Джеймс Болдуин - Комната Джованни
Увидев меня, она замерла как вкопанная, по-мальчишески широко расставив ноги и скрестив руки на животе. Она вся сияла. Секунду мы просто смотрели друг на друга.
– Eh bien, t'embrasse pas ta femme?[128] – сказала она.
Тут я заключил ее в объятья, и что-то во мне оборвалось. Я был страшно рад ее видеть.
Наконец-то мои руки крепко обнимали Хеллу и приветствовали ее возвращение в Париж. Она с прежней ловкостью устроилась в них, и почувствовав, что Хелла совсем рядом, я понял, что без нее мои руки все это время были пусты. Я прижимал ее к себе под высоким мрачным навесом, а вокруг суетилась беспорядочная людская масса, фыркал и отдувался паровоз. Хелла пахла морем, ветром, и я чувствовал, что ее на зависть полное жизни тело поможет мне раз и навсегда покончить с прошлым.
Она вырвалась из моих рук. Глаза ее увлажнились.
– Дай хоть на тебя взглянуть, – сказала она и, немного отступив, придирчиво осмотрела меня. – Да ты дивно выглядишь! Господи, как я счастлива тебя снова видеть.
Я легонько поцеловал ее в нос, понимая, что предварительный осмотр прошел благополучно. Схватил ее чемодан и мы двинулись к выходу.
– Хорошо путешествовалось? Как Севилья? Коррида понравилась? А с тореро ты познакомилась? Все сейчас расскажешь.
– Все? – засмеялась она. – Больно многого захотел, мой повелитель. Путешествовала я ужасно, ненавижу поезда. Понимаешь, хотела лететь, но, что такое испанский самолет, я уже раз попробовала, с тех пор зареклась. Ты не можешь представить себе, милый, он тарахтел и еле полз по воздуху, как колымага-форд первого выпуска – очевидно, он был им на самом деле, а я сидела, пила бренди и молилась, чтобы скорей эта пытка кончилась. Прямо не верилось, что мы когда-нибудь приземлимся.
Мы прошли за барьер и очутились на улице. Хелла восхищенно смотрела по сторонам – на кафе, на хмурую парижскую толпу, на несущиеся мимо машины, на полицейских в голубых фуражках с белыми блестящими дубинками в руках.
– Как прекрасно снова вернуться в Париж, – помолчав, сказала она, – и тебе уже все равно, откуда ты приехал.
Мы сели в такси, и наш водитель, описав широкую залихватскую дугу, нырнул в несущуюся лавину автомобилей.
– Я даже думаю, что когда возвращаешься сюда в страшном горе, то Париж быстро утешает тебя.
– Будем надеяться, – сказал я, – что нам никогда не придется подвергать Париж такому испытанию.
Она грустно улыбнулась.
– Будем надеяться.
Потом вдруг обхватила мое лицо руками и поцеловала меня. Глаза ее смотрели вопросительно и строго, и я знал, что Хелле не терпится сразу же получить ответ на вопрос, который ее мучил. Но я ничего не сказал, крепко прижался к ней и закрыл глаза. Все вроде бы было по-старому, и в то же время все было иначе, чем прежде.
Я запретил себе думать о Джованни, беспокоиться о нем, потому что хотя бы этот вечер должен был провести с Хеллой, и ничто не могло нас разлучить. Но я отлично понимал, что, как ни старался я не думать о Джованни, который сидит один в комнате и гадает, куда я запропастился, он уже стоял между нами.
Потом мы сидели вместе с Хеллой в ее номере на rue de Tournon[129] и потягивали «Фундадор».[130]
– Чересчур сладко, – сказал я, – неужели в Испании все его пьют?
– Никогда не видела, чтобы испанцы пили «Фундадор», – сказала она и рассмеялась. – Они пили вино, я джин с водой – там мне казалось, что он полезен для здоровья.
И она снова рассмеялась.
Я целовал ее, прижимался к ней, стараясь подобрать ключик к самому главному в ней, точно Хелла была знакомой темной комнатой, в которой я нащупываю выключатель, чтобы зажечь свет. Но этими поцелуями я оттягивал тот решительный момент, который должен был или спасти меня, или опозорить перед ней. Она, казалось, чувствовала эту недоговоренность и натянутость между нами и, принимая это на свой счет, обвиняла во всем саму себя. Она вспомнила, что в последнее время я писал ей все реже и реже. В Испании, перед самым отъездом, это, вероятно, не очень заботило ее, а потом, когда она приняла решение вернуться ко мне, она начала опасаться, как бы я не задумал что-нибудь прямо противоположное: ведь она слишком долго продержала меня в неопределенности.
Хелла отличалась прирожденной прямотой и нетерпеливостью и страдала от любой неясности в отношениях. Однако, сдерживая себя, она ждала, что я скажу ей то сокровенное слово, которого она ждала.
Мне же не хотелось ни о чем говорить, я вынужден был молчать, как рыба, до тех пор, пока снова ею не овладею. Я надеялся, что ее тело выжжет вошедшего в мою плоть Джованни, выжжет прикосновение его рук – словом, я рассчитывал выбить клин клином.
Однако от этого всего мое двоедушие только усиливалось. Наконец она с улыбкой спросила меня:
– Меня слишком долго не было, да?
– Да, – ответил я, – тебя не было довольно долго.
– Мне было там очень одиноко, – неожиданно сказала она, легонько отвернулась и, устроившись на боку, уставилась в окно.
– Я казалась себе такой неприкаянной, точно теннисный мячик, все прыгаю, прыгаю, и я стала раздумывать, где бы остановиться… Потом мне стало казаться, что я упустила что-то важное в жизни. Важное – ты понимаешь, о чем я? – И она посмотрела на меня. – У нас в Миннеаполисе про неудачников фильмы снимают. Когда ты упускаешь что-то впервые, ну, упустила, так черт с ним, а когда упускаешь свой последний шанс, это уже трагедия.
Я не отрывал глаз от ее лица. Таким спокойным я его не знал.
– Тебе, значит, не понравилось в Испании? – раздраженно спросил я.
Она нервно пригладила волосы рукой.
– С чего ты взял? Конечно, понравилось. Там такая красота. Только я не знала, куда себя девать. И мне скоро наскучило шататься по городам без дела.
Я закурил и улыбнулся.
– Но ты же уехала в Испанию от меня, помнишь?
– А что, я поступила нехорошо по отношению к тебе, да? – Она улыбнулась и погладила меня по щеке.
– Ты поступила очень честно. – Я встал и отошел в сторону. – И ты пришла к какому-то решению?
– Я же тебе обо всем написала в письме. Забыл?
В номере установилась полнейшая тишина. Даже негромкие уличные шумы – и те смолкли. Я стоял к ней спиной, но чувствовал, как она в упор смотрит на меня. Я чувствовал, что она ждет ответа.
– Я не очень хорошо помню письма.
«Может, мне как-нибудь удастся выкрутиться, не рассказав ей ничего о Джованни», – мелькнуло в голове.
– Ты всегда поступала неожиданно, и я никогда не понимал, рада ты или жалеешь, что связалась со мной.
– Но у нас с тобой все происходило неожиданно, вдруг, – сказала она, – только так и могло быть. Я боялась за твою свободу. Неужели ты этого не понял?
