Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
«Блин» застегнул под горло черную кожаную куртку, заменявшую ему праздничный пиджак. Из-под куртки выглядывал белый воротничок рубашки. К воротничку крепилась болтливая голова Румцайса[58] – добродушного бородача с топорщившимися бровями. Из-под бровей смотрели глаза, трогательная голубизна которых уже хорошенько настоялась на самогонке.
– Вот в деревнях живут знающие люди. В Украине, например, люди знают такие вещи, блин… Парень, поезжай во Львов. Ха-ха, надо же, самый прекрасный польский город – в Украине. А отчизна наша – в Литве. «Литва, отчизна моя!»[59] – продекламировал он, вознося стакан жестом тостующего. – Ничего странного, что нация такая ненормальная. Кстати, я Мирек.
– Яцек.
– Знаешь, Яцусь, я обожаю историю. Я люблю свою работу – стоять на границе. Я вообще пограничный человек. Вспоминаю Дикое Поле, Берестечко и Хотин, наше рыцарство… Да наша кавалерия разнесла бы Европу в пух и прах! И что от всего этого осталось? Как Польшу знают на Западе? Как страну сантехников и нянек, бл… блин, избранная нация! Избранная для чего, я тебя спрашиваю? Для того чтоб копаться в их канализации и доставать оттуда дерьмо? Для того чтобы подтирать им задницы? Вот для чего нужны польские золотые ручки?! – Он попытался было что-то напеть, но вместо этого лишь плюнул себе под ноги. – Нет, не стоит. Не стоит даже пить, – гордо направился он к двери. – Бляди и ксендзы – вот кого у нас всегда хватает. Ксендзы и бляди – два наших главных призвания в этом мире.
Яцек оставил свою коллекцию камней в трактире и поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. В комнату взял стакан чаю, чтобы запить таблетку. Так и не дописав SMS – «Буду завт…» – Яцек заснул.
Стоя перед зеркалом в ванной, Клара прорисовывала серую черту по краю верхнего века. Она готовилась к выходу на работу – на двенадцать был записан первый пациент. Точным движением она наложила тени. Тушью Клара пользовалась водостойкой. Ее ответы Яцеку были столь же стойкими – они не давали ему повода усомниться в ней, размыть образ честной, нелукавой женщины. Клара ни в чем не оправдывалась, мало говорила о себе – излишняя информация впоследствии непременно потребует корректировки, что-то придется уточнять и снова лгать.
– Но почему ты не хочешь на самолете? – не понимал Яцек. – Ведь так ты одним махом доберешься до Лейпцига.
– Могу же я один раз поступить не так, как всегда! Потрачу на один день больше, зато погуляю по городу. От Вроцлава идет хорошая автострада. Я выезжаю в шесть утра, а прибываю вечером…
Пока это было возможно, Клара не унижала себя уклончивыми увертками, а рисковать ей не хотелось. Она не хотела, чтобы Яцек отвозил ее в аэропорт, где она, как жена из дешевого фарса, которая прячет любовника в шкафу, будет, прощаясь, целовать Яцека и делать вид, что не знает Юлека, стоящего немного поодаль. А когда муж уедет, они вместе пойдут к самолету. И что в этот момент сказать Юлеку? Откашляться, избавляясь от ощущения неловкости, и притвориться уверенной в себе? «Ну, положим, в этот раз мне удалось бы доехать и на такси, без Яцека, – прокручивала она ситуацию в своем воображении, – но ведь по возвращении Яцек все равно будет ждать меня в аэропорту. Нет, это унизительно для всех».
Она не «перешла на сторону» Юлека – она по-прежнему между двумя, она хранит беспристрастие и достоинство. Ложь, которую она несет с собой, пока еще невелика, помещается в дамской сумочке, и это удобно. Порой Кларе даже казалось, что с тем же самым успехом она могла бы, сидя с Яцеком в собственной квартире, позвать: «Такси, такси!» – и ждать, пока появится хоть что-нибудь и увезет ее отсюда, из этого мирка между кухней и ванной.
Неожиданное возвращение Яцека из похода за метеоритами не застало Клару врасплох. Болезнь уничтожала его способность к спонтанной деятельности, но порой им руководили импульсы – приметы уходящего здоровья. Чудаковатое поведение – последний этап мыслительной активности, замедлившейся из-за депрессии. Теперь его мысли с ловкостью избегают простоты. Именно так Клара объясняла себе и его странное бродяжничество, и подарок, который он ей привез.
– Звездочка с неба, – здороваясь, он вложил ей в руку шероховатый камень.
Клара небрежно положила его на полку.
– Выбрось, – посоветовал Яцек.
Клара неподвижно стояла у стола.
Яцек взял метеорит и бросил его в мусорный пакет из фольги – вместе с лекарствами.
– Со вчерашнего дня я их не принимаю.
Кларе хотелось ехидно осведомиться: «И что же с того?» В сочельник он с театральным пафосом проглотил первую таблетку, сегодня – спектакль с выбрасыванием.
– Тебе не кажется, что лучше спросить у Павла?
