Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
– А с колхозом как все-таки?
– Вскользь так сказала… Мол, уезжайте без шумихи, подобру-поздорову, все равно ваша песенка спета. Но не в этом дело, Гена. Дело в том, что я свалял большого дурака. Я даже не ожидал… Это все рок. Он, гад.
– Да что случилось?
– Она племянница министра, Гена…
– Что?!!
– Да… Гена. И говорит, я ей нравился, когда еще был в институте…
Ночью Вацлав спал плохо. Он разговаривал во сне, метался и под самое утро прошептал: «Слушай, а она ничего». Но я не стал бить его по морде: у меня и так много неприятностей.
* * *Ввиду серьезности положения было решено созвать третий съезд ОГГ.
Третий съезд начал свою работу рано утром в воскресенье. На нем присутствовало в два раза меньше делегатов, чем на втором. Гимна «Женим Вацу на Яге» не пели. Доклад Кобзикова о положении дел в ОГГ делегаты выслушали в гробовом молчаний. Затем начались прения.
– Это все из-за Кобзикова и других некоторых разных там подхалимов, не указывая пальцем, – проскрипел Умойся. – Кабинет. Зачем Кобзикову кабинет? Диван. Зачем диван? А зачем секретарша? Кобзиков обюрократился. Он перестал бывать на местах. Он возвел себя в культ. Окружил себя некоторыми разными там подхалимами, не указывая пальцем. Подхалимы пробрались на ответственные посты, расхищают ценности, ничего не делают, отбивают у других объекты. Отдел атомных электростанций. Зачем отдел атомных электростанций? Не указывая пальцем, Рыков. Что делает Рыков? Ест, пьет, расхищает ценности. Почему до сих пор не женился?
Съезд забурлил. Кобзиков потерял бдительность, кричали все. Люди гибнут пачками, а он попивает себе чаек! Чтобы пробиться к председателю, надо потратить целый день! Вчера влепил затрещину заведующему отделом спортивных организаций! Называет себя великим стратегом, а сам спасовал перед девчонкой с родинкой!
Съезд распался на фракции. Одни считали, что во главе общества надо поставить триумвират. Другие неожиданно пошли за Дыней, который сейчас был вместо Умойся заведующим отделом парикмахерских и фотохудожественных работ. Надо ехать в районные центры, заявил он, там жизнь легче, быстрее женишься, найдешь работу. Левое крыло «районников» даже звало ехать в большие села, те, что близко от железных дорог и от города удалены не более чем на 50 – 100 километров. Кто-то советовал пойти к Тычининой и пасть на колени.
– Предатели! Изменники! – кричал из президиум ма Кобзиков. – Начальник КОГГ! Всех в подвал!
Оскорбленные «районники» покинули съезд. В комнате осталась жалкая, притихшая кучка делегатов. Это был крах ОГГ. Я с любопытством наблюдал за председателем. Кажется, теперь рок все-таки его доконал.
Заключительное слово Кобзикова было кратким и неожиданным.
– Я виноват, конечно, – сказал он. – Прошу дать возможность искупить свои ошибки. Дайте мне командировку в Москву. Я женюсь на дочери министра! Слово Кобзикова! Тогда мы спасены.
Большинством всего в один голос съезд дал Вацлаву командировку в Москву, а меня в недельный срок обязал жениться на Лиле.
Пожар
Меня зачислили в пятый «Б». Сначала это было смешно. Такие абсолютные истины, как «а» плюс «б» есть «б» плюс «а», приводили меня в восторг. С иронией наблюдал я за тем, как учитель математики, щуплый нервный парень в очках, только в этом году окончивший пединститут, топил, как слепых котят, здоровенных парней в бассейне, в который вода вливалась по двум трубам, а выливалась из одной.
Но потом я стал скучать и злиться. В жарком, тесном помещении очень хотелось спать. Я садился в самый дальний угол, на «Камчатку», и дремал все уроки подряд. Учителя относились к этому довольно снисходительно, за исключением вышеупомянутого математика Сергея Сергеевича Каталога. Мое систематическое пребывание в объятиях Морфея на его уроках он воспринял как личное оскорбление. Он считал своим долгом будить меня в самые интересные моменты сна.
– Дорогой товарищ! – вдруг сквозь сладкую дремоту врывался в мое сознание язвительный голос. – Почему вы сидите с закрытыми глазами? Или вы считаете, что так лучше усваивается материал? Встаньте.
Я приподнимался, кляня про себя лопоухого учителя.
– Повторите, дорогой товарищ, это правило.
Я мог бы повторить правило без запинки миллион раз, но в целях конспирации угрюмо молчал.
– Вот видите, дорогой товарищ, – ехидно говорил Сергей Сергеевич Каталог, – к чему приводят закрытые глаза на уроках математики. Ставлю вам «кол». Впрочем, если у вас есть какие-либо возражения, я согласен и на «два».
