Владимир Файнберг - Про тебя
— Теперь вы знаете? Шансов мало. Он долго скрывал. Метастазы.
Монахи стоят в отдалении, ждут. Когда он уходит к больному, приглашают меня пойти с ними в трапезную.
Со стороны Парижа снова натягивает дождь. Хмуреет. И я бреду вслед за монахами.
По моей просьбе Марта приносит мне только большую чашку кофе и сыр на фаянсовой досочке. Монахи обедают. В тишине слышно лишь звяканье столовых приборов.
…Суток нет, как я в монастыре. А кажется — вечность. Вечную и действительно прекрасную историю узнал я сейчас. Павел, будучи Савлом, зверски изничтожал первых христиан. Христос совершил чудо, и Савл стал апостолом Павлом. И в те времена мог найтись такой же сукин сын, как я, не умеющий прощать. С другой стороны, если б мать этого мальчика Давида не погибла, могла бы она простить? Легко рассуждать о христианстве вообще. Но вот жизнь подвела к высокой нравственной планке, поднятой Христом. Хоть ползи под неё, себя не обманешь. Тем более Высшего Судью… Вот ведь, все‑таки попросил прощенья у отца Бернара, а сердце молчит. Господи, помилуй меня, грешного! Даже в эти минуты боюсь одного: не успеть задать своих вопросов, удовлетворить любопытство — как это он являлся во снах?
Через час в трапезную с мокрым зонтом в руке входит отец Андре.
— Идите. Настоятель ждёт.
…От дождя стемнело настолько, что у отца Бернара рядом с компьютером горит маленькая лампа. Он покоится, откинувшись в кресле, в полутьме, и порой кажется, что говорю уже не с человеком. С духом.
Едва войдя и усевшись напротив него, я поторопился задать все, или почти все накопившиеся вопросы. Он ни разу ни о чём не переспросил. Не перебил. Сидел молча.
В какой‑то момент я заподозрил, что он давно не слышит меня, уснул от слабости.
И наступила пауза.
Ты можешь понять, как стало мне совестно — докучаю своей навязчивостью смертельно больному… Подумал о том, что надо бежать за отцом Андре.
Но вот в тишине возникает голос.
— Ваши искания — искания многих людей. Вы — не исключение. Одни формулируют свои вопросы хорошо. Как Иов, кто очень страдал и хотел знать — за что? Другие формулируют плохо. У таких главное не ум, но сердце. В сердце своём вы уверены, что живёте праведно. Вы из тех, кто сам ставит себе оценки. Понятно, допустимо. Но тогда неизбежно начинаете ставить оценки другим… Кто есть вы? Господь Бог из города Москва? Кто есть я — вам известно.
— Отец Бернар, в самом деле, в последнее время я, видит Бог, во всех ситуациях старался быть христианином.
— Христос сказал в Гефсиманском саду: «Да будет воля Твоя». Умом вы, без сомнения, понимаете это. Однако, в вашем сердце «Да будет воля моя». Боитесь до конца отдаться воле Божьей.
Дозвольте действовать в вас Святому Духу. Вы же видите — ваше насилие над собой ни к чему не приводит. Только Бог в силах изменить нас. Учитесь видеть знаки таких перемен.
У вас суровое лицо. Оно бывает от одиночества. Как только примете мир и себя такими, как есть, вы станете открытым людям.
Христос говорит: «Будьте как дети». Думаю, вас должно тянуть к детям. У них есть, чего у нас мало. Учитесь у Христа и у детей. Дети не ставят себе плюсы и минусы. Недостаток нашего монастыря, что здесь не звучит детский смех. Христос радостен, окружён детьми.
Теперь главное, что имею вам сказать. Сейчас очень важный момент в истории мира, какой я оставляю. Пять лет назад я был в Нью–Йорке. Там на Манхеттене, в самом центре, билдинг, небоскрёб, и на нём три гигантские золотые цифры — 666. Всего только номер дома. Но не случайно. Предсказано в Апокалипсисе. И у всех, богатых и бедных, один вопрос — почему нет счастья? Не счастливый никто. Только такие, как мы с вами, имеем надежду, а потому счастливые: у нас Христос.
Здесь, на Западе, Библия есть в каждом доме. Теперь и у вас, в России, много Библий. Читают — не видят. Гипноз дьявола.
Слушаю этого уходящего в вечность человека, а в памяти мелькают бородатые молодчики в сапогах, продающие у метро газеты с крестом и свастикой — «Черная сотня», «Аль–Кодс»… Священники, проповедующие по радио, даже с амвона, ту же ненависть к евреям, католикам — ко всему нерусскому… И все это делается именем Христа.
Отец Бернар словно услышал мои мысли.
— В третьем тысячелетии, какое вы застанете, христианство должно стать иным. Качественно. По вашим вопросам, вашим книгам я вижу, как осуждаете Церковь. Да, у неё много болезней. Мы признаем. Живой организм иногда болеет. Не невидимая Церковь, но зримая — вся из таких, как мы с вами, живых людей. Грешных. Важно видеть эти болезни, не прятать их.
