Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо

– Россана пришла ко мне как медсестра, пару лет назад… – объясняю я.

– А, так вот где вы встретились! – замечает моя дочь, и я сомневаюсь, нет ли за этим ее высказыванием какого-то скрытого интереса и желания тем или иным образом испортить мне ужин. Но этот вечер устраивает Данте, мы собрались здесь ради него, и я не думаю, что она поступила бы так с братом. Несмотря на это, я чувствую, что обязан вмешаться, чтобы избавить мою спутницу от неловкого положения, и поэтому я решаю перейти прямо к делу.

– Так что же такое важное ты должен был мне сказать? – обращаюсь я к сыну.

Данте в изумлении смотрит на меня. Может, он думал, что я удовольствуюсь и тем, что сам догадаюсь, что ему будет достаточно просто предъявить мне своего художника. Нет, дорогой Данте, хотя бы раз в жизни наберись немного мужества и поговори начистоту со своим стариком, который к тому же этим вечером и так уже достаточно взвинчен.

И все же он ничего не говорит. Как всегда, вмешивается Звева и помогает брату выйти из неловкой ситуации:

– Да ладно, если на то пошло, он потом тебе все скажет, наедине.

– Нет уж, я предлагаю поступить по-другому, – возражаю я, пристально глядя на Данте. – Я облегчу тебе задачу. Говорить буду я!

Для начала я делаю большой глоток вина и бросаю на стол салфетку, не обращая внимания на – который уже за этот вечер – укоризненный взгляд дочери. Россана пинает меня ногой под столом, но меня уже понесло:

– Данте, ты – не такой, как все! Это все знают, ты всем об этом рассказал, даже матери. Только меня одного ты решил в это не посвящать – может, потому, что ты думал подождать моей смерти. Ну что ж, у меня для тебя сегодня две новости: первая – это что умирать я вовсе не собираюсь, а вторая – что до твоих сексуальных предпочтений мне ни вот столечко нету дела. Я люблю тебя и всегда буду любить, даже если я тебе этого никогда не говорил, даже если я слишком часто ошибался по отношению к тебе и даже если иногда может показаться, что мне абсолютно на тебя наплевать. Я восхищаюсь тобой как человеком и как сыном. Я восхищаюсь тобой и люблю тебя и Звеву одинаково, можешь быть в этом уверен. Ну вот, это я и хотел тебе сказать, сказать вам, – я бросаю взгляд на дочь, – и наконец набрался смелости. А теперь, если хотите, мы можем весь вечер продолжать объедаться, а если нет, то я могу встать, взять под ручку мою синьору и удалиться.

Я склоняюсь над тарелкой и принимаюсь за еду, хотя дрожащие руки не позволяют мне крепко держать вилку. Иногда даже роль бирюка и нелюдима стоит мне невероятных усилий. Когда я поднимаю голову, я замечаю, что у Данте блестят глаза, Звева смахивает слезу, Россана пристально смотрит в свою тарелку, а Лео Перотти уставился на меня. Я снова ему улыбаюсь, и тогда он протягивает мне руку и восклицает:

– Знаете, до этого момента я думал, что вы – мерзавец каких мало! Вам удалось заставить меня изменить мое мнение о вас за каких-нибудь пару минут.

Этот Перотти просто красавчик. Я пожимаю ему руку и откликаюсь:

– Ну, если уж на то пошло, то и вы заставили меня поменять мнение на ваш счет. Так что мы квиты!

И мы вместе хохочем. Затем к нам присоединяется Россана, и Звеве с Данте ничего не остается, как последовать общему примеру. Ужин продолжается вполне мирно, и даже макробиотическая еда Перотти кажется очень вкусной. Я расслабляюсь, в том числе и благодаря помощи вина, слушаю рассказы других и даже что-то рассказываю сам, что нечасто со мной бывает. Когда я встаю, чтобы пойти в туалет, Данте идет показать мне дорогу, включает свет в ванной, но не уходит, а стоит и смотрит на меня.

– Что такое, ты еще хочешь помочь мне подержать его?

Он улыбается:

– Я хотел поблагодарить тебя за твои слова – я знаю, что тебе это многого стоило!

– Тебе не за что меня благодарить, это я в долгу перед тобой!

– Не будь слишком строг к себе, в конце концов, ты не был плохим отцом.

