Жаклин Арпман - Орланда
Алине было двадцать пять лет, когда Морис умер, сгорел от рака печени. «Если бы я и соблазнила Мориса — а он (Алина по-прежнему не желает называть его Люсьеном, а я не могу подсказать ей имя Орланда!) заявляет, что я бы сумела, — то лишь для того, чтобы выйти за него замуж: старинный друг дома иначе поступать не может, следовательно, я очень скоро осталась бы вдовой. Интересно, закончила бы я учебу? С Альбером мы бы точно не встретились, потому что я унаследовала бы дом в Линкбеке и осталась бы там жить. Что за существование я бы себе устроила? Думаю, снова вышла бы замуж». Алина вообразила себя женой делового человека, матерью двоих детей, одетой в костюмчики от Шанель, и вздрогнула от омерзения. «В принципе, моя жизнь мне нравится», — сказала себе Алина и удивилась: всего несколько дней назад она испытывала вселенскую печаль. «Да, я действительно люблю литературу!» Она вспомнила, с каким острым наслаждением изобретала в среду вечером брата: «Может, в один прекрасный день я и сама начну писать?» Впрочем, эта мысль показалась ей слишком дерзкой, и она отступилась. Итак, Алина решила навестить Жаклин, чей муж в эти дни тоже уехал по делам, и набрала ее номер.
— Ты моя спасительница! — воскликнула подруга. — Ольга, видите ли, чувствует себя совершенно потерянной без своего Ренье, вот и пригласила меня на ужин! Худшего удалось избежать — я предложила вариант ресторана, — но целый вечер наедине с ней… Бррр!
— О, да! — отозвалась Алина.
— Не увиливай! Помни о дружбе и поддержи меня в тяжком испытании. Она заедет за мной в восемь: если подскочишь немедленно, у нас будет целый час на интеллигентную беседу.
— Нечестно эксплуатировать добрые чувства одного человека для того, чтобы вытерпеть общество другого.
— Кто бы спорил… Но это так удобно!
* * *Был одиннадцатый час, когда Орланда спустился с небес, куда так радостно взлетел, и пустился в поход по неровной брюссельской брусчатке. Слава богу, что Поль Рено уехал, — неблагодарный молодой человек и думать не думал идти на авеню Лепутр. Воровато оглядываясь, он прокрался на улицу Малибран — вдруг его там ждут? — побросал вещички в дорожную сумку и отправился на площадь Константена Менье. Ему не понадобилось звонить, чтобы почувствовать, что Алины там нет, и он резко затормозил посреди мостовой. Где она? Как с ней связаться? Ему казалось совершенно естественным жить в ее квартире в отсутствие Альбера, но он и представить себе не мог, что Алина, которую он оставил, чтобы поразвратничать, куда-нибудь уйдет. Сначала он решил дождаться ее — не в привычках этой женщины было возвращаться слишком поздно, а он может полежать на скамейке в сквере, положив под голову рюкзак. Увы, очень скоро у Орланды затекли ноги, и он рывком сел. Где она? Орланда подумал, прикинул… и ничего не придумал, но все-таки отправился в путь, как будто тело снабдило его ответом, в котором отказала голова: четверть часа спустя он смотрел, как Ольга, Алина и Жаклин выходят из ресторанчика, где они ужинали, прощаются и каждая идет к своей машине. Он встал рядом с маленьким «ситроеном» Алины, которая села за руль, делая вид, что не замечает его. Ольга была горе-водителем, так что приходилось ждать, пока она отъедет подальше.
— Ты совсем спятил! Я не хочу, чтобы тебя видели!
— Даже если я — твой брат? — спросил он, смеясь.
— Эта придумка не должна распространяться по миру.
Орланда, безусловно, знал, что друзья и родственники Алины практически никогда не встречаются, так что просто пожал плечами.
— Когда Альбер вернется, тебе все равно придется придумать мне какое-нибудь законное место в твоей жизни.
Она молча кивнула, соглашаясь, и я вытаращила глаза от удивления: итак, они принимают за данность, не требующую обсуждения, тот факт, что станут видеться, развивать свою странную связь, встроят Орланду в каждодневную жизнь.
— Ну, если не брат, так кузен.
— Ты прекрасно знаешь, что папа и мама, оба — единственные дети в семье.
— Так свали вину на дедушку. Я могу — по твоему примеру — выстроить родословную от Леона Берже.
Они вспомнили достойного нотариуса, который всю жизнь был воплощением честности и респектабельности, и расхохотались, как безумные.
