Ровно год - Бенуэй Робин

Лео осторожно втягивает воздух, пробует вдохнуть поглубже — не получается. Время 02:09, 29 октября. Нинин день рождения.

Сегодня ей должно было исполниться восемнадцать, формально — уже взрослая, а в реальности — девчонка, которая все еще носила кигуруми-единорога, писклявым голосом разговаривала с Денвером и иногда, на волне стресса или грусти, смотрела на «Нетфликсе» любимые детские мультики. Именинный торт со свечами, тихий праздничный ужин в семейном кругу, отвязная вечеринка с друзьями. Этот день сулил много радости. Много жизни. А вместо этого Лео лежит в кровати, наблюдает, как одеяло все быстрее поднимается и опадает в такт ее убыстряющемуся дыханию, и сердце колотится все чаще, и все сильнее давит тяжкая пустота, и на месте всего, что должно было быть, Лео видит черную дыру, в один миг поглотившую Нинино будущее.

Нина обожала Хеллоуин или, как она его называла, «второй день рождения». Это она развешивала по дому затейливые украшения, а фото ее резьбы по тыкве мгновенно взрывали инстаграм [14]. И хоть сама Нина на Хеллоуин больше не наряжалась, именно она купила Денверу его первый карнавальный костюм — комбинезон в виде гусеницы с ножками и усиками, который бедный корги носил с самым жалостливым выражением мордочки. Нина с огромным энтузиазмом готовилась ко всем праздникам, однако Хеллоуин всегда был особенным. Это был ее день.

В этом году день рождения сестры напоминает Лео звук выстрела — предупреждение о том, что неизбежная и невыносимая боль будет снова и снова терзать их всех в ближайшие два месяца: сезон осенне-зимних праздников.

Тревога выжигает легкие, взбаламучивает содержимое желудка. Лео снова пытается вздохнуть. Дышать больно.

До рассвета каких-то пять часов. Что еще ей остается делать, кроме как дожидаться солнца?

15 октября. 59 дней после аварии

— Лео!

Лео отрывает взгляд от ланча. Сегодня он состоит из крекеров, морковки и пеперони с индейкой — это все, что она выгребла из холодильника утром, наспех промокнув полотенцем волосы, с которых текло на рубашку, и натянув синие носки, как позже выяснилось, разного оттенка.

Мама все воскресенье не вставала с постели и в понедельник не пошла на работу, сказавшись больной. После школы Лео приоткрыла дверь в спальню и, заглянув в щелочку, позвала: «Мам!», но мама не шевельнулась, и Лео понадеялась, что та спит. Продукты, правда, закончились, а еще на кухне начал подтекать кран, и бесконечное «кап, кап» буквально сводило и Лео, и Денвера с ума.

— А, Мэдисон. — Лео, щурясь, смотрит на нависшую над ней фигуру. Солнце светит вовсю — последняя волна жары перед приходом мягкой осени. «Без зарниц и последней жары октябрь не наступит», — говаривала Нина. — Привет.

Мэдисон обводит жестом кучу свободного места рядом с Лео.

— Можно присесть?

Лео определенно нужно обедать в более людном месте — за спинами легче спрятаться и все такое.

— Да, конечно, — говорит она и придвигает к себе крекеры.

Мэдисон садится, не вынимая рук из-под лямок рюкзака.

— Я просто хотела узнать, как ты после, ну… прошлой субботы.

Лео кивает, точно о прошлой субботе ей еще никто не напоминал.

— Гораздо лучше, ага. Просто съела что-то не то, вот мне и поплохело.

— Я писала тебе в субботу вечером, — говорит Мэдисон, и Лео чувствует себя так, будто нечаянно пнула щеночка. Она уже знает, что сейчас услышит. — Но ты не отвечала, и я, типа, волновалась.

Лео официально признали худшим созданием на планете. Нужно освободить на полочке место под гигантскую призовую статуэтку с надписью: «Ты настоящая дрянь!»

— О, извини. Воскресенье я провела с мамой, и все было… — Она умолкает, предоставляя Мэдисон самой заполнить пробелы.

Мэдисон, однако, лишь наклоняет голову набок, совсем как Денвер при звуке открывающейся банки с лакомством.

