Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви
В туалет заходит какой-то мужчина. Я не встречаюсь с ним взглядом, но замечаю в зеркале, как он косится на меня, когда моет руки. Дождавшись, пока он уйдет, я выбрасываю в урну баллончик из-под спрея и иду к тебе.
Сегодня у меня есть кое-что для тебя.
На обочине дороги я нашел головку белой розы — и теперь тереблю ее в руках, до самого твоего дома.
Поднимаясь на крыльцо, я чувствую, что в этот раз точно позвоню в дверь.
* * *Я мог бы так и не узнать, что твоя мать умерла. Обнаружил заметку в старой газете, когда похороны уже давно прошли. Помню, как слова в ней разорвали мне сердце. Я сидел с некрологом на коленях в бетонной нише на южной стороне моста Блэкфрайерс. Небо было прекрасно: гибискусный розовый, исполосованный темными облаками. Поезда везли путников через реку, электростанция дымила. И тогда я вдруг воспрянул духом.
В каждой нише висели красные спасательные круги с табличкой «Чтобы сохранить жизнь». Но единственное, что помешало мне тогда взобраться на парапет, перегнуться через него и отпустить руки, — это твое имя, рядом с именами сестер. Жаль, что она дала тебе такое холодное, синее имя. Я выбрал бы что-то более теплое, солнечное. Розовая сердцевина твоего имени тонет в сером и синем. Оно напоминает о зиме, об одиноком человеке, стоящем на пустом холме: там нет деревьев, и ему не укрыться от ветра и снега. И все же, когда я увидел твое имя впервые, оно спасло меня.
Десять вещей, которые могут случиться, когда наводишь порядок в доме отца1. Вдруг понимаешь, сколько вещей может скопиться у человека, который мало что покупал.
2. Вокруг тебя поднимаются тучи пыли.
3. Изо всех сил стараешься не думать о том, откуда взялась эта пыль.
4. Устаешь, даже сидя на одном месте, почти не двигаясь.
5. Привязываешься к кухонным шкафчикам, которые раньше тебе даже не нравились.
6. Постоянно забываешь, что отца больше нет.
7. Понимаешь, какой тяжелой может быть одежда.
8. Забываешь поесть.
9. Приходишь в необъяснимый восторг при мысли о том, что из семян вырастают растения.
10. В поисках утешения прижимаешься спиной к стене дома — и это помогает куда лучше, чем ожидалось.
Всю дорогу от ресторана до своей станции я проспала. Выйдя из метро, я пошла к отцовскому дому — опустив голову, чувствуя, как мамины туфли натирают пятки. Свет я везде выключила. Остановившись возле крыльца, я оглядела дом: просто темное здание на темной улице, с табличкой «Продается» у входа. Но больше идти мне было некуда, так что я тяжело поднялась по ступенькам и открыла дверь. Сняла туфли — и ощутила под ногами прохладные плиты.
«Я испортила мамино платье». Поднявшись в папину спальню, я представила, как она стояла там, смотрелась в длинное зеркало, надевала серьги, застегивала цепочку. Пятно распадается на три части: большая клякса в форме листа и две капли поменьше, по бокам. Я расстегнула молнию, и платье упало к ногам. Вспомнилось, как Кэл водил руками по моей коже и говорил, что я прекрасна.
* * *Сегодня с утра я лежу в односпальной кровати, в комнате, которая раньше принадлежала мне, в доме, который раньше принадлежал отцу. Я будто заполнена гелием — вот-вот взлечу, в любую минуту. Мне не мешало бы выплакаться, как сказала бы Тилли, но, похоже, я даже на это сейчас не способна.
Лежу и смотрю в потолок. Сегодня придет Шон. И разберет кухню на куски. Я плетусь в ванную. Солнце просачивается сквозь матовое стекло, превращая крошечные голубые плитки в мерцающие линии. Задергиваю занавеску — и они снова тускнеют.
Мамино платье лежит на полу в отцовской спальне. Оно помялось; пятна кажутся больше и темнее, чем накануне. Наверно, вчера вечером я выглядела как идиотка, разряженная по уши. Подбираю платье и засовываю его в полиэтиленовый пакет.
Открываю входную дверь и вижу его. Еще один цветок, чуть больше первого. Он сложен из газеты: мятые слова, смысл которых теряется в складках. Сердце трепещет. Как глупо. Оставив платье в прихожей, я несу цветок на кухню. Может, его положили на крыльцо еще вчера? Я ведь даже не посмотрела: думала, что подарков больше не будет. Вода вскипела, но я не завариваю кофе. Сижу за столом и смотрю на цветок. Насидевшись вдоволь — не знаю, сколько точно, — я встаю и подхожу к своим саженцам. День ото дня они растут, крепнут. «Бумажный цветок совсем легкий, его можно положить сверху, не повредив их». Поднимаю хлипкий пластиковый поддон и придерживаю его одной рукой, другой открывая дверь в сад.
