Владимир Яременко-Толстой - Девочка с персиками
Я был согласен закупиться в полцены на его кредитную карточку. Сам он уже был в неадеквате – глаза его закатились, из приоткрытого рта лезла зеленоватая пена, а ястребиный коготь на правой руке впился в стол, сняв с полированной поверхности глубокую тридцатисантиметровую стружку.
– Андрюша опять перебрал, – вздохнула Ирочка, с умилением глядя на охуевшего от алкоголя и травы супруга.
– Но он мне все объяснил, я согласен, – сказал я. – Завтра мы пойдем делать шопинг, а затем я отдам ему половину суммы.
– Нет, Володя, так не пойдет! – категорически заявила мне фрау
Мельников. – Никаких потом! Или ты сейчас дашь мне деньги вперед, или же Андрюша никуда с тобой не пойдет!
– Вы что, мне не доверяете?
– Кажется, я тебе ясно сказала.
– Хорошо, мы можем пойти к банкомату и я что-нибудь сниму.
– Что-нибудь нам не надо! Из-за незначительных сумм Андрюша даже не станет париться. Сними десять тысяч!
– Десять тысяч я снять не могу, у меня дневной лимит – пять.
– Ладно, снимай пять!
Оставив Андрюшу корчиться в судорогах, мы пошли к банкомату, и я снял и отдал ей пять тысяч. Она взяла деньги и вернулась в галерею, а я пошел домой. Голова у меня кружилась, повсюду чудились странные глюки. При том при всем, что я съел всего два печенья.
Когда я позвонил на следующий день, чтобы договориться о шопинге, я узнал следующие подробности – оказывается, когда она вернулась назад, он валялся на мерзлой земле в заднем дворе и грыз кусок оставшегося от гробовщика гранита. Почуяв неладное, она вызвала
Скорую Помощь. Бутылку с остатками водки она захватила с собой, требуя немедленной экспертизы отравленного напитка. В госпитале
Андрюшу увезли в реанимационное отделение, а водку забрали в лабораторию.
Фрау Мельников плакала и молилась Богу, хотя, воспитанная в партийной семье атеистов, в Бога не верила. Когда к ней вышел доктор, она с надеждой простерла к нему руки.
– Он будет жить? – вопрошала она, обливаясь слезами.
– Жить? Будет, будет! – уверенно сказал доктор.
– А ему очень плохо?
– Это вам плохо, а ему – хорошо!
– Я вас не понимаю! – восклицала несчастная. – А водка? Вы обнаружили в ней яд? Каковы результаты анализа?
– Водка нормальная. Зато анализ крови вашего мужа кое о чем говорит…
Она ничего не поняла. Мельникова оставили на ночь в больнице, отпустив домой только на следующее утро. Мы пошли с ним за покупками, но не смогли отоварить всю сумму за один раз, поскольку его сильно мутило.
Придя домой, он застал сына Гошу и жену на рогах – они, ничего не подозревая, сожрали остатки печенья с чаем. Но Скорую Помощь он вызывать не стал, объяснив Ирочке что к чему. Через несколько дней им прислали счет за больницу, поскольку медицинская страховка не брала на себя расходы, связанные с последствиями употребления наркотиков.
Во всем они обвинили меня. Остаток суммы мне так и не отоварили, под предлогом того, что я будто бы причинил им материальный и моральный ущерб.
Вот как все было на самом деле. И если и винить кого-либо в этой ситуации, то тогда уж Гайку, хотя ее вины там тоже не было, поскольку она предупреждала.
В рассказах же Андрюши и Ирочки, которые они усердно распространяли по Вене, все выглядело абсолютно по-другому, да и хуй с ними и с их шопингами, родственниками, бабками, кредитными картами, галереями и т.д. Среди новых русских я почти не встречал приличных людей. Как правило, это были люди-уроды…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Рожденные голыми. Новый конфликт. Предложение Гейгера.
Будилову повезло, он уезжал, так и не встретив Карин, что было чудо, словно бы в монастыре, когда он бросил пить и исповедался
Преподобному, а затем причастился, его взял под свое крыло ангел-хранитель, уберегший его от прыщавой австрийской фурии и наградивший доброй, пиздатой датчанкой Элизабет.
Он выглядел помолодевшим, отъевшимся и наебаным впрок, хотя, конечно, впрок не наебешься. Я обнял старого друга и пожелал ему счастливой дороги. Было немного грустно. Следующий перформанс был запланирован на полночь. Надо было идти за кулисы. В гримерке уже сидели голые девки, подкрашивая себе морды лица. Я снял штаны и похлопал головкой члена по хорошенькой головке маленькой Софи Поляк, подводившей помадой пухлые губки, сидя на пуфике.
– Владимир, – услышал я у себя за спиной голос Клавдии. – Вашего выхода не будет!
– Как это понимать? – остолбенел я.
– Публика уже танцует, не стоит их прерывать.
