Филип Сингтон - Зоино золото
— Цет, произошла ужасная ошибка, — сказал он. — Девушка невиновна.
— Невиновна? — переспросил Хёглунд. — Откуда ты знаешь?
— Просто знаю. Политика ее не интересует. Она… она художница.
Это все Рой виноват, не иначе. Он разозлился, что Зоя ему отказала. В ЧК есть паршивые овцы, которые арестуют кого угодно, если заплатить.
Ему не удалось убедить Хёглунда.
— Мы не должны вмешиваться. Это не наше дело.
Но прежде чем он произнес еще хоть слово, Чильбум пробился к телефону.
Москва, 16 марта 1922 г.
Дорогая моя, любимая Зоя,
наконец-то мы получили от тебя письмо. Я так волновалась из-за того, что ты долго молчишь, и даже послала телеграмму твоему мужу, но ответа не получила. В конце концов мне позвонили из шведского консульства, сказали, что у них есть пакет на мое имя, и я пошла туда сегодня утром рано-рано и забрала его.
Спасибо за журнал с фотографиями вашей квартиры в Стокгольме. Твой муж Карл хорош собой, и ты тоже прекрасно выглядишь. Что до квартиры, она кажется очень славной, спартанской, но приятной, в таком скандинавском стиле. Бабушке очень понравилась кухня, я рада, что ты держишь ее в чистоте. Не забывай, однако, что все здесь придут посмотреть на снимки и посудачить, так что жаль, ты не удосужилась как следует причесаться и на голове у тебя настоящее гнездо.
Твое первое письмо расстроило меня настолько, что я едва не заплакала. Почему Карл так хочет тебя изменить? Почему он вообще считает, что тебе нужно меняться? Полагаю, ты преувеличиваешь, и все не так уж плохо. В конце концов, все зависит от тебя. Если Карл тебя любит, значит, он сделает как ты пожелаешь. Будь благоразумной, и жизнь даст тебе все, что ты захочешь. Только подумай о прошлом годе, этом ужасном годе, и каким несчастьем он едва не закончился. Вот к чему привела тебя независимая жизнь. Я благодарю Господа, что ты уехала из Москвы. И в то же время мне грустно читать, что ты так несчастлива, что Карл так давит на тебя и что ты не чувствуешь себя хозяйкой в собственном доме.
Милая моя, ты должна понять, как пуста была твоя жизнь прежде, как она была нездорова и иллюзорна. Если ты сядешь и подумаешь, через что тебе пришлось пройти и почему, тебе непременно полегчает. Наконец-то у тебя есть достойный супруг, хороший дом и положение в обществе. Чего тебе еще надо? Пришла пора задуматься о семье. У тебя уже есть все, что нужно. Держись за это.
Я знаю, у вас с Карлом очень разное происхождение. Но по крайней мере Карл не русский, и уже потому неплохо воспитан. Он должен держать тебя в узде для твоего же блага. Последний год стал таким кошмаром потому, что ты не слушала меня.
Жаль, что я до сих пор не познакомилась с Карлом. Надеюсь увидеть его летом. Не забудь сказать ему, чтоб поберег твое слабое сердце.
С любовью, мама.20
Сальтсёбаден, февраль 2000 г.
Виски и бензодиазепины бурлили у него в животе, он лежал в темноте и снова проигрывал кассету, держа динамик поближе к уху. Батарейки садились, отчего голос Хильдур стал ниже, и говорила она медленнее.
— Да уж, не брак, заключенный на небесах.
Она говорила о Карле и Зое, но то же можно было сказать и о Маркусе с Надей. Две корыстные невесты. Два мужа-рогоносца.
С одной стороны — выгода, с другой — обман.
И будто по сигналу вдруг мелодично зазвенели церковные колокола. Полночь. Его плечи задрожали от горького, мазохистского смеха.
Конечно, оба брака не были законны в глазах Господа. Возможно, в этом все дело. Зоя получила развод по решению суда и повторно вышла замуж — потребовалось лишь заполнить несколько анкет и подкупить чиновников. Маркус и Надя отправились в Вестминстерское бюро регистрации на Мэрилебон-роуд. Надя сама сказала, что не хочет пышной свадьбы. Теперь он понимал, что подобное желание было вызвано исключительно тем, что она рассматривала их союз как временный.
— Художники эгоистичны. Они живут своими работами.
Они еще даже не поженились, а Надя, должно быть, уже подумывала о разводе. Возможно, она с самого начала планировала, или по крайней мере намечала так поступить: быстро выскочить замуж, быстро развестись, а в промежутке получить британский паспорт и финансовую поддержку. Так бы и вышло, если бы она не дала слабину и не позволила себе забеременеть.
