Владимир Бартол - Против часовой стрелки
— Развяжи его. Берк, склянка с соляной кислотой будет у вас над головой. Педро, машину.
Педро ушел. Развязывали меня трое: Тереза, Тони и Шериф. Мирч сунул мне под нос склянку. Когда сняли веревки, я хотел сразу встать, но не тут-то было. Ноги словно отнялись. Тереза поднял меня и с трудом поставил на ноги. Ног я не чувствовал, будто отморозил. Парни подтолкнули меня, я чуть не упал. Тогда они подхватили меня под руки и повели. Ноги мои волочились по полу. Тишина. Снаружи зарокотал мотор машины. Сквозь облака пробивалась луна. Так вот каков он, последний путь! Столько раз я его себе рисовал, чтоб он не застиг меня врасплох. Когда попал в плен к белякам. Когда сидел в немецких застенках. В концлагере. На исходе войны, когда говорили, что всех нас прикончат. Вот он пришел! Через столько лет? И где? От кого? Одеревеневшие члены постепенно отходили, но слишком медленно, чтоб я мог что-нибудь предпринять. Они держали меня под руки, точно мы шли на танцы. Педро стоял у машины. Мотор ритмично рокотал. Фары были зажжены. Меня пихнули на сиденье рядом с шофером и захлопнули дверцу. А сами, словно забыв про меня, взялись что-то обсуждать.
Я сидел в запертой машине. А что, если быстро пересесть за руль, выжать сцепление, включить передачу и рвануть? Члены мои быстро оживали.
Уже мчась по шоссе, я еще не верил, что все позади, что я удрал, что больше меня не схватят, что я на свободе. В зеркальце я видел бежавшие за машиной фигуры. Мне даже послышался громкий смех. Что за наваждение? Не надо столько газа. Я давно не сидел за рулем. Только бы доехать до домов. Вот и дома. Вперед! Я увидел на шоссе несколько человек. Люди! В мгновение ока я будто переродился. Люди. Милые люди. Скоро город. За мной никаких огней. Можно не спешить. Я проверил машину. Сначала на малом газу. Потом прибавил. На всякий случай. Руль в порядке. Скорость хорошая. С половинным газом — восемьдесят. Теперь можно и потише. Надо замести следы. На всякий случай. Асфальт. Встречная машина. Все в порядке. Как по маслу. Хотели убить меня. Зелены еще. Небольшой прокол в плане и — все рухнуло. Какие у них теперь глаза! Еще чего доброго подерутся. Война поколений. Старческий маразм. Ха. А Эла дома? Фары за мной. По тротуару идут двое. За ними — еще один. Первый — офицер. Отлично. Я притормозил и поехал совсем тихо. В зеркальце я увидел сзади машину. Уж не они ли? Лимузин промчался мимо. Все в порядке. Вперед.
Прежде всего домой. Машину загоню в один из соседних дворов. И тут показалась встречная машина. Приблизившись ко мне, она сбавила скорость. Ого, милиция. Слишком поздно я их заметил. Впрочем, к чему спешить. Пожалуй, стоит все описать подробно. Обгоняет. Справа от меня. Опять милиция. И в довершение всего красный свет — стой. Я остановился. Из машины выскочили четыре милиционера. Один держал нацеленный на меня автоматический пистолет. Что все это значит? Голову пронзила ужасная догадка: это они, переодетые.
— Ваши права?
— У меня их нет. Я должен вам сказать…
— Технический паспорт.
— Подождите, может быть, в ящичке.
— Руки по швам! Выходите.
Я вышел.
— Послушайте…
— Руки вверх!
— Пожалуйста!
— Оружие есть?
— Оружие? Какое оружие?
Они быстро обыскали меня и вытащили из моего кармана пистолет.
— Право на ношение оружия есть?
— Это… это вообще не мой пистолет…
— Не ваш?
Милиционер сунул мне под нос пистолет. Черт побери, ведь это пистолет брата.
— Не ваш?
— Нет… вероятно… но… подождите…
— А машина ваша?
— Нет.
— Чья?
— Это целая история…
— Ага. Сколько вы выпили?
— Оставьте… Это длинная история…
— А где вы оставили женщину? Ту, которую вы выбросили из машины?
— Я не выбрасывал никаких женщин. Послушайте…
— А это что? — И мне сунули под нос женскую сумочку.
— Чья сумка?
— Понятия не имею.
— Следуйте за нами.
— Послушайте. Вы должны мне помочь…
— Разумеется, поможем. Идемте с нами. Не упирайтесь. Молчите. Мы все выясним.
— Вы знаете, что такое хулиганы? Они подкинули мне…
— Ладно, ладно, садитесь в машину, поехали. На анализ крови.
У меня дурацкий характер. Когда я вижу, что со мной поступают несправедливо, я чувствую полное бессилие, замыкаюсь в себе и только посмеиваюсь. Взяли у меня кровь. Допросили. Посадили в вытрезвитель. Милое общество. На другой день в полдень выпустили. Я пошел домой.
