Джеймс Болдуин - Комната Джованни
– И что только они делают с твоими деньгами в Нью-Йорке?
В агентство я не пошел, а отправился к Жаку и занял у него еще десять тысяч франков. Я сказал ему, что мы с Джованни испытываем материальные затруднения, но скоро из них выкарабкаемся.
– Очень мило с его стороны, – сказал Джованни. – Иногда он бывает милым и добрым.
Мы сидели в открытом кафе неподалеку от Одеона. Я смотрел на Джованни и думал, что было бы хорошо, если бы я мог сбыть Джованни Жаку.
– Ты о чем думаешь? – спросил он.
На секунду мне стало страшно, а потом стыдно.
– Думаю, хорошо бы смотаться из Парижа.
– И куда бы ты хотел податься?
– Сам не знаю. Куда-нибудь. Тошнит от этого города, – сказал я вдруг с такой злобой, что мы оба удивились. – Я устал от этой свалки старых камней, устал от чертовых самодовольных французов. Все, к чему ты здесь прикасаешься, разваливается у тебя в руках, превращаясь в пыль.
– Да, – серьезно сказал Джованни, – это точно.
Он пристально наблюдал за мной. Я силился смотреть ему в глаза и улыбался.
– А тебе хотелось бы смотаться отсюда, хоть ненадолго? – спросил я.
– Ай, – воскликнул он, подняв руки с покорным и насмешливым видом, словно защищался от моих слов ладонями. – Я хочу туда, куда ты. А к Парижу я не очень привязан, не в пример тебе. Он мне никогда особенно не нравился.
– Может, – начал я, сам еще не зная, что предложить, – нам поехать в деревню или в Испанию?
– Ага, – укоризненно протянул он, – соскучился по своей возлюбленной?
Я почувствовал себя виноватым, разозлился, раздираемый любовью к нему и угрызениями совести. Хотелось дать ему в зубы и в то же время обнять его и утешить.
– Особого смысла ехать в Испанию нет, – вяло отозвался я, – разве что посмотреть на нее, вот и все. А жизнь в Париже нам не по карману.
– Ладно, – добродушно сказал он, – поедем в Испанию. Может, она напомнит мне мою Италию.
– А почему бы нам не отправиться в Италию, а тебе не заглянуть домой?
– Не думаю, что у меня есть там дом, – улыбнулся Джованни. – Нет, в Италию меня не тянет. Тебе же не хочется в Штаты?
– Нет, я поеду в Штаты, – скороговоркой выпалил я, и Джованни строго посмотрел на меня. – Даже думаю обязательно поехать туда в самое ближайшее время.
– В самое ближайшее время, – повторил он. – Беда тоже придет в самое ближайшее время.
– Почему беда?
Он улыбнулся.
– Почему? Вот приедешь домой и увидишь, что прежнего дома нет и в помине. Тогда твоей тоске не будет конца. А пока ты в Париже, ты можешь все время думать: «Когда-нибудь я вернусь домой».
Он поиграл моим большим пальцем и усмехнулся: «N'est-cepas?»
– Потрясающая логика! – сказал я. – Выходит, по-твоему, меня тянет домой, только пока я отсиживаюсь тут?
– Конечно, разве нет? – засмеялся он. – Человек не дорожит своим домом, пока живет в нем, а когда уезжает, его все время тянет туда, но пути назад нет.
– По-моему, – сказал я, – эту старую песню мы уже слыхали.
– Что поделаешь! – сказал Джованни. – Ты наверняка еще не раз ее услышишь. Знаешь, она из тех песен, которую тебе обязательно когда-нибудь споют.
Мы поднялись и направились к выходу. – А что, если я заткну уши? – спросил я.
Он промолчал.
– Ты мне напоминаешь чудака, который предпочел сесть в тюрьму, потому что боялся угодить под колеса автомобиля.
– Да? – резко спросил я. – По-моему, этот чудак больше смахивает на тебя.
– Что ты Имеешь в виду?
– Твою комнату, твою омерзительную комнату, в которой ты заживо себя замуровал.
– Замуровал? Прости меня, но Париж – не Нью-Йорк и дворцов для таких, как я, тут нет. Или ты полагаешь, что мне нужно жить в Версале?
– Но есть же… есть же на свете другие комнаты? – сказал я.
– Mais ça ne manque pas, les chambres.[122] Комнат всюду хватает: больших и маленьких, круглых и квадратных, мансард и в бельэтаже – любые, на выбор. В какой же комнате, по-твоему, должен жить Джованни? А знаешь ты, сколько я намучился, прежде чем нашел эту комнату? И потом, с каких это пор ты, – он остановился и ткнул меня пальцем в грудь, – терпеть не можешь эту комнату? Со вчерашнего дня, или она тебе всегда была противна? Dis-moi.[123]
– Не то, что я ее терпеть не могу, – пробормотал я, глядя ему в глаза, – и вообще я не хотел оскорбить тебя в твоих лучших чувствах.
Его руки безжизненно повисли. Глаза расширились, и он захохотал.
– Оскорбить меня в лучших чувствах! Ты уже говоришь со мной, как с чужим, с истинно американской учтивостью.
– Я просто хотел сказать, дружочек, что нам пора переехать.
– Пожалуйста, хоть завтра. Переберемся в гостиницу. Куда угодно. Le Crillon peut-être?[124]
Я молча вздохнул, и мы пошли дальше.
– Я знаю, – взорвался он, – знаю, к чему ты клонишь. Хочешь уехать из Парижа, уехать из этой комнаты. Ах, какой ты недобрый человек! Comme tu es méchant![125]
– Ты меня не так понял, – сказал я, – совсем не так!
– J'espère bien,[126] – мрачно ухмыльнулся он.
Потом, когда мы пришли домой и принялись укладывать в мешок вынутые из стены кирпичи, Джованни спросил меня:
– А от этой своей Хеллы ты давно ничего не получал?
– Почему давно? – сказал я, не смея поднять на него глаза. – Думаю, не сегодня – завтра она вернется в Париж.
Джованни поднялся с пола – он стоял посреди комнаты, прямо под лампочкой, и смотрел на меня. Я тоже встал и усмехнулся, хотя вдруг почувствовал необъяснимый испуг.
– Viens m'embrasser,[127] – сказал Джованни.
Я заметил, что у него в руке кирпич, и у меня тоже. На миг мне показалось вполне вероятным, что, если я сейчас же не подойду к нему, мы забьем друг друга до смерти этими кирпичами. Но я не мог сдвинуться с места.
Мы не сводили друг с друга глаз, нас разделяло узкое пространство, которое было как заминированное поле, и взрыв мог произойти в любую минуту.
– Подойди же, – сказал Джованни.
Я бросил кирпич и подошел к нему. В ту же секунду я услышал, как у него из рук выпал кирпич.
В такие минуты я остро чувствовал, что мы последовательно и медленно, но верно убиваем друг друга.
Глава IV
Наконец пришла долгожданная весточка от Хеллы, где она сообщала, когда и в котором часу приедет в Париж. Джованни я ничего не сказал, просто ушел один из дома и отправился на вокзал встречать невесту.
Я надеялся, что, когда увижу Хеллу, во мне произойдет что-нибудь неожиданное и знаменательное, что-нибудь такое, что поможет понять, на каком я свете и что теперь со мной будет. Но ничего сверхъестественного не произошло. Я первый заметил Хеллу и залюбовался ею – вся в зеленом, с чуть подстриженными волосами, загорелая, с еще более ослепительной, чем прежде, улыбкой. В эту минуту я любил ее, как никогда.
