Александр Максик - Недостойный
— Он, вероятно, не придет, — подала голос Хала.
Я удивленно на нее посмотрел. Рик перевел взгляд на Халу и понимающе кивнул. Кара покачала головой.
— Невероятно, — сказала она.
— Что? — спросил я.
Никто не ответил.
Колин пристально смотрел на меня со странным выражением лица. Когда наши взгляды встретились, мне показалось, он за что-то просит прощения.
Мы тихо ждали. Неподвижно. И я подумал: «Вот где мы точно находимся. Утро пятницы. 13 декабря 2002 года. Вот где мы точно находимся, ожидая, что будет дальше. 13 декабря 2002 года». Я сосредоточился на рисунке искусственного покрытия под дерево на моем столе.
В недвижимости утра я почувствовал любовь ко всем нам в тот единственный момент нашей жизни. Все было неуловимым. Все было хрупким. Тусклый серый свет за окном, черные облетевшие тополя, иней на поле, приглушенные голоса, проникающие сквозь тонкие стены. Вот где мы находимся. 13 декабря 2002 года.
Когда дверь открылась и мы увидели, что это он, мы почувствовали, клянусь, мы все почувствовали облегчение. Он нес стопку книг.
— Неважное утро, — сказал он. — Простите за опоздание. «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера, — объявил он, раздавая книги.
— Мы ведь даже не обсудили «Постороннего», — проворчала Хала.
— Да, Хала, ты права, не обсудили. И мы это сделаем, но мне бы хотелось, чтобы вы взяли это и начали читать. Вы сможете продвигаться медленно. У вас будет возможность, шанс посмаковать роман, а не читать его по принуждению.
Он улыбнулся. Но Альдо, который сидел с мрачным видом, положив подбородок на стол, самодовольно рассмеялся.
— Посмаковать его?
— Именно так, Альдо, посмаковать. Как кусок пирога.
— Да как скажете.
Силвер обернулся, только теперь посмотрев на него.
— Альдо, — сурово произнес он, словно начиная речь. И еще раз, с шутливой грустью, качая головой: — Альдо. — Затем повернулся к нам и начал: — Каждый текст любой из нас понимает по-разному. Мы не можем отделить свой опыт от того, как мы читаем. Наш опыт сообщает нашему чтению, как сообщает и нашей жизни то, что мы видит на улице, как взаимодействуем с людьми и так далее. Поэтому и могут быть споры о том, что нет единой правды, нет абсолютно общего опыта. И «Посторонний», и «Когда я умирала» — в каждом произведении по-своему рассмотрена одна и та же идея. Вы увидите, что Фолкнер и Камю имеют больше общего, чем может показаться поначалу. — Он обвел нас взглядом и потом задал свой обычный вопрос: — О чем я говорю?
И стал ждать, скрестив руки на груди. Я смотрел на него, стоящего там, с этим знакомым выражением лица, самоуверенной манерой держаться, в позе, выражающей ожидание, самообладание. Он излучал обаяние, говорил с нерегулярными паузами, с легкой ухмылкой, когда предложил посмаковать роман. И снова — сдержанная улыбка, насмешка над собой.
Я поднял руку.
— Гилад, — он посмотрел на меня и легко кивнул, — объясни нам.
— Думаю, смысл в том… думаю, это верно. Все, что мы испытали, накладывает отпечаток на наше переживание нового опыта. Примерно так. Каждый человек видит мир чуть-чуть по-иному. Следовательно, это справедливо и в отношении того, что мы читаем. Я полагаю, Потому что чтение — это тоже новый опыт.
Он кивнул с тем выражением лица, которое всегда вызывало у меня гордость за себя.
— Очевидно, — вступила Хала, — что есть много людей, которые верят в одну и ту же правду, мистер Силвер. Но для меня очевидно, что это невозможная, глупая, детская мысль. Я читаю книгу, смотрю фильм или иду на вечеринку. То, что я там вижу, что извлекаю для себя из этого опыта, всегда отличается оттого, что извлекает из этого кто-то другой.
— Да, Хала, — подбодрил он ее. — И позвольте уточнить: эти идеи принадлежат не мне. Я никоим образом не являюсь их автором. Это принципы деконструкции[55]. Смысл, коротко, в том, что читатель сообщает тексту смысла столько же, если не больше, чем автор. Мы, как читатели, прикладываем свой опыт, свои знания, не говоря уже о нашем невежестве, к смыслу некой работы. Это интересно в качестве литературной теории, но для наших целей, думаю, интереснее приложить это к нашей жизни, к тому, как мы рассматриваем не только тексты, но и окружающий мир. Кто-нибудь понимает, что я имею в виду?
Кара не поняла. Как может какой-то из абзацев означать для каждого читателя не одно и то же?
Силвер написал на доске предложение: «Собака бежала по полю».