Эла сидела на кухне. Она бросила на меня смущенный взгляд, сдвинула брови и, не промолвив ни слова, отошла подальше.
— Не бойся, Эла, — сказал я. — Я тебе ничего не сделаю.
Порой и невозможно бывает что-либо сделать.
— Посмотри на себя, — спокойно сказала она.
Я глянул в зеркало. Затекший глаз. На губах запекшаяся кровь. Вид и в самом деле хоть куда. И в таком виде я ходил по улицам. Среди бела дня. Потому-то так странно смотрели на меня прохожие. За окном серый, скучный день.
— Эла, у тебя правда было что-то с негром?
— С каким негром?
— Ты знакома с каким-нибудь негром?
— Негром?.. Ах, в прошлом году…
— Да, в прошлом году.
— В прошлом году я познакомилась с двумя из Ганы. Студенты.
— С одним из них ты гуляла?
— Гуляла? Один раз мы были в компании, в кондитерской. Разговаривали. Нас было много. А почему ты спрашиваешь?
— А где мой пистолет?
— Какой пистолет? Твой? Разве он пропал?
— Да. Ты брала его?
— Что означает этот допрос?
— Ты брала его?
— Может быть, раз-другой. Посмотрела и положила на место. А что?
Мы оба смотрели на серый день за окном. Иногда наши взгляды встречались. Лицо у нее было серьезное, пожалуй, даже угрюмое. Я улыбался, хотя душу томила тихая, неясная печаль. Ее это особенно раздражало. Я знал, что на лице у меня маска, чувствовал, что все это ни к чему не приведет. Дурацкий характер. В какой-то мере его унаследовала и Эла. Мы были замкнутыми, точно улитки, которые можно разбить, но не открыть. У обоих было чувство огромной обиды, неслыханной и непростительной, но у каждого обида была своя. И мы вынуждены примириться с ней, ибо не можем не разговаривать.
— А моя рукопись? Кто читал ее, кроме тебя?
Она потупилась и тихо ответила:
— Как-то приходил один… тебя не было… Мы вместе читали.
— Зачем? Когда ты в последний раз видела Тони?
Только сейчас она вздрогнула и приложила руку к щеке.
— Откуда… откуда ты знаешь… как его зовут?
— Познакомились. Он говорит, что до него ты спала с каким-то негром. Он расист и поэтому называет его черномазым.
— Он не говорил этого…
— Говорил. А тебя, если не ошибаюсь, он назвал Фифочкой.
Помолчав, она спокойно спросила:
— Кто тебя ударил?
— Ох, я был в милейшей компании. Тони, Шериф, Тереза, Мирч, Педро и Сеня… она же Морковка… — перечислил я с легкой усмешкой.
Не выдержав моей усмешки, Эла закрыла глаза.
— А почему ты спросил про пистолет?
— Его украли. Когда ты была в последний раз с Тони?
— Это неважно.
Для нее все было неважно. Я сказал, что и для меня все это совершенно неважно, потом засмеялся, вздохнул и прислонился к стене.
— Особенно ему понравилось место, где говорится о соляной кислоте… — И, зевнув, я заметил, словно бы про себя: — Здорово ты влипла, Эла.
Она кивнула на мой глаз.
— Это они?
Я подтвердил.
— Разумеется, иногда мы бились один на один, иногда я был один против двух, а то и трех. Потом вдруг все наваливаются на одного да еще со всякими трюками. Время героев прошло, наступила пора клоунов. Хочешь, расскажу тебе всю историю?
— Мне надо в магазин.
— Сейчас ты никуда не пойдешь. Сейчас ты послушаешь веселую историю.
Она встала.
— Садись!
Она недовольно села и уставилась в окно. А я — ей в лицо. Рассказывал я все по порядку, неторопливо, спокойно, даже с юмором. Если б она хоть раз опустила голову, или заплакала, или прикрыла лицо ладонями! Ничего. Она неотрывно смотрела в окно.
— Ты любишь Тони?
Молчание. Я встал и умылся. Обругал себя за Сеню. Она ни слова. Сквозь серую мглу пробивалось солнце. С минуты на минуту оно появится в кухонном окне. На улице страшная слякоть. Со звоном и журчаньем падает с крыш первая капель. Вот-вот придет весна. То удивительное, неспокойное время, когда все, что не унесла зима, начинает новую жизнь.
Эла встала и пошла в магазин за покупками. Я остался один. Сидел за столом, тихонько постукивая по нему костяшками пальцев. Вдруг я поймал себя на том, что бормочу. Нервы. Глупо. Сварил себе кофе.
Ясное весеннее солнце светило в окно. Вероятно, в эту пору начинают бурлить соки под корой деревьев. Даже тех, на ветках которых вешались люди.
Пятнадцать дней отсидки. Машина была краденая. Мне поверили, что украл ее не я. Но я несколько раз нарушил правила уличного движения — и это во время, когда столько автомобильных катастроф. О стычке с хулиганами я сказал как мог короче. Даже не описал их внешности. Я не хотел вмешивать во все это Элу. Моя немногословность раздражила судью.