Хильдур сказала, Зоя не любила детей. То же относилось и к Наде.
— Дети бы все усложнили. Они могли отобрать у нее часть ее… в-власти.
Власти над мужчинами, власти над вожделеющими ее. С ребенком у груди сложней пленять сердца. Труднее привлекать внимание.
День, когда родилась Тереза, был самым счастливым в его жизни.
Смех и нетрезвое добродушное эхо на улице. Адвокаты возвращаются с ужина в «Гранде», вылезают из микроавтобусов и такси. Он вспоминает презрительное выражение лица журналистки, когда она говорила, что он ничего не понимает в Зое. Керстин Эстлунд. Он не может даже надеяться понять. Он лопух, слепец во всем, что касается женской души.
Она сказала, что Карла он тоже не понимает. По крайней мере это можно исправить. У него есть письма политика.
Он видел фотографию Карла в доме Зои. На нем рубашка без воротничка, он перегнулся через балкон, крепкие руки сложены на груди, в одной — зажата трубка. Стопроцентный герой рабочего класса — во всяком случае, герой Зои. Человек, спасший ей жизнь. Ее муж на протяжении шестнадцати лет. Проберись в его голову — и ты поймешь Зою. Зоя предала его, а предательство исключительным образом раскрывает глаза, заставляет видеть вещи такими, какие они есть, а не такими, какими ты хочешь их видеть. Предательство — это нож живодера, обнажающий уродливую прагматическую истину под сияющей картиной любви.
Зоя предала Хильдур Баклин, когда-то давным-давно, много лет назад. И с тех пор все стало ясно. Хильдур сорвала с нее маску.
Голова его тяжелеет. Лица, мелькающие перед мысленным взором, расплываются. Зоя и Надя, Надя и Тереза. Он слышит смех дочери, плывущий мимо его постели. Она бежит к окну, чтобы посмотреть на падающий снег.
— Милая?
Она любит снег. Любит собирать его и подбрасывать.
Снаружи остановился грузовик, работает мотор. Красноватые отблески тормозных огней играют на запотевшем стекле.
Шум моторов заглушает звуки выстрелов.
Он резко садится, сна как не бывало. Полоса света от уличного фонаря падает на столик у кровати. Никакого грузовика нет. Из диктофона доносится безжизненное шипение пустой кассеты. Он нажимает на «стоп» и снова ложится. Его дочь и мать выглядывают из окошка бумажника, прислоненного к телефону.
Почему он положил эти фотографии вместе? Нет здесь никакой символичности. Тереза — нормальная здоровая девочка. Она вырастет другой, не такой, как его мать. Она проживет счастливую жизнь и ни в чем не будет нуждаться. У нее не будет необъяснимых перемен настроения, ведущих к самоубийству.
Потом он понимает, что хотел этим сказать: Смотри, что я сделал, после того как ты ушла. Смотри, что ты потеряла.
Надя подарила ему ребенка — невольно, неохотно, быть может, но она это сделала. И какое-то время ему казалось, что он все начал сначала. Он грелся в лучах семейной ответственности, встал на ноги, поверил в себя. Как жаль, что это закончилось. Как жаль, что Зоя все испортила.
Он тогда приторговывал ее картинами, показывал их избранным коллекционерам. Словно приобретал на нее какое-то право, когда рассказывал о чужих влияниях в ее работах, об их очаровании. Теперь он видел, что это был лишь акт мазохизма, тщетная попытка овладеть тем, чего он не понимал. Посредник — всего лишь посредник, мост между художницей и ее зрителями — мост, на каждом конце которого собирают дань. Он вовсе не был посвященным.
Он смотрел на Зоино золото и знал, что Надя по-прежнему хочет развестись.
Однажды он нашел Терезу на полу кухни, охрипшую от рыданий. Надя вырубилась за кухонным столом, перед ней стояла бутылка водки. Половина шестого, в шесть придут друзья. Он был в ярости.
Успокоив Терезу, он отволок Надю наверх и бросил на кровать. Бутылку он тоже прихватил и поставил на столик у кровати, рядом с бокалом из уотерфордского хрусталя, подарком на свадьбу. Этот миг бессердечия стал началом конца.
В Лондоне все шло наперекосяк. Его подруги были с Надей куда холоднее, чем того требовала традиционная английская сдержанность. Словно после стольких лет борьбы с его боязнью обязательств их разочаровал выбор Эллиота. Мужчины вели себя не лучше. Они не делали скидок на ее плохой английский, забыв, что в Праге Надя с Маркусом говорили в основном по-немецки. Надя улыбалась и помалкивала, укрепляя окружающих в мысли, что ей в действительности особо нечего сказать.
