Джоанн Харрис - Небесная подруга
Она отвернулась, судорожно вздохнув, и я вдруг понял, что девушка плачет.
— Сколько же тебе лет? — воскликнул я и, еще не договорив, осознал, что смысл моего вопроса изменился.
— Не знаю.
— Кто ты? — Я почувствовал, что должен это узнать. — Откуда ты?
Она смотрела так, словно не понимала моих слов или не видела в них никакого смысла.
— Никто. Ниоткуда. Ты должен поесть, — повторила Элейн.
Эта мысль главенствовала в ее сознании.
Длиннополое пальто зрительно уменьшало ее рост. Она достала из кармана сверток, упакованный в целлофан. На ощупь он был теплым и упругим. Я сунул его в собственный карман.
— Спасибо.
Элейн посмотрела на меня и робко улыбнулась, как испуганное дитя.
— Ты не понимаешь? — спросила она. — Ты любишь ее. Мы все ее любим.
Вид у нее был несчастный, словно она повторяла истину, в которую давным-давно перестала верить.
— Я ее люблю, — ответил я, и это было почти правдой.
— Я была моделью. То есть меня рисовали. Сначала я работала в модной лавке, обслуживала покупательниц и еще помогала делать шляпки. Когда-то у меня это ловко получалось… Однажды туда зашли какие-то люди, увидели меня и сказали, что я красавица. Мне хорошо платили просто за то, что я сидела с книгой или арфой, пока они меня рисовали. Мне было шестнадцать. А потом я встретила Розмари. Тогда ее звали не Розмари, а Мария. И это тоже ненастоящее имя.
— Когда?
Элейн пропустила мой вопрос мимо ушей.
— Она была моделью, как и я, — продолжала девушка. — Я такой красавицы в жизни не видела. Она собиралась замуж за художника по имени Уильям. Он мне нравился. Но Розмари посматривала и на одного женатого. Она звала его Нед. Он тоже сходил по ней с ума, но не хотел бросать жену. Но ей на самом деле было плевать на обоих. Не представляешь, какие она закатывала сцены, грозилась, что покончит с собой, но это были просто игры. Она со мной подружилась и принялась меня учить.
— Она избрала тебя. — Я начал понимать.
— Тот молодой художник, Уильям… — Элейн смотрела на меня умоляюще. — Он сошел с ума. Сжег все свои картины и кинулся на нее с ножом.
— И что?
— А потом убил себя. — Взгляд Элейн стал холодным. — Думал, что освободился от нее. Но она возвратилась. Она всегда возвращается.
Элейн отвернулась, но я знал, что она опять плачет.
— Элейн, — неуклюже позвал я.
Она не смотрела на меня — лицо было скрыто спутанными волосами. Отчаяние окружало ее подобно тьме. Я был беспомощен перед лицом этого горя. Девушка напоминала проклятую душу, а стенания, срывавшиеся с ее губ, навевали тоску, точно вой зимнего ветра.
— Элейн.
Я силой развернул ее лицом ко мне, откинул назад волосы. Лицо Элейн в потеках от грязи и слез выглядело невероятно привлекательным, и я начал различать то, за что художники называли ее красавицей. Я обнял ее и прижал к себе. Она была легкой и тонкой, как девочка, съежившаяся под черным мужским пальто, и страсти, которые разбудила во мне Розмари, ожили с новой силой. Я расстегнул на ней пальто и запахнул полы вокруг собственной одежды, чтобы Элейн не замерзла, стал расстегивать пуговицы на платье, под которым оказалась грязная, порванная сорочка… Я ждал, что она отпрянет, но девушка приникла ко мне, не то вздохнув, не то всхлипнув. Белая кожа была гладкой, точно слоновая кость, руки и ноги холодны как лед, но внутри ее было тепло, и этим теплом я насыщался прямо там, на дороге, не боясь, что нас могут увидеть. Элейн подчинялась мне без страсти и без отвращения, но я чувствовал, что ее отчаяние отступило. Когда я закончил, она потянулась ко мне и нежно поцеловала в щеку.
— Когда-то я была красивой, — промолвила она.
— Ты и сейчас красивая, — сказал я, потому что она ждала этого.
Но Элейн пропустила мои слова мимо ушей.
— Пожалуйста, помоги мне, — попросила она.
— Как?
Она взглянула на меня.
— Убей ее.
Я ответил ей непонимающим взглядом.
— Убей ее. Пожалуйста. Я больше так не могу. Каждую ночь одно и то же. Сделай это, пока можешь. Боже! Это длится так долго. Я была рада, что он ее убил. Я думала, что освободилась. Но она вернулась и нашла меня снова. И с тех пор… — Голос Элейн прервался, и я ощутил, что отчаяние снова захлестнуло ее. — Она не позволяет мне умереть… столько времени нет ничего, кроме тьмы и крови. Она не отпустит нас никогда. Убей ее, пожалуйста…
Я пожал плечами, снова взяв себя в руки. Встреча с Элейн, как и сверток в кармане, оживили мое желание власти и прежние устремления. Я решил, что могу убить Розмари. Но не ради Элейн — она будет принадлежать мне, как сейчас принадлежит Розмари. И все остальные тоже.