Когда они приехали, Орланда, дрожа от нетерпения, попросил у нее ключи и взлетел на четвертый этаж, стремясь как можно скорее окунуться в счастье обретения родных стен. Пока медлительный, кряхтящий под грузом лет лифт вез Алину наверх, молодой человек уже обежал, как волк, метящий территорию, квартиру и направился прямиком к холодильнику.
— Ты не ужинал?
— Да ужинал, но так невнятно! Сидел в отвратительном ресторанчике у окна и уже собрался было отравиться пережаренной отбивной, но тут увидел мужика — он переходил улицу — ну точно моего типа: сорок лет, чудно одет, может, чуточку слишком самоуверен… Да, такие передо мной устоять не могут! Но я хотел есть!
Он энергично рылся в холодильнике.
— У тебя нет холодного мяса?
— На верхней полке. В фольге.
— Львов не кормили три дня, — произнес он, вытаскивая увесистый пакет.
Алина на мгновение застыла — так было и в самый первый раз, когда он повторил любимую фразу госпожи Берже: как ты мужеподобна! Александрийский стих с четко выделенной каденцией звенел в ее голове, пробуждая давние воспоминания. Растрепанный, смертельно бледный посреди бурь! Это стихотворение шло следом за «Око в могиле смотрело на Каина» в сборнике «Легенда веков», или нет, между ними было еще одно? Учительница французского читала им Виктора Гюго «через губу», потому что находила его слегка вульгарным (сама она любила только символистов), и не требовала, чтобы они шли дальше «Совести», но Алина пошла. «Львы!»
— Львы во рву сидели без пищи, — произнесла она вполголоса.
— Печальные, они били хвостами по животам, — продолжил Орланда, любуясь ломтями холодного ростбифа. — Думаешь, мадемуазель Арно знала второе значение слова?
— Оно датируется шестнадцатым веком, — рассеянно ответила Алина, пытаясь вспомнить контекст. — Что делали львы во рву? Даниил! Им кидают христианина: «И сказал человек: “Да пребудет с вами мир, о, львы!”» — и мистическое величие его души лишает зверей аппетита.
Алина смеялась до слез. К столу она пришла с красивым томом серии «Плеяды». «Алина, смотри не запачкай книгу!» — говорила мать, подавая очередное блюдо, а она вспоминала, что львы не ели три дня. Ее отец смеялся, но Мари Берже не была уверена, что смеяться над Виктором Гюго прилично. Он ведь член Французской академии! За едой чувство неловкости усилилось, и, когда совсем разошедшаяся Алина сочинила новый, нахально-дерзкий конец, в котором голод побеждал и Даниил был съеден («Надменно глядя в потемневшие небеса, хищники мощно и глухо рычали, переваривая добычу…»), Эдуар, всегда настроенный на волну настроения жены, почувствовал ее смущение. Когда Алина начала описывать, как «..луна, белая на черном небосводе, трепещет от богохульства, а Господь смотрит на Даниила и говорит ему: «Не бойся!» И Гнев Господень гремит, смешиваясь с рычанием львов…» — он вмешался и остановил дочь.
— Боже милосердный! — воскликнул Орланда. — Я был талантлив в те времена! Муки титанов были не столь ужасны!
— Ни голоса взбесившихся вулканов!
— Итак, ты представляешь себе мою тоску «перед лицом» этого антрекота! Инстинкт толкал меня к суровому внутреннему конфликту: с одной стороны — зверский голод, с другой — восставшая плоть. О, жестокая схватка противоборствующих желаний! Задержись я перед тарелкой — упустил бы чудо, рвани я за мужиком — остался бы голодным! Такие моменты причиняют жгучую боль: разум находится под властью могучих сил, он задыхается… посреди бурь, нужно бежать или все потерять, нельзя одновременно и пожрать, и потрахаться, извини меня, герой поднимается, исхлестанный бурей, молнии сверкают вокруг его бледного лба. Где горчица?
— Где всегда. И что же ты выбрал?
— Я придавил несколько банкнот стаканом и ушел, зажав в лапе отбивную.
— Только не говори, что подгреб к объекту твоих желаний, вгрызаясь в мясо!
— Я съел его на стометровке.
— Нет, — сказала Алина, — александрийский стих фальшив, если орфография верна.
Смеющийся Орланда наконец закончил сооружать себе бутерброд, а она направилась в ванную.
— Мясо было худосочное, такое, что — четыре жевка, четыре глотка — и я был готов к любви и излишествам, — объяснил он, присоединяясь к ней.
— Надеюсь, ты не станешь сочинять стихов — твои рифмы ужасны!
— Увы! Я — как ты, силен в ритмике и полный профан в рифмовке.