Все констатируют кризис христианского мира, коллапс цивилизации. К чести нашей Церкви, она осознала этот критический момент истории. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году был созван Второй Ватиканский Собор. Консервативные епископы сопротивлялись новшествам. И тогда Папа Иоанн Двадцать Третий подошёл к окну, распахнул его, сказал: «Не хватает свежего воздуха!». Это означало — действия Святого Духа.
Вы тоже хотите этого свежего воздуха. Все люди хотят. С тех пор началась огромная работа. Сейчас, когда мы здесь говорим, тысячи учеников Господа, наши братья и сестры во многих странах заново проповедуют Евангелие. К ним присоединяются новые тысячи. Вы увидите плоды этой работы. Грех все подвергать критике, пусть верной, и ничего не делать. Вы спросили, почему так выходит, что когда уезжаете, за вашей спиной всегда начинается война? У вас просто острое чувство вины. Всегда случается что‑то ужасное. В этом мы все виноваты. Так, — он вдруг придвигается к столу под свет лампы, — если на то будет воля Божья, вы напишете книгу про Него.
Желание добра, дух Христов живёт в каждом. Напишите о том, как грех мешает проявиться добру. Напишите про себя. Про тех, кто задаёт вопросы и тех, кто не задаёт. Вам будет очень трудно. Вечером, Бог даст, вместе будем молиться, чтобы Христос взял вас за руку.
Выхожу от этого поразительного человека с намерением немедленно подняться к себе, дословно записать всё, что он говорил. И натыкаюсь на Георгия.
Совсем промокший, он протирает пальцами очки, подозрительно смотрит на меня.
— Вы не знаете, где Ольга?
— Ольга? — С трудом подавляя сумятицу мыслей, наконец, соображаю — спрашивает о своей жене. — Не знаю. Ведь вы уехали в Париж.
— Днем поссорилась со мной, потерялась. Думал — вернулась сюда.
— Идемте ко мне. Дам сухую рубаху.
— Своя есть. Вы все сделали, чтобы нас разлучить.
— Я её, между прочим, вынул из петли.
— Видел. Это её обычные фокусы. Воспользовались, чтобы подержать на коленях.
Резко разворачивается, уходит в темноту парка.
Я все‑таки поднимаюсь к себе, раскрываю записную книжку.
…Топот ног в коридоре. Громыхание дверей. Наши вернулись. Девять вечера.
— Паломничающие! Через пятнадцать минут всем быть на собрании в автобусе! — слышен голос Игоря. — Без опозданий!
Он стучит и в мою дверь, раскрывает её.
— Слышали о собрании? Необходимо присутствие всех. Ваше тоже. Пока соберёшь это быдло…
Поднимаюсь, надеваю куртку. У лестницы встречаю Тонечку, спрашиваю;
— Не видели, вернулась Оля?
— Нет. Если б вы знали, как я довольна Парижем! Даже дождь не испортил настроение. Была в Нотр–Даме, поднималась на Эйфелеву башню! Жалко, что вас не было с нами. Зато, наверное, вы здесь отдохнули?
— Вполне.
Я выхожу в намокший, отяжелевший от сырости парк. Во всех окнах дома горит свет. Светится на первом этаже и окно кабинета отца Бернара. Спохватываюсь, не спросил, когда будем вместе молиться?
Небо над головой, над тёмными ветвями деревьев розовое. Это сплошная облачность отражает зарево огней Парижа.
Мыслям обо всём, что я сегодня услышал, о будущей книге мешает беспокойство об Ольге. Иду в сторону ворот. Почему‑то чувствую себя за неё ответственным. Где носит это полубезумное существо? Могла потеряться, не найти дорогу назад. С такими всегда что‑нибудь случается.
В проёме ворот показывается человек. Не сразу узнаю в нём отца Василия. Через плечо перекинуты две связанные ремнём сумки. В каждой руке по несколько тяжёлых пакетов. Предлагаю:
— Батюшка, давайте я вам помогу?
Шарахается от меня в сторону, к боковой дорожке. Торопливо идёт к дому, скрываясь за кустами и деревьями.
…Понятно. Не хочет, чтобы видели сколько он приобрёл. Милый, наивный батюшка. Так навсегда и остался домовитым сельским жителем.
За воротами тускло поблёскивает мокрая брусчатка пустынной улицы. Лишь слева видны набегающие огни автомобильных фар.
Черный «Форд» останавливается неподалёку. Хлопает дверца. Выходит Оля. В шляпке.
— Бон суар! — слышится из машины.
Машина разворачивается. За рулём какой‑то хлыщ с усиками. Уезжает.
— Прелестно, что встретили меня! — говорит Ольга. — Я так устала. Хотите шоколадку? Дайте закурить.