— Обдумайте это предложение. Прочитайте его несколько раз. — Он подождал, а потом прочел вслух: — Собака бежала по полю. Собака бежала по полю. Рик, что означает это предложение?
— Собака бежала по полю? — Он уныло посмотрел на Силвера.
— Да, хорошо, отлично. Но дай мне свою интерпретацию этого предложения.
— Здесь нечего интерпретировать — собака бежала по полю.
— Я согласен, — сказал Абдул, не поднимая взгляда от стола. — Это очевидно.
— Нет, приятель, то, что ты видишь, очевидно, но для других предложение может означать разные веши, — сказал Колин.
Силвер кивнул и сложил на груди руки. Он повернулся к Лили, которая теребила косичку, рассматривая доску. Он не сводил с нее глаз.
— Что ты видишь. Лили? Я имею в виду — конкретно.
Она пожала плечами.
— М-м-м… это маленький белый песик, у него нет одной лапы, и он бежит, странно прихрамывая. Он маленький, а поле все покрыто снегом, и он оставляет за собой маленькие следы.
Она не отрывала взгляда от доски, и, когда закончила, мы все засмеялись. Она снова пожала плечами и сказала:
— Вот какую собаку я вижу.
Чего, собственно, и хотел Силвер. И он понял, что Лили даст такой ответ. Затем прозвенел звонок, и у нас остался образ песика на трех лапах, хромающего по заснеженному полю.
На следующий день грянула зима.
Уилл
Каждый раз все было по-другому. Мы никогда не встречались наедине за пределами квартиры. Мари приходила и запирала дверь. Мы вместе смотрели фильмы. Она жаловалась на родителей.
— Ты все это переживешь, — говорил я ей.
Весь месяц на улице было холодно и серо. Она ходила по квартире обнаженная. Называла меня стариком. Как-то воскресным утром мы проснулись, и она сказала:
— Я тебя люблю. — И покачала головой. — Я знаю, что ты меня не любишь. — Она вздохнула. — Но я тебя люблю. Трахни меня, как будто ты меня любишь.
Я ничего не ответил. Действовал нежно и ласково, зная, как нужно. Гладил ее как можно нежнее. Неторопливо целовал.
— Займись со мной любовью, — попросила она.
И я занялся. Постарался как мог.
После оргазма она плакала, а я ее обнимал. Она прижалась головой к моей груди. Я целовал ее волосы.
— Все хорошо, — сказал я. — Все будет хорошо.
— Я люблю тебя, Уилл. Уильям.
Впервые она назвала меня по имени.
Какое-то время мы лежали молча.
— Пойду куплю нам что-нибудь поесть, Мари. Оставайся здесь. Я скоро вернусь.
Я вылез из постели, оделся и встал в очередь в «Картоне». При выходе из булочной столкнулся с Джулией Томпкинс и ее матерью.
— Боже мой, мистер Силвер! — Она обняла меня. Миссис Томпкинс улыбнулась. — Хорошо проводите воскресенье, мистер Силвер?
Перед глазами у меня встала спящая в моей постели Мари.
— Невероятно, что вы живете здесь рядом. — Джулия засмеялась. — Мы живем в пяти секундах ходьбы отсюда. Мы постоянно здесь бываем. Они пекут лучший в мире хлеб. Мы правда соседи!
Миссис Томпкинс покачала головой, удивляясь восторгу дочери.
— Джулия ваша большая поклонница.
— Замолчи, мама.
— Рик и Джулия — оба большие поклонники.
Я выдавил смешок.
— Мне нужно идти, — сказал я, показывая пакет с круассанами.
— Желаем прекрасно провести остаток выходных, — улыбнулась миссис Томпкинс.
— До встречи в понедельник, мистер Силвер.
Когда я пришел домой, Мари стояла у раковины и мыла посуду.
— Привет, милый, — сказала она. — Как работа?
Я ложкой отмерял кофе в старую «Бьялетти», а Мари подошла ко мне и обняла меня.
Мы пили кофе и ели круассаны с малиновым джемом. По ТСФ передавали старый концерт Сидни Бекета. Пошел дождь.
— Уилл, я так счастлива, — пробормотала Мари. — Я никогда не была так счастлива. Никогда.
Я улыбнулся ей. Она сидела разрумянившаяся, с растрепанными волосами. Под моей старой рубашкой на ней ничего не было. Я никогда не видел ее такой красивой.
Мы лежали в постели, слушая шум дождя, шум улицы. Мари говорила мне, что ничего не боится. Какой сильной она начала себя чувствовать, какой уверенной.
— Ты видишь, как я хожу по твоей квартире, Уилл? Как будто не может произойти ничего плохого. Как будто я царица мира, самая умная, стойкая, самая красивая женщина во вселенной. Когда-нибудь я буду так себя чувствовать и на улице.