Так как возражений у меня не было, учитель математики торжественно выводил мне единицу в журнале.
Вскоре я стал считаться самым тупым учеником в школе. Графа в журнале против моей фамилии изобиловала двойками и «колами». Желая уязвить кого-нибудь, учителя говорили: «Ленив, как Рыков». Даже отпетый двоечник шофер Сенькин стал относиться ко мне с пренебрежением. Меня нарисовали в стенной газете очень похоже: распятым на двух колах, в коленопреклоненном окружении двоечников.
И никто даже не подозревал, что я знал дифференциальное исчисление.
* * *В начале марта в город пришел с полей туман. Он клубился по улицам, лип к витринам и фонарям, покрывал мелкими холодными каплями голые деревья. Стало тепло и сыро. В скверах сквозь уплотнившийся, набрякший, как вымя стельной коровы, снег пробивалась зеленая трава.
Однажды, выйдя из «Фотографии», я подставил лицо южному ветру и почувствовал запах тюльпанов. Где-то далеко-далеко цвели горные вершины. Сам не зная зачем, я поехал в парк, куда приходил осенью. Здесь было голо и пустынно. Я опустился на скамейку возле заколоченного буфета. Быстро темнело. На соседнем дереве стая крикливых галок устраивала себе ночлег.
И вдруг я отчетливо увидел себя со стороны. Съежившийся, в надвинутой на глаза кепке и потертом пальто человек. Властелин мира. Высший продукт развития материи. Это ради того, чтобы я сейчас сидел на скамейке, природа работала миллионы лет над простым камнем, вдыхая в него жизнь. Я представил себя в виде камня. Лежит на берегу вечного океана, серый, отполированный. Будущий Геннадий Рыков. Будущее человечество. Достаточно какого-нибудь обвала – и не было бы ничего: ни этого парка, ни мерцавших сквозь туман огней города. Полный мрак. Дуновение ветра над мертвой землей.
Но обвала не произошло… И природа еще многие миллионы лет будет работать над Геннадием Рыковым, чтобы создать свой идеал. Наверно, в этом и есть смысл жизни. Насколько далек я от идеала?
– Гражданин!
Я вздрогнул. Возле меня стояла тетя Клава, закутанная в платок, с деревянной лопатой, точь-в-точь снежная баба.
– Чего в сугроб уселся? Дайко-сь я согребу.
– Спасибо, я и так.
– Так и курица не несется, матки-святки, – ворчливо сказала тетя Клава. – Набежит ненароком начальство, шуметь станет: «Зачем у тебя клиенты на снегу сидят?»
– А для чего, теть Клав, курица несется?
– Ясное дело – для яичек.
– А как, по вашему мнению, для чего мы живем?
– И мы не для себя, товарищ хороший, живем, а для деток. Чтобы холоду и голоду им не было. Чтобы не умирали они ненароком…
По щеке тети Клавы поползла большая прозрачная слеза. Уборщица не смахнула ее. Слеза упала в снег.
– Чтобы не умирали, значит, ненароком, – за бормотала тетя Клава, забыв про меня, – детки-то… Конфетки чтобы у них были.
Я встал и пошел по аллее. Потом оглянулся. Тетя Клава стояла неподвижно, опершись на лопату, удивительно похожая на вылепленную из почерневшего мартовского снега снежную бабу.
В парке было сыро, грустно и пустынно. Темной глыбой застыл на белых полях Средне-Русский массив.
На одной из скамеек сидел человек в желтом пальто и шляпе. Я с удивлением узнал Аналапнеха.
Борис Дрыкин вяло пожал мне руку.
– Ты что здесь делаешь? – спросил он.
– Ищу смысл жизни.
– Нашел?
– Да вроде. С помощью тети Клавы.
– В чем же?
Я сел рядом с чемпионом.
– Понимаешь, Боря, миллионы лет назад лежал на берегу моря камень… И вот природа решила создать из него свой идеал. Она взялась его обдувать ветром, палить солнцем, мыть дождями, и в результате появился ты. Сложный, удивительный механизм.
Властелин мира. Звено в цепи, ведущей к идеалу. Понимаешь, мы едим, пьем, любим и не подозреваем, что постоянно, но неизменно совершенствуемся. Каждое поколение – звено цепи, и с каждым разом это звено все лучше и красивее. Понимаешь теперь, Борь, почему мы умираем? Потому что природа не терпит несовершенства. Идеал будет жить вечно. Может быть, опять в виде камня…
– Я паршивое звено, – вздохнул Аналапнех. – Сегодня меня уложили на лопатки.
– Теперь я знаю, зачем сюда ходят люди. Они ходят лечиться.
– Да, скверно на душе. Международная встреча была. Но сам виноват. Не тренировался. Медовый месяц. Вот и домедовился.
