Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
Справа от нас, прямо за деревьями, девочка в розовом бегает кругами, раскинув руки в стороны, словно может взлететь, стоит только хорошо постараться. Я думаю о том, что кухонные шкафчики скоро разобьют на куски, сгребут и выбросят прочь, как те осколки бокалов.
— Давайте я угощу вас кофе? Или чаем? — предлагаю я. — Можем зайти в Кенвуд-хаус.
На секунду мне кажется, что Даниэль вот-вот заплачет или шагнет вперед и обнимет меня. Но он только прячет руки в карманы пиджака, кивает и отвечает:
— Да, спасибо. Не откажусь.
Десять причин, по которым я любил твою маму1. Она смешила меня.
2. Она как-то догадывалась, о чем я думаю.
3. У нее были самые прекрасные волосы.
4. Ей было не важно, что я завалил экзамены и не представлял, что буду делать дальше.
5. В ней чувствовалась особая энергетика.
6. Она была словно фарфоровая ваза из Британского музея — ужасающе драгоценная.
7. Она произносила мое имя так, будто оно особенное.
8. Когда она уделяла мне внимание, то весь мир исчезал в тумане, оставались только я и она.
9. Она считала, что я храбрее, чем на самом деле.
10. Думаю, она хотела быть со мной. Я правда так думаю.
Теперь уже я иду следом; ты шагаешь так быстро, что я еле поспеваю. Твои вьетнамки шлепают по земле, плечи под оранжевой футболкой напряжены. Ты так и не поняла.
Когда ты ушла, я вдруг представил отчетливо ясно, как стою на мосту Альберта посреди ночи. Мост залит огнями, словно ярмарочная площадь, а я хочу спрыгнуть вниз. Но нет, вот мы здесь, идем с тобой.
Один мой знакомый умел ходить по канату, натянутому в воздухе. Мне делалось плохо от одного взгляда на него: малейший ветерок, покачивание — и он полетит вниз… и будет вынужден вспомнить, что он человек. Я иду: шаг, еще шаг и еще один. Представляю, как тонкая красная нить тянется от тебя ко мне, вперед и назад, к твоему дому — его дому… и ко всем годам, которые мы упустили.
Мы доходим до тропинки, посыпанной гравием, которая ведет к белому зданию Кенвуд-хаус. Ты вынимаешь из сумки сигареты и останавливаешься, чтобы предложить мне одну. Я изо всех сил пытаюсь унять дрожь в руках.
— Думаю, вы бывший коллега моего отца, — говоришь ты.
Дым приятно щекочет нёбо; я выпускаю его колечками. Ты это замечаешь.
— Вот на что ушли молодые годы, — говорю я, и ты смеешься. — Нет, не думаю, что мне позволили бы стать врачом.
— Тогда пациент?
Я не решаюсь взглянуть на тебя. Смотрю на траву, на озеро, на маленькую безделушку с колоннами на другом берегу. Соберись, Даниэль.
У тебя в кармане пищит телефон. Ждешь, пока он замолчит, потом вынимаешь, нажимаешь на какие-то кнопки.
— Он будет сердиться, — говоришь ты. — Пойдем.
Ты снова шагаешь вперед, я иду следом.
— Я часто сбегала из дому… — Твой голос едва слышен. — В шесть лет я добралась аж до самой Финчи-роуд.
Представляю тебя маленькой рыжей девочкой с упрямым взглядом. Мысль об этом пугает, но в то же время вызывает гордость.
— Папа был просто вне себя. Никогда не видела его таким сердитым.
Я хочу рассказать что-нибудь в ответ, но мои истории о бегствах не так радужны.
— Это уже стало чем-то вроде семейной шутки. Такой, знаете, несмешной. Малышка Алиса, которая все время убегает, не чувствуя опасности.
Ты вдруг оборачиваешься и смотришь на меня. Я опускаю глаза, разглядываю коричневатые камешки под ногами.
Мы поднимаемся к зданию, проходим в проем в высокой прямоугольной живой изгороди. По обе стороны от входа в кафе тянется гравиевая дорожка. Дощатые столики с глиняными горшками посредине. Кенвуд-хаус. Давно я не был здесь.
Ты заходишь за чаем и тортом. Не разрешаешь мне заплатить. Я вынужден согласиться без возражений: не уверен, что у меня хватит денег, а выворачивать карманы и считать мелочь перед кассой — это выше моих сил. Ты просишь занять для нас столик, и, когда я отвечаю «конечно», на твоем лице мелькает облегчение.
Выхожу во внутренний двор. Выбираю столик в дальнем конце и сажусь в угол, спиной к кирпичной стене. Тут тесновато, зато отсюда все видно. Посреди стола стоит запачканный землей горшок с маленьким кустиком розмарина. Срываю одну веточку и растираю ее в пальцах. Запах лета и воскресного жаркого. Вижу, как парень и девушка за соседним столиком глядят на меня, потом друг на друга. Чуть подальше мальчик тянет шею, чтобы рассмотреть меня. Голубоглазый, светловолосый. Я тоже был таким когда-то.
