Жаклин Арпман - Орланда
Тут Алине в голову пришла мысль, напугавшая ее своей откровенностью. Значит, он в моей власти.
«Но к чему нас все это приведет?» — спрашивала себя Алина. Она не могла не признать, что отсутствие Альбера ей удобно: ну и ладно, ну и хорошо, просто великолепно — будем воспринимать вещи такими, какие они есть, и будь что будет!
— Хочешь кофе?
— Нет, спасибо. Я чудно позавтракал. Поль Рено готовит на английский манер — жареный бекон с глазуньей и горы тостов со слегка пришпаренными помидорчиками. Обожаю!
— Надо же! А я вот утром никогда не хочу есть.
— Конечно, но мне-то — двадцать лет!
Вот негодяй! Сколько можно тыкать ей в нос своим возрастом! Алина решила быть снисходительно-терпеливой.
— Да уж… Когда мы «расстались», тебе было тридцать пять, так что ты, должно быть, ловишь кайф.
— А я, знаешь ли, никогда не ощущал себя тридцатипятилетним — у меня ведь не было собственной истории. Скажем так: я был «заперт» внутри твоего возраста.
Алина, твердо решившая оставаться идеальной хозяйкой, любезно спросила:
— Что тебе предложить?
— Ванну! — плотоядно воскликнул он. — Обожаю мою новую жизнь, меня все очаровывает — кроме туалетных комнат, где нет нормальных ванн, а если и есть — они почему-то рассчитаны на карликов, в них иногда и сесть-то можно с трудом.
— Будь как дома.
— Тыщщща благодарностей! — смеясь, проговорил он.
И Алина с Орландой самым естественным на свете образом вместе отправились в ванную.
Она села на бортик, открыла краны, отрегулировала — точно зная, какой температуры должна быть вода, а Орланда в это время беспечно раздевался, совершенно счастливый оттого, что вернулся в родные стены. Вот он застыл, как вкопанный, перед туалетным столиком:
— Ой-ёй! Мамочки мои! Косметика, молочко для снятия грима, лосьон для поддержания водного баланса, дневной крем, ночной крем, крем от отеков вокруг глаз, тональный крем, тушь, лак для ногтей, смывка — «все, что нужно для души»! Я уж и позабыл!
— Полагаю, ты бреешься…
— Ага, но это не так занудно. Кстати, ты напомнила — сегодня утром я как раз забыл побриться.
Он наклонился к зеркалу над раковиной.
— Хорошо быть блондином — отросшая щетина не так заметна. У Альбера уже весь подбородок был бы черным. Люблю волосатых мужиков, да я и сам мохнатый — мне и вправду здорово повезло с Люсьеном!
Алина открыла шкафчик, чтобы взять полотенца и махровый халат. Когда она обернулась, голый Орланда рассматривал себя в трехстворчатом зеркале. Автоматизм воспитания сработал мгновенно — она прикрыла глаза. Он ахал-охал, восклицая:
— Черт, впервые вижу себя целиком! Да я еще красивее, чем думал! Ты посмотри! Спина великолепна — линия длинная и прямая, бедра узкие, талия тонкая, ягодицы поджарые и мускулистые, а как красиво свет играет на блондинистом «оперении»! Об-б-божаю себя. Уверен — я и тебе нравлюсь.
Он повернулся к ней, выставляя себя напоказ — чтобы и она повосхищалась. Орланда спрятался от взгляда Мари-Жанны, но — и это же естественно, ведь правда! — Алина совсем другое дело, и его вовсе не смущает легкий намек на возбуждение перед его прелестями.
— Да, я красив!
Их эстетический вкус черпал вдохновение из одного источника, и Алина вынуждена была согласно кивнуть.
— Но ты к тому же чертовски самодовольная скотина!
— А вот и нет! Ты забываешь, что я восхищаюсь Люсьеном Лефреном. Теперь он выглядит даже лучше, чем в момент моего «вселения». Ему недоставало уверенности в себе, но я провел достаточно времени в каземате твоей скромности, чтобы не повторять твоих ошибок. Ты могла бы выглядеть намного красивее, тебе не хватает всего лишь объективного взгляда на себя со стороны, я же именно так смотрю на Люсьена. Я не жил внутри его личности, не создавал его комплексов, но присутствовал при зарождении твоих. Зачем мне — с таким совершенным телом — повторять твои ошибки?
Застенчивая? Неуверенная в себе? Он влез в ванну, погрузился под воду. Алина рассеянно взглянула на свое отражение в большом зеркале. Ей всегда казалось, что она знает цену своим физическим достоинствам и недостаткам, так что тут вкручивает ей этот голый юнец? Встав, она надела серые брюки — они ей очень шли! — и свитер в тон. Наряд был изысканным, хотя Алине, возможно, не хватало блеска — она не стала краситься. Она села перед зеркалом, взяла тушь.
Хорошо одета? Алина застыла: она подумала об одежде, он — о ее теле. То есть о своем теле? «Не важно, — говорит она себе, — будем честны, я действительно подумала о тряпках, которыми обрамляю свою личность, но не о самой личности. Я действительно знаю себя как облупленную, а Люсьен — Люсьен? — он Люсьен только физически, когда я думаю о нем, должна была бы, по сути дела, думать о себе! — так вот, его отношения с телом, в котором он живет, похожи на первые свидания с тем, кто тебе нравится. Он находит себя красивым — и он прав, а я вот вряд ли могла бы встать перед зеркалом и взволноваться при виде того, к чему привыкла, как к старому пальто!»
Даже говоря с собой, Алина сохраняет целомудренность языка: говоря «взволноваться», она имеет в виду тот намек на эрекцию у молодого человека.