Опускаюсь на колени возле узкой полоски земли под окном кухни, ставлю поддон рядом и выдергиваю все сорняки и растения с грядки. Земля набивается между пальцами, застревает в складках кожи. Наконец все готово — земля стала чистой, на дорожке скопилась куча ненужной зелени. Я пересчитываю саженцы, хотя и так знаю, сколько их там, и делаю пальцем в земле двадцать три углубления. Выкапываю ростки из лотка — белые корни, хрупкие стебли — и пересаживаю в новый дом. Едва я опускаю первый из них в углубление, мне вдруг хочется остановиться, вернуть саженец на место и унести поддон обратно. Но уже слишком поздно, и я продолжаю свою работу. Вот наконец на грядке передо мной — ряд хрупких зеленых растений. Цветок из газеты я оставила на потом. Теперь я втыкаю бумажный стебель в отверстие прямо в середине ряда рассады. Он кренится набок, и я утрамбовываю землю вокруг него, пока он не распрямляется. Поднимаюсь на корточки, смотрю на грядку; ни с того ни с сего на глаза наворачиваются слезы.
* * *Иду по лестнице, вдруг раздается звонок в дверь — и я застываю между этажами.
Скорее всего, это Шон — низенький, коренастый парень с обаятельной улыбкой. В руках у него будет сумка, набитая инструментами. Он собирается выпотрошить кухню, разнести ее вдребезги, вырвать все внутренности.
Это может быть Кэл. Нет, это точно не Кэл.
Может быть, еще какие-то люди увидели табличку о продаже? Не впущу их. Извинюсь и скажу, чтобы позвонили риэлтору: его номер есть прямо на вывеске.
А потом — да, глупость, я знаю — в голову приходит мысль: «Может, это отец?» Черный портфель в руке; длинное бежевое пальто застегнуто на все пуговицы, хотя на улице тепло. Слышу его голос — тихий ровно настолько, чтобы обратить на себя внимание. «Представляешь, ключи потерял. Чертовски досадно. Наверно, совсем стариком становлюсь», — скажет он, а я рассмеюсь — мол, я знаю, что ты вовсе не старый, ты будешь жить вечно.
Захожу в прихожую и вижу тень за стеклом: человек явно ниже отца. Да и папа никогда не забывал ключи.
Собираюсь уже открыть дверь, как вдруг снова раздается звонок — громкий, резкий. Я вздрагиваю, вспоминая о том звонке, который Си купила для отца, и о кнопке на прикроватном столике, рядом с розовой губкой на палочке. В глазах щиплет от слез. Упорный он был, стервец, — такой же, как мы все.
На пороге стоит низкорослый, нездорово худой мужчина. Мокрые волосы неровно обстрижены, ему надо бы побриться. Кожа вокруг серых глаз вся в морщинах. Где-то я его уже встречала.
— Я… — Голос у него тихий, похожий на крылья мотылька, рассыпающиеся в пыль.
Кладу одну руку на косяк, а вторую держу на защелке, но не закрываю дверь. Чувствую затхлый, чуть сладковатый запах немытой кожи и грязной одежды. Эту вонь я ощущала и раньше: в метро, на автобусных остановках, в углах библиотеки — везде, где можно постоять минутку и тебя никто не тронет.
— У меня тут… я хотел…
Мужчина протягивает руку. В раскрытой ладони лежит чашечка розы. Она уже почти мертва; кремовые лепестки пожухли, потемнели по краю, будто подгоревшая бумага. Мужчина прочищает горло, но молчит. «Считаю до десяти», — думаю я. Отец часто говорил мне: «Так, Алиса, все. На счет десять чтоб была тут. Раз, два, три…»
— Я нашел ее, — говорит незнакомец. Его зубы пожелтели, один из передних сломан по диагонали. — И подумал о том, как кто-то собирал розы в поле, обрывал с них шипы. — Кашлянув, он бросает на меня взгляд: синий отблеск в глазах.
Ну конечно! Я вспомнила.
— Вы были на похоронах, — говорю я.
Лицо мужчины на секунду искажает страх, словно его поймали на краже. Он поворачивает голову, и я вижу тонкий белый шрам, идущий вниз от уголка правого глаза.
— Вы же были там, правда?
— Потом кто-то разрезал целлофан на квадраты, положил по шесть роз в центр каждого из них, связал концы упаковки и приклеил к ней скотчем пакетик с подкормкой для цветов, — продолжает незнакомец.
Он точно был там. В церкви, а потом еще возле дома. Хотя, может, я просто себя накручиваю. Может, он один из тех любителей похорон, что выбирают имена из некрологов и приходят, чтобы напитаться эмоциями и бесплатно напиться. Все, что мне нужно сделать, — это закрыть дверь. Вот только почему-то не хочется.
Смотрю на розу в ладони, и в памяти всплывает образ Кэла. Однажды он пришел в мой офис с роскошным букетом красных роз. Я отрезала головку у одной из них и положила ее между страницами книги, как школьница. Она у меня до сих пор хранится где-то — во всяком случае, я ее не выбрасывала.