— А, понятно. Я просто хотела сказать, что если причина была серьезнее, то я все понимаю. — Округлив глаза, она добавляет: — Правда понимаю. — Лео молча заправляет за ухо прядь волос и решает больше никогда не ходить в школу, чтобы не вести таких неловких бесед, как эта. Ну да, решение немного поспешное, но для нее так будет лучше. К счастью, Мэдисон не слышит этого отчаянного внутреннего монолога. — В средней школе у меня были просто ужасные приступы панических атак. — Она по-прежнему держится за лямки, словно за спиной у нее не школьный рюкзак, а реактивный ранец, и Лео спрашивает себя, не хочется ли Мэдисон, как и ей самой, рвануть прочь из этого разговора на космической скорости. — Мой папа недавно перенес тяжелую болезнь. Сейчас все в порядке, он поправился, но вообще было жестко. Я уже, наверное, забыла, как это — проходить через сложные периоды. Вот это чувство, когда тебе хочется забиться в угол подальше от всех, а вместо этого приходится быть на людях.

У Лео сейчас выскочит сердце. Ей кажется, будто ее раздели и выставили на площадь, но она отвечает:

— Да, точно. По себе знаю.

— Ладно, проехали, — Мэдисон пожимает плечами и встает. Перед Лео снова знакомая бойкая девчонка. — Просто хотела тебе это сказать. Не хочешь как-нибудь погулять? Вдвоем, без компании. Можем не звать Софи и Оливию, если тебе так проще, или посидим где-нибудь в тихом местечке.

— Я не против, — отвечает Лео и на этот раз не обманывает. — Будет здорово.

— Супер! — Мэдисон подпрыгивает на носочках. — Я напишу!

— Супер.

После ухода Мэдисон Лео, к своему удивлению, обнаруживает, что немножко по ней скучает.

12 октября, 18:20. 56 дней после аварии

Субботним вечером после съемки Ист сообщает, что останется на холме поснимать закат. («Атмосферное видео, — одобрительно кивает Эйдан. — Круто».) Лео тоже решает задержаться: она пока не готова вернуться на землю и вдобавок не знает других способов добраться домой, кроме как с Истом, учитывая, что у остальной троицы из транспорта — только скейтборды.

Вокруг тихо, Лео и Ист, скрестив ноги, бок о бок сидят на брусчатке, солнце медленно опускается в океан, легкий бриз усиливается. Рядом с Истом на миниатюрном штативе установлена фотокамера.

— Прямо как домашний питомец, — улыбается Лео, жестом указывая на фотоаппарат. — Верная собачка-камера.

— Кстати, как там Денвер? — интересуется Ист. Он надел капюшон и так затянул завязки, что Лео видны только его челка, контур носа и выступ подбородка.

— Нормально, — отвечает она. — Наконец-то стал ночевать в моей комнате.

Не поворачивая головы, Ист кивает:

— Это хорошо.

— Да, наверное. — Между этими короткими репликами такая огромная дистанция. Лео не рассказывает, какой темной теперь выглядит комната сестры — темной, безмолвной и пыльной, словно запертое крыло в старом музее. Она не упоминает, что мама почти каждую ночь ложится на Нинину кровать, подложив под голову ее детское одеяльце. — Он ведь пес. Ему плохо. Он же не понимает.

— Да. Бедняга.

— Ты… — Лео осекается, выдергивает несколько длинных травинок, проросших между дорожными плитками, и начинает их рвать. — Ты часто ее сюда привозил? — Ист снова кивает и поворачивается к ней в полупрофиль, открывая нижнюю часть лица. Отец Лео иногда выглядит так же — будто нарочно стискивает челюсти, чтобы сдержать бесконечный вопль. — Мы… то есть… да, привозил. Много раз. Она прекрасно сдружилась с козлом Дейвом, как только привыкла к его суровому виду.

Лео хихикает и выдергивает из земли еще несколько травинок.

— Не знаю, шутишь ты или нет, но в любом случае я тебе верю.

Ист смеется, глубже натягивает на лицо капюшон и опять смотрит на заходящее солнце.

— Вообще-то здесь мы впервые поцеловались.

— Правда? — вырывается у Лео. Ист был первым парнем, в которого Нина по-настоящему влюбилась, чего же удивляться их поцелуям. И все же для Лео слова Иста звучат очень интимно, как будто она читает личный дневник сестры.