Миа Марч - В поисках Колина Фёрта
— С удовольствием съем кусочек, — сказала Беа. — Я взяла твой шоколадный пирог в закусочной, когда была там. Так и узнала, какая из официанток — ты. Другая девушка окликнула тебя по имени и сообщила, что твои пироги — это нечто особенное.
Вероника улыбнулась.
— Пожалуй, я известна в городе своими пирогами.
— Могу понять почему, — согласилась Беа. — Они восхитительны.
«Но я не хочу вести светский разговор о пирогах, — подумала она. — Я хочу знать, кто ты. Кем была. Откуда я… и почему?»
— Руссо — итальянцы? — спросила Беа, решив для начала придерживаться нейтральных тем.
— Да. Семья моего отца приехала из Северной Италии, из Вероны… «Ромео и Джульетта», знаешь? Семья моей матери шотландского происхождения.
— А семья моего биологического отца? — спросила девушка.
— Тоже шотландцы, — сказала Вероника. — Я помню, потому что это было у нас общее. В школе мы вместе работали над проектом о своих предках. Так и начали встречаться.
Итальянцы и шотландцы. Ни капли ирландской крови, как она всегда считала, в отличие от обоих Крейнов. С ее светлыми волосами, светло-карими глазами и бледной кожей Беа часто принимали за скандинавку.
— Сколько вы встречались? — спросила она.
Вероника взяла чашку, сделала глоток.
— Недолго. Полгода.
— Вы любили друг друга?
— Я так думала, — сказала Вероника. — Во всяком случае, я любила.
Беа ждала продолжения, но мать натянуто улыбнулась и снова глотнула чаю.
Беа съела кусочек пирога, положила вилку.
— Как восприняли новость твои родители? О твоей беременности, я имею в виду.
— Что ж, ситуация не идеальная. Поэтому они отреагировали, как, наверное, многие на их месте.
— Расстроились?
Вероника кивнула.
— Мне было шестнадцать, и моя жизнь типичной старшеклассницы внезапно нарушилась. Им пришлось нелегко. Мои родители связывали со мной большие надежды: дам повод гордиться мной — поступлю в колледж, сделаю карьеру, выйду замуж, обзаведусь детьми — в таком порядке.
— А мой родной отец, — начала Беа, не в силах отказаться от новой попытки, — он тоже расстроился?
Вероника долила себе чаю, хотя ее чашка была практически полной — тянула время.
— Он очень огорчился, — наконец проговорила она.
— У тебя есть его фотография?
Вероника так быстро поставила чашку, что Беа поняла — иначе она бы ее выронила.
— Есть. Всего одна. Я держала ее в коробке с разными памятными вещами, и как-то во время беременности достала и посмотрела. А потом перевернула, убрала на самое дно и больше никогда к ней не притрагивалась.
Беа прикусила губу. Сейчас она посмотреть не попросит.
— Значит, он очень сильно тебя обидел.
— Что ж, это в прошлом, — с нарочитой бодростью отозвалась Вероника.
— Можно тебя кое о чем спросить? — Беа собралась с духом. — Ты почти ничего не рассказываешь о своей тогдашней жизни, потому что тебе больно об этом говорить? Или хочешь защитить меня? Пощадить мои чувства?
— Может, понемногу и того и другого, но в основном последнее. В конце концов, это же твоя история. И ты приехала сюда, чтобы узнать, откуда родом. Я бы хотела сообщить тебе основное, но без ненужных жестоких подробностей.
Однако жестокие подробности были. А Беа хотела правды. Не обходных путей, не умолчания. Только не повторения этого.
— Я выдержу, — сказала девушка.
Она похоронила обоих родителей. Узнала — в двадцать два года, — что была приемной дочерью. Она действительно выдержит.
Вероника кивнула.
— Мне нелегко говорить о своем прошлом, ведь я никогда о нем не говорила. Я как бы заперла эту тему на ключ двадцать два года назад, иначе сошла бы с ума.
— Потому что это было так болезненно?
— Мои родители плохо восприняли новость. Твой биологический отец тоже. И меня отправили в дом для беременных девочек-подростков, где за семь с половиной месяцев моего пребывания там никто не навестил. Даже это мне трудно говорить… наверное, невыносима мысль, что теперь ты будешь об этом знать. Что твои родственники… как бы это выразиться… поддержки не оказали.
— У тебя никого не было?
Вероника покачала головой.
— У меня была чудесная бабушка… мать моего отца, Рената Руссо. Но она умерла до того, как я узнала, что беременна. Она бы тогда спасла мою жизнь.
— Думаешь, ты не отдала бы меня, будь она жива?
Вероника тяжело вздохнула.