Я приходил сюда с твоей мамой. В первый раз она была в летнем платье с каким-то абстрактным узором: летний блюз — лазурь, топаз, кобальт. Оно слегка спадало с плеч, чуть обнажая спину в россыпи веснушек.
На шее у нее висело то же ожерелье, что и всегда: бриллиантовая капелька на цепочке. Разговаривая, она поигрывала с ним пальцами. Как-то она сказала мне, что оно досталось ей от мамы. Она не расставалась с ним даже в постели.
Пытаюсь вспомнить, где мы сидели тогда, в тот день с синим платьем. Задерживаю взгляд на каждом столике поочередно, но всякий раз понимаю — это не он. О чем мы говорили? О, это было слишком давно. Срываю еще одну веточку розмарина и подношу к носу. Какая-то часть меня очень хочет, чтобы сейчас в кафе стояла Жюлианна, заказывала «Эрл Грей» с морковным кексом. Ведь тогда я смог бы все переиграть, нашел бы нужные слова, стал бы тебе отцом.
Ты выходишь во двор, поднимаешь голову и осматриваешься; поднос словно вот-вот выскользнет у тебя из рук. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не выдать свое облегчение и радость. Вместо этого я лишь помахиваю рукой — ты замечаешь меня, киваешь и подходишь к столу.
— Взяла нам английский завтрак, — говоришь ты. — Еще банан и ореховый торт.
Прости меня.
— Когда мы приходили сюда, отец всегда заказывал «Эрл Грей». А мне он никогда особо не нравился.
Наверно, и твоя мама приходила сюда с ним. Не буду думать об этом.
— Я захватила сахар. Подумала, вдруг ты захочешь.
Ты подталкиваешь ко мне горку пакетиков с сахаром. Один из них падает в щель между досками, и ты лезешь за ним, а когда разгибаешься, я тяну к тебе руку через стол. Мы оба смотрим на нее. Рука старика. Бродяги. Вовсе не такая, какая должна быть у твоего отца.
— Я помешаю чай, ладно?
Ты поднимаешь горячую крышку и нажимаешь ложечкой на вздувшийся пакетик. Витки пара закручиваются вокруг тебя.
— Мы поссорились, — говоришь ты. — Я и папа.
Я убираю руку и кладу на колено; она кажется какой-то чужой.
— Не то чтобы даже поссорились, а скорее… не знаю. В общем, плохо расстались.
Ты разливаешь чай. Я представляю холм в Индии: ярко-зеленый травянистый склон, согнутая спина женщины, собирающей листья.
— Простите. — Ты качаешь головой. — Попробуйте этот торт.
Ты поднимаешь с подноса блюдце и подталкиваешь его ко мне. Отрываю край пакетика и высыпаю сахар в чай. Ты смотришь на меня. Я добавляю еще сахара, а потом наливаю столько молока, что напиток чуть не выплескивается наружу.
— Он умер, — говоришь ты. — Хотя вы и так об этом знаете.
Я медленно, осторожно помешиваю чай; он переливается через край, стекает в блюдце.
— Вы были знакомы с моим папой? — спрашиваешь ты. — Или с мамой?
Подношу чашку ко рту. Молока много, но чай все равно еще слишком горячий.
— На похоронах была одна женщина, которая знала маму. Не могу вспомнить, как ее звали. — Ты хмуришься. — Честно говоря, я уверена, что она сказала…
— С мамой, — выпаливаю я не задумываясь. — Я был знаком с твоей мамой.
Марина. Она сказала тебе? Смотрю, как ты смотришь на меня. Ты уже знаешь? Ты ждешь, что я скажу.
— Это было очень давно.
— До того, как она познакомилась с отцом?
Откусываю кусочек торта. Слышу, как движутся челюсти. Крошки застревают между зубами, и я пытаюсь вычистить их.
— Я ее почти не помню, — говоришь ты. — Мне было четыре, когда она погибла.
Автомобильная авария. Сколько раз я представлял это себе. Ее кожу. Ее волосы.
Ты смотришь куда-то мне за спину. И даже не притронулась к торту.
— Мне очень жаль это слышать, — говорю я, стараясь не выдать дрожь в голосе.
— Вы были на похоронах?
Я сглатываю и качаю головой:
— Я… я был за границей тогда.
Не начинай лгать, Даниэль, это ни к чему хорошему не приведет.
— Я слышал, это был несчастный случай. — Я не желаю причинить тебе боль, но мне хочется узнать чуть больше.
— Мама должна была заехать за мной. Я была тогда совсем малышкой и не очень понимала, что произошло. Но я знаю, что она ехала в другую сторону. Одна женщина — не вспомню сейчас ее имя — сказала мне на похоронах отца, что у мамы могла возникнуть вдруг какая-то идея — и она поехала ее воплощать.
Я осторожно поднимаю чашку к губам и отпиваю.
— Мне всегда казалось, что, если бы не я, мама вообще не села бы за руль. И все остальные, наверно, считали так же, да?