«Он восхищается спиной и бедрами, которые «носит» всего неделю, как я восхищалась бы новым платьем. Возможно, я не права, что позволяю рутине довлеть над моей жизнью?» Она внимательно вгляделась в свое лицо: ладно, посмотрим… Четкая линия бровей, глаза… Что я могу сказать о своих глазах? Альбер говорит, что у них прелестный разрез, прекрасно! Рот… Боже, какой ерундой я занимаюсь! Не стану же я разбирать себя по косточкам, я себя знаю, я себя больше не волную, в любом случае, я — женщина, а женщины меня не возбуждают!
Искренна ли я? Она вспомнила, как Орланда сказал накануне: Я исчезал из того, что ты называла тобой, по мере того, как ты меня создавала. В памяти всплывает картина, которую несколькими днями раньше она отогнала бы от себя: Жанин, готовая к выходу, вертится перед зеркалом и приговаривает: «Сегодня вечером я просто невероятна! Знаешь, когда я вот так хороша, хотела бы побыть часок мужиком, чтобы насладиться собой!» Алина не поняла и не задержалась на этой теме. «Не важно, — говорит она себе, сидя перед зеркалом, — следует признать, что я не забыла. Жанин нравилась сама себе, однако насладиться собой — даже в мечтах — могла только в мужском обличье. Видимо, я себе никогда так сильно не нравилась. Значит, Люсьен прав? Я столь безнадежно гетеросексуальна, что даже не могу признать, что нравлюсь себе?» Эта мысль показалась Алине настолько парадоксальной, что она обернулась и посмотрела на Орланду, лежавшего под водой с закрытыми глазами. Время от времени он, как делала обычно она сама, выставлял наружу нос и рот, чтобы глотнуть воздуха. Орланда наслаждался и не собирался прерывать удовольствия. «Если отбросить раздражение и постараться быть честной, придется признать: он чертовски хорошо сложен. Но я не привыкла с вожделением смотреть на его ровесников: они студенты, я — преподаватель. Ну да, мне тоже было двадцать! Если Люсьен прав и он сотворен из того, что я «зарыла» в своем подсознании, значит, там же находятся и мои двадцать лет, значит, и я должна трепетать от желания при виде этого потрясающего тела». Она еще раз внимательно посмотрела на Люсьена: плечи, мускулистый живот, длинные ноги, покрытые густыми светлыми волосками. Ни-че-го. Разве что взгляд то и дело возвращается к фаллосу, мерно колышащемуся под водой… Вот так же она, маленькой девочкой, на пляже, ужасно интересовалась, что там прячется в трусах у мальчишек, и мама — очень мягко, разумеется! — призвала ее к порядку. «Итак, я совсем не изменилась, так это надо понимать?» — раздраженно спросила себя Алина.
* * *Они вместе. Что, черт возьми, они будут делать? Я ужасно заинтригована: у них впереди — благодаря беспокойному характеру Ренье — несколько дней свободы. Орланда взял с собой учебники по математике… Он что же, не собирается выходить? И Алина согласится? Куда подевалась прежняя молодая женщина — благовоспитанная настолько, что вряд ли позволила бы незнакомцу заговорить с ней? Она быстро меняется, но случившееся с ней происшествие совершенно особенное, и судить о нем по обычным меркам нельзя. Поскольку ничего похожего, насколько мне известно, никогда не было, я могу только гадать. Впрочем, я же видела, как Алина нервно металась по квартире, ища неизвестно что безо всякой надежды на успех, дерганая, напряженная, только что ногти не обгрызала (и снова: виват, строгий ментор!), так что можно не сомневаться — она уступит инициативу молодому человеку. Кстати, пока я отворачивалась, чтобы пораскинуть мозгами, Алина оказалась на кухне и уже заглядывает в морозилку, решая, что приготовить на обед! А вот и Орланда идет по мостику, вытирая полотенцем волосы, она спрашивает, почему было не взять фен, а он говорит, что после Парижа утратил навык. «Что ты хочешь? — смеется он. — Люсьен Лефрен живет как бедняк, надеясь стать богачом». Алина смеется в ответ и показывает свою «добычу»: кусок ростбифа и индюшачье филе без костей, туго-натуго перетянутое нитками. Орланда говорит ей: это Альбер обожает ростбиф, а наш выбор — индюшонок! Он начинает чистить картошку, чтобы приготовить «картофель Дофинэ». Они хохмят, не переставая. Никогда прежде я не видела Алину такой легкой и радостной. Она моет салат, и они вспоминают, как мама застывала в нерешительности, сомневаясь, что ей подать к ягнятине — горошек или фасоль, а лакомка Алина просила: «Давай и то, и другое!». Потом: «А помнишь, как я вывихнула лодыжку на лестнице?» Он подхватывает: «Это было просто ужасно, под угрозой оказался зачет по гимнастике!» Их диалог действительно напоминает — как и пыталась внушить Альберу Алина — разговор брата с сестрой, вспоминающих молодость. Одно странно: и тот, и другая говорят я. Готовя заправку, Орланда приобщает Алину к рецепту Поля Рено: горчицу следует разболтать с маслом, а уксус вливать очень осторожно. Она в восторге, она говорит: «Я думала, что все знаю о салатной заправке!» — и оба хохочут, как сумасшедшие. Молодость Орланды заразительна, ему удалось заставить Алину жить одним мгновением, он разбудил в ней ребенка, она играет, словно забыла собственную личность, она больше не та сдержанная женщина, что живет по четкому плану, не бездельничая ни минуты, она танцует, прыгает, опрокидывается в траву и мечтает, глядя, как ветер гонит по небу облака.