— Может быть. Я, правда, точно не знаю.
— Меня сводит с ума мысль, что у меня могла быть совершенно другая жизнь, совершенно другое детство. Другая мать.
Вероника, видимо, обрадовалась, что разговор переключился с нее на Беа. Она сменила позу, немного подавшись в сторону дочери.
— Ты много об этом думала, пока росла?
— Вообще-то, я узнала, что приемная, всего месяц назад. Мои родители ничего не сказали. Отец умер, когда мне было девять, а мама в прошлом году. Она устроила так, чтобы ее предсмертное письмо с признанием прислали мне через год после ее смерти. Она хотела, чтобы я узнала правду, которую она не в силах была открыть мне при жизни.
Вероника уставилась на Беа.
— Ничего себе. Вот это шок, наверное.
— Да, — согласилась Беа.
— Какой была твоя мама?
— Лучшей. Самой лучшей.
Вероника улыбнулась.
— Хорошо. — Слезы заблестели в ее глазах. — На это я всегда и надеялась, все эти годы. Что ты живешь в безопасности, с чудесными, любящими родителями.
Лица родителей промелькнули перед глазами Беа — фотография, где они втроем, Беа четыре года, она на плечах у отца, мать улыбается своей дочке. Боже, как же она по ним скучает.
И — да, все эти годы она жила в безопасности, с чудесными, любящими родителями.
Внезапно Беа встала, захотев уйти. Это безумие, все это. Что она делает здесь с этой… чужой женщиной? А Вероника Руссо чужая. Совершенно чужая. «Моей матерью была Кора Крейн. Отцом — Кит Крейн. Это все, что мне нужно знать».
«Почему моя мать не могла оставить все как есть», — подумала Беа, чувствуя, как снова сжимается сердце. Она продолжала бы жить, ничего не зная, в блаженном неведении, словно абсолютно другая личность. Что в ее жилах течет итальянская и шотландская кровь и ни капли ирландской. Что она пришла в этот мир благодаря женщине, сидевшей в шаге от нее.
Ей нужен свежий воздух. Перерыв. Нужно переварить все это в одиночестве, хотя не так уж много она и узнала. Она просто ощущала, что сейчас… взорвется.
Вероника тоже встала.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Мне надо идти, — сказала Беа.
— Надеюсь, я не отпугнула тебя. Открыв слишком много. Или слишком мало. Я хочу ответить на твои вопросы. Просто боюсь тебя травмировать.
— Правдой? — спросила Беа.
— Да.
— Из-за такого образа мысли я как раз и не знала, что приемный ребенок, — сказала Беа чересчур резко. — Может, если бы я всегда это знала, мне было бы немного легче. Вся моя жизнь однажды привела бы меня сюда.
Внезапно ей расхотелось жить дальше в блаженном неведении. Она не понимала, о чем думает, что чувствует. Знала только, что хочет на воздух. Что ей нужно уйти.
— Я понимаю, Беа.
Девушка с ненавистью увидела сочувствие в ее глазах. «Ты чужая! — хотелось ей крикнуть. — Совсем чужая!»
— Когда ты будешь готова, — сказала Вероника, — если захочешь, я бы с радостью снова с тобой встретилась. Мне бы хотелось побольше узнать о тебе.
Беа попыталась улыбнуться, но ей не сиделось на месте, она чувствовала себя неуютно.
— Я позвоню. — Получилось совсем, как у парней, не собирающихся встречаться после неудачного свидания. — Спасибо за пирог, — добавила она, схватила сумку и бросилась к выходу.
Вероника открыла дверь, и девушка торопливо пошла, сознавая, что та пристально смотрит ей вслед.
«О черт!» — подумала Беа, уже собираясь попрощаться и сбежать. Она забыла сказать Веронике о статье про «Дом надежды».
— Чуть не забыла. Из своего свидетельства о рождении я узнала о «Доме надежды», и когда ходила туда несколько дней назад, познакомилась с журналисткой, которая пишет большую статью к пятидесятилетию «Дома». Я рассказала ей свою историю, но твоего имени, конечно, не сообщила. Но ты должна знать о моей с ней беседе. Она живет в той же гостинице, что и я. Помогла получить там временную работу, и мне полагается жилье.
У Вероники расширились глаза.
— Значит, ты еще поживешь в городе?
— Несколько недель, — ответила Беа. Обрадовало это Веронику? Встревожило?
— Я благодарна, что ты не дала журналистке согласия на упоминание моего имени. Я довольно хорошо известна в городе, потому что работаю в популярной закусочной и благодаря своим пирогам тоже, но я очень замкнутый человек. Не уверена, что хочу увидеть свою личную историю в газете.
— Ты расстроилась, что я дала интервью?
