Соблазн быть счастливым - Мароне Лоренцо
– Волнуешься? – спрашивает моя спутница перед тем, как мы нажимаем на кнопку домофона.
– Немного, – коротко отвечаