе самое время понять то, что другие придумали до тебя. Я думаю, ты можешь пренебречь лишь одной книгой – маркизом де Садом.
– А где Джованни? – спросил я.
– Мне удалось, наконец, вспомнить отель Хеллы, – сказал Жак. – Джованни говорил, что вы ждали ее приезда со дня на день, и я подкинул ему блестящую идейку позвонить тебе в номер, он и отлучился для этого. Появится с минуты на минуту.
К нам подошла Хелла с книгой в руках.
– Вы, кажется, знакомы? – смущенно пробормотал я. – Хелла, ты не забыла Жака?
Она его не забыла, как не забыла и то, что Жак ей резко не понравился. Она вежливо улыбнулась и протянула ему руку.
– Как поживаете?
– Je suis ravi, mademoiselle,[131] – ответил Жак.
Он знал, что Хелла его не переваривала, и это его забавляло. Чтобы укрепить ее неприязнь, а заодно и показать, как в эту минуту он ненавидит меня, Жак почтительно поцеловал ей руку, и в его склоненной фигуре проступило что-то явно женоподобное, неприличное до омерзения. Я смотрел на него так, как смотрит человек на неотвратимо надвигающуюся на него смертельную опасность. Жак игриво повернулся ко мне.
– Не успели вы приехать, – пробормотал он, – как Дэвид стал от нас прятаться.
– Да? – сказала Хелла и, придвинувшись теснее, взяла меня за руку.
– Как это недостойно его! Если бы я знала, ни за что не позволила бы ему так с вами обойтись. – Она усмехнулась. – Он никогда ничего о себе не рассказывает.
– Не сомневаюсь ни одной минуты, – сказал Жак, не сводя с нее глаз. – Когда он с вами, у него находятся более увлекательные темы для разговоров. Поэтому он и прячется от старых друзей.
Мне до смерти хотелось уйти до прихода Джованни.
– Мы еще не ужинали, – сказал я, выдавливая улыбку, – может быть, встретимся попозже?
Я знал, что этой улыбкой молю Жака о милосердии.
Но в эту минуту колокольчик, оповещающий о появлении нового покупателя, зазвонил, и Жак воскликнул:
– А вот и Джованни.
Я почувствовал, что Джованни как вкопанный остановился у меня за спиной. Одновременно я почувствовал, как Хелла схватила меня за руку, как она вся напряглась, точно от страха, а с лица сползла маска равнодушия, уступив место неподдельной тревоге.
Первый заговорил Джованни, в его голосе слышались еле сдерживаемые слезы, ярость и облегчение.
– Где ты пропадал? – закричал он. – Я думал, что тебя уже нет на свете. Думал, тебя сбила машина или ты бросился в Сену… Где тебя носило эти три дня?
У меня еще хватило сил улыбнуться, хотя и довольно жалко. Однако, как ни странно, я был почти спокоен.
– Джованни, – сказал я, – позволь тебя познакомить с моей невестой. Мадемуазель Хелла, мсье Джованни.
Он, конечно, заметил Хеллу, пока запальчиво корил меня за долгое отсутствие, и теперь тоже на удивление спокойно и вежливо пожал ей руку. Он буквально пожирал Хеллу черными, широко раскрытыми глазами, точно впервые видел перед собой женщину.
– Enchanté, mademoiselle,[132] – сказал он ледяным и безжизненным голосом.
Он окинул меня беглым взглядом, потом оглядел Хеллу. С минуту все четверо стояли так, точно все вместе фотографировались в фотоателье.
– Вот мы и собрались все, – сказал Жак, – почему бы нам теперь вместе не выпить? На скорую руку? – обратился он к Хелле и, не дав ей вежливо уклониться от приглашения, предупредительно взял за руку. – Не каждый же день встречаются старые друзья.
И он стал подталкивать меня и Джованни к выходу, увлекая за собой Хеллу. Джованни распахнул дверь, и колокольчик снова предательски зазвонил. Горячий вечерний воздух обжег наши лица, и мы неторопливо направились в сторону бульваров.
– Если я решаю съехать с квартиры, – сказал Джованни, – то сообщаю об этом консьержке, чтобы она, по крайней мере, знала, куда пересылать мою почту.
Я весь вспыхнул, на душе было скверно. Я заметил, что Джованни побрился, надел чистую рубашку и галстук, который наверняка принадлежал Жаку.