– Спросить у Павла разрешения?
– Он ведь психотерапевт. Что-нибудь да знает.
– Каждый отдельный случай депрессии своеобразен, – повторил Яцек слова Павла.
– Я так не думаю.
– А ты что можешь об этом знать?
– Но у тебя хрестоматийный случай.
– Ты и представления об этом не имеешь, – поймал он ее за плечо.
– Ага, и никто не имеет. Оставь, – высвободилась она. – Ты создал из своей депрессии культ: никто о ней ничего не знает, взялась она неизвестно откуда, и ты сам решаешь, когда тебе лечиться, а когда нет! Тебе что, Господь является?
– Я и без Господа неплохо ориентируюсь, – придержал он Клару, преграждая ей проход в коридор. – Я знаю, что я чувствую.
– Проблема в том, что не знаешь, – оттолкнула она его.
Ее гнев, ее крик возбуждали его. Он провоцировал ее на вопль раздражения – того самого, от которого у нее суживаются глаза и учащается дыхание.
– В чем, в чем проблема? Меня не было две недели – и что?!
– Чего ты от меня хочешь?! – дернула она его за спортивную куртку и разорвала «молнию».
– Клара! – Он не вскричал гневно, призывая ее к порядку, а позвал ее – позвал громко, несмотря на то что они стояли друг против друга, чуть ли не вплотную.
Клара была ошеломлена своей же собственной злостью. Яцек поцеловал ее, запустил руку в заколотые волосы. Она позволила увлечь ее за собой. Яцек сел в кресло, расстегнул брюки и спустил с Клары юбку.
– Обними меня, – попросил он.
Она взяла в руку твердеющий член, сжала его в кулак. Появились первые капли. Она ритмично выжимала его, словно застаревший гнойник. Сперма была желтой и комковатой. Яцек шипел, кусал губы. Затем он втолкнул в нее член, потерся о сухое влагалище. Клара покачала его, обняв за плечи.
– Извини, в следующий раз я тебе буду должен.
Она пошла в спальню за влажными салфетками. Еще с утра у нее было ощущение тошноты, череп будто что-то сдавливало – а сейчас и вовсе голова гудела тревожными звуками сирены, в ушах шумело, а слепящие вспышки перед глазами напоминали проблесковый маячок «скорой».
…Кларе вспомнилось, как однажды во время ее дежурства привезли девушку, истекающую кровью, которая находилась в таком шоке, что, казалось, ей и обезболивания не нужно. Она бормотала что-то вроде «я должна выдолбить другую дыру для своего парня» – он пришел к ней, а она была с другим. Белый фартук, прикрывавший ее живот, казался ей подвенечным платьем. Клара слушала ее бред и накладывала швы на узком перешейке между анусом и влагалищем.
Клара и подумать не могла, что когда-либо окажется в подобной ситуации. Ту девушку ее собственная измена словно раздвоила, разломала на две части, и она с маниакальной одержимостью искалечила себя осколком стекла. Сдержанная, искушенная в науке самообладания Клара при необходимости могла надеть маску благовоспитанности – далее не маску, а намордник, в котором невозможно ни выть, ни кусаться.
– Марлен Дитрих, – нагонял на Клару тоску Павел, рассказывая об интимных подробностях биографии кинодивы, – после близости шла на своих божественных ногах в ванную и спринцевалась ледяной водой с уксусом. Прусская опрятность офицерской дочери. Ordnung muss sein[60] – и во влагалище тоже. Выполаскивала его себе дочиста от сперматозоидов и мужчин.
Яцек не успел запачкать Клару, но она все же протерла у себя между ног влажной салфеткой с ароматом ромашки. Ей нет нужды калечить себя, как сделала та сумасшедшая. У нее одна вагина – но для любовника она иная, не такая, как для мужа, и эта разница не заметна ни для кого, кроме нее самой.
Клара подошла к полулежащему Яцеку, подала ему салфетки. Чтобы не позволить ему кончить в нее, она сделала все рукой, выдерживая дистанцию. Лишь бы побыстрее, лишь бы не сравнивать… Не сравнивать Яцека с Юлеком… а себя – с той честной и терпеливой Кларой, которая жертвовала собой ради больного мужа.
Яцек не выходил из дому. Большую часть дня он спал, а по ночам вскакивал с постели, готовил себе кофе и просматривал свежие новости в Интернете. Отказавшись от лекарств, он отказался от той силы, которая поддерживала его организм в относительно нормальном состоянии. Теперь лицо у него обвисло, будто растянутые спортивные штаны, которые он носил дома. Кларе он казался отвратительным. Нет, уродлив он не был – болезнь не смогла исказить его правильных черт; гротеск создавали меланхоличный взгляд страдальца и презрительно искривленный рот. Уходя на работу, Клара целовала его в прохладную щеку маскарона, который обосновался не на средневековой стене, а в современной квартире. Она сбегала из дому под предлогом дополнительных занятий перед отъездом или необходимости помочь Иоанне, которая затевала очередной новый проект.