– Звева так не думает.

– Ты же знаешь Звеву, ей нравится жаловаться и перекладывать на других вину за свой собственный выбор.

Я только сейчас отдаю себе отчет, что в последние годы я все делал не так: мне нужно было столь же усердно общаться не с дочерью, а с ее братом.

– Ты все больше похож на мать, – со вздохом заявляю я.

Он напоминает Катерину, а Звева – меня. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, кто из нас с женой был лучшим человеком.

– Почему Катерина мне ничего не сказала, ну хотя бы она? – спрашиваю я.

Он выглядит спокойным и умиротворенным.

– Потому что я просил ее этого не делать.

Все просто, даже слишком. Выбирая между сыном и мужем, скорее встанешь на сторону сына. Всегда. Если я протяну подольше, то кто знает, сколько еще горьких истин предстоит мне узнать о Катерине.

Я закрываю дверь и сажусь на унитаз помочиться. В ванной полно кремов и лосьонов непонятного назначения, в воздухе витает аромат ванили. Может быть, это от свечей – они тут в наличии всех размеров и расставлены на каждом свободном клочке пространства. Как я завидую людям, умеющим наводить уют в месте, где они обитают. Россана права: этот дом напоминает пятизвездочный отель, и у меня даже создается ощущение, будто я нахожусь не в сортире, а в холле. К счастью, среди моих наиболее мудрых решений последних лет есть привычка мочиться сидя, иначе с бедным Перотти мог бы случиться инфаркт, если бы он увидел восхитительный туалет его возлюбленного, забрызганный мочой.

Когда я возвращаюсь в гостиную, я нахожу там одну Звеву, которая сидит за столом, скрестив на груди руки и уставившись невидящим взглядом на бокал вина. Думаю, что она ждала меня. Что касается остальных, то Данте со своим парнем ушли на кухню вместе с Россаной. Невероятно, но кажется, между ними тремя возникла какая-то химия. Я думаю, что настала пора уходить, пока моя дочь снова не начала отыгрываться на мне за все свои несчастья.

– Я сожалею о том, что было раньше, – вместо этого произносит она.

– Забудь, – бросаю я.

Звева молча смотрит на меня несколько секунд:

– Я бы никогда не подумала, что ты способен сказать такие слова, да еще и при посторонних. Ты меня удивил!

– Ты меня недооцениваешь.

– Может быть, – слабо улыбается она.

С кухни доносится приглушенный шум. Я сажусь рядом с ней, положив локоть на спинку соседнего стула, и заявляю:

– Кстати, насчет раньше: мне кажется, что и твой выбор Энрико, вообще-то, тоже немного такой. Эксцентричный, я имею в виду. Именно поэтому я и не стал больше ничего узнавать – потому что понял, что ты сейчас тоже находишься на том этапе жизни, когда тебе хочется немного сумасбродства. И, может быть, тебе просто страшно признаться себе в том, что ты меняешься.

Она опускает голову и не отвечает. Тогда я продолжаю:

– Я знаю: страх – очень назойливая штука, такой настойчивый нудный голосок, и чем больше ты стараешься его прогнать, тем скорее он возвращается. И все же знаешь что я понял? Что на самом деле этот голосок просто выполняет свою работу: он пытается спасти тебя от тебя самого, хочет предупредить, что если ты не будешь двигаться, если будешь оставаться на месте, то очень скоро все внутри тебя начнет гнить.

Не поднимая головы, Звева отвечает:

– По правде говоря, у меня такой сумбур в голове, я не знаю, что мне решить…

– Знаешь, какое самое большое из сумасбродств?

Она отрицательно мотает головой.

– Жить так, как чувствуешь, как тебе подсказывает инстинкт.

Дочь с недоумением смотрит на меня.

– Перестать воздвигать перед собой ненужные мысленные препятствия. Если ты последуешь своему инстинкту, ты никогда не ошибешься. Птицы каждый год улетают на юг, а потом возвращаются и не спрашивают себя почему. Так вот мы тоже должны делать то же самое – быть постоянно в движении и не задавать себе слишком много вопросов. За прошедшие годы я задавал себе столько вопросов и все время оставался на месте, никуда не двигался. Теперь я должен нагонять упущенное, и я хочу двигаться каждый день, хотя бы чуть-чуть.