– Как это не стоит? Еще как стоит!
– Я думаю, было достаточно эпатажа. Хватит!
– Ничего не хватит! Мы будем делать то, что запланировали и за что уже получили деньги!
– Я скажу, чтобы вас не пускали!
– Пусть только попробуют! Нас могут не выпустить на сцену, но нас не смогут одеть, мы выскочим голыми на улицу, и будем там бегать! По морозу! По снегу! И будем читать стихи! Человек рождается голым, и этого тебе не изменить!
– Я вам запрещаю, – сказала Клавдия.
– А мы тебя не послушаемся.
– Ладно, увидим.
– Кстати, как нам сделать так, чтобы ди-джеи на время нашего перформанса остановили музыку?
– Музыку они останавливать не будут.
– Клавдия, мы выйдем на сцену через десять минут в любом случае, даже если ты станешь собственноручно удерживать меня за хуй! Скажи ди-джеям, чтобы они сделали паузу.
– Я ничего не буду им говорить. Я запрещаю вам куда бы то ни было выходить и что-либо делать.
– Разговор закончен, – сказал я.
Клавдия вышла. Меня трясло. Нужно было найти Гадаски и Ива и предупредить их о случившемся. Это было неслыханно, нам ничего не давали сделать. Клавдия трусила, причем как-то странно, абсурдно, неумно.
– Надо выходить в любом случае, – заявили Гадаски и Ив в один голос, выслушав мой рассказ.
– А если нам не дадут микрофоны? Если не остановят музыку?
– Все равно! Мы будем делать вид, что читаем стихи! Вернее, даже будем читать, но их никто не услышит. Зато увидят наши шевелящиеся губы и поймут, что мы их читаем. Мы не должны сдаваться и вообще идти на уступки.
– А на экран пустим слайды голых поэтов из Лондона и их тексты.
– Точно. Насрать на ди-джеев. Идем.
На подиуме для перформанса были заранее поставлены три римских дивана с золоченой резьбой из театрального реквизита. Их не убрали.
Мы вышли тремя парами и возлегли на эти античные ложа. Внизу бесновалась, колбасилась молодежь. На экран стали хуяриться слайды.
А мы зажимали наших девок и читали им стихи, созерцая все сверху, как сторонние наблюдатели.
Мы возвысились над ситуацией и над Клавкой. Мы забили на всех и просто валялись голыми. Человек рождается голым. Мы были рождены голыми и отстаивали свое право голыми быть.
Нас никто не согнал с диванов. Мы ушли сами, когда нам надоело, показав залу жопы. Уже за кулисами стали допивать купленную Гадаски в дьюти-фри водку. Программа первой ночи была выполнена. Завтра надо будет повторять все снова. Что будет завтра? Завтра будет, что будет. К нам заглянул Юра.
– А почему вы не читали?
– Нам не дали.
– Не дали?
– Нет.
– Нам даже запретили выходить.
– Но вы вышли.
– Да, и теперь празднуем победу. Ты хочешь выпить?
– Хочу…
На следующий день Мне позвонил Гейгер.
– Я видел тебя по телевизору в расширенном вечернем блоке новостей "ZiB 2". Твое интервью о Голой Поэзии прошло как раз перед репортажем о приезде в Вену Мохаммеда Али и вручении "Sport World
Award"!
– Я был перед Мохаммедом Али? Не может быть!
– Да, культура всегда идет перед спортом.
– Охуеть! Просто охуеть!
– Я даже не знал, что ты будешь в ящике, включил посмотреть на
"Sport World Award", а там Голые Поэты. Просто полный вперед!
Поздравляю!
– Спасибо, Гюнтер!
– Надо сделать литературные чтения специально для Голых Поэтов в рамках мероприятий "Винцайле". Доктор Унхер был в восторге от твоего перформанса в "Литературхаусе" и пообещал нам денег на подобное мероприятие.
– А разве он не ушел на пенсию?
– Уходит, поэтому надо спешить. Срочно придумай концепцию и программу. Надо найти место. Может опять в Анатомическом зале в
Академии Художеств?
– Боюсь, что там больше ничего не получится. Меня оттуда окончательно выгнали. Надо забрать работы, а то обещают выбросить на помойку. Ищу себе ателье.
– А я слышал, что ты уже что-то нашел!
– Да, нашел, но только на пару недель, чтобы поснимать девушек.
Это не выход, ты сам понимаешь.
– В новый номер "Винцайле" мы ставим фотографию, где ты читаешь стихи на столе голым, а сзади как раз логотип "Литературхауса".
– Прекрасно.
"Почему Гейгер так подобрел?" – задумался я. – "Неужели простил?
Забыл? Перестал ревновать? Нет, скорее всего, просто почувствовал конъюнктуру и решил не сохранять отношения пока это выгодно. Потом он нападет, обязательно нападет, если дождется удобного момента для нападения. Ударит в спину. Отомстит. Маргинал, подонок, опасный урод".