Я посмотрел на девушку, но она опять плакала, завесив лицо волосами. Больше не обращая на нее внимания, я повернулся и пошел в сторону Кембриджа. Моя тень, едва заметная в зеленоватом отсвете зари, ползла впереди. Рука нырнула в карман, чтобы проверить сверток; несмотря на плотную обертку, я почуял терпкий, головокружительный запах мяса. Инстинктивно я ускорил шаг. Мне не хотелось, чтобы восход застал меня на дороге.
Один
Когда я вернулся, Роберт по-прежнему спал, беспомощно распростершись поперек кровати. Его глаза под сомкнутыми веками беспокойно двигались. Я запер дверь, чувствуя слабость от голода и недосыпа, потом уселся в кресло, не сводя взгляда с друга.
Сверток, который передала мне Элейн, был еще теплым, когда я достал его, ощущая в желудке голодные спазмы. Во второй раз все оказалось легче, мясо было упругим и ароматным, его вид одновременно манил и отталкивал. Я быстро съел весь кусок, неотрывно глядя на Роберта. Несколько раз он вздрагивал, как спящая кошка, глаза продолжали двигаться, но не открывались. Я доел мясо, пальцами подобрал с целлофана кровь и облизал их с жадностью голодного ребенка. Набравшись бодрости и сил после трапезы, я стал ждать, пока Роберт проснется. Я совершенно точно знал, что надо сделать; и мои мысли вновь устремились к Розмари.
Что бы Роберт ни узрел вчера ночью, что бы ни потрясло его, заставив броситься ко мне в поисках утешения, он не смог рассказать об этом. Выдавил лишь нескольких сбивчивых фраз. Вроде бы он застал Розмари в момент какого-то приступа. Она непонятным образом изменилась, и он заметил — или вообразил — кровь на ее одежде. Его слов мне хватило, чтобы предположить: у него нет полной уверенности и нет доказательств, опасных для Розмари или кого-то из нас. Но я не мог отпустить Роберта, не убедившись в этом. Удивительно, как легко я вошел в новую роль; удивительно, как быстро мы превращаемся в этих тварей. Глядя на спящего товарища, я не испытывал к нему ни малейшей привязанности. Я смотрел в лицо чужака, который когда-то был моим лучшим другом, но не видел никого, кроме Розмари. А что видел он?
— Дэн?.. — послышался дрожащий голос, и я уловил в полумраке блеск глаз Роберта. — Дэн!
— Я здесь.
— Извини за вчерашнее, — сказал Роберт. — Должно быть, ты решил, что я полный идиот. — Он виновато улыбнулся и продолжил: — Почти не помню, что я наговорил. Наверное, ты понял — я напился. Это все от беспокойства за Розмари, понимаешь? Я был не в себе, вот и все.
Я слушал, как Роберт пересказывает свою историю при свете дня, на сей раз более связно.
В нужных местах я кивал, с трудом скрывая презрение. Конечно, я был доволен, что он ни о чем не догадался, но в то же время разочарован. Подумать только! Роберт, которого я считал таким умным, встретил эти кошмарные чары лицом к лицу и ничего не разглядел; держал этот ужас в объятиях и ничего не понял…
Он умудрился убедить себя в том, что вчера вечером был пьян. Лучше думать так, чем поневоле поверить, что мир — это бесконечный бег по кругу, а твоя прекрасная рыжеволосая возлюбленная рыщет в ночи с чудовищами. Мы выпили кофе, и я уговорил его уйти. К тому времени я так устал, что яркие точки плясали перед глазами под закрытыми веками. Кроме того, у меня имелись собственные проблемы, и справляться с ними нужно было наедине, в тишине своей комнаты. Я не отказывал Роберту в поддержке, утешении, сочувствии и посредством утешения, сочувствия и поддержки наконец-то выставил его за порог. Запер дверь и с облегчением вздохнул, потом пошел в комнату и уселся в кресло. Когда я сунул руки в карманы, мои пальцы нащупали скатанную обертку от подарка Элейн. На секунду это напомнило мне школьные дни и аккуратно упакованные сэндвичи, приготовленные моей матерью, — с ветчиной, сыром, маринованными огурцами и луком, или кусок кекса с изюмом, который я осторожно разворачивал и съедал под крышкой парты, в тусклом желтом свете, озарявшем классы зимой. Воспоминание было столь неожиданным и неуместным, что я фыркнул от веселого изумления.
Внезапно в дверь постучали.
Я умолк, веселье разом пропало. Тишина. Ни звука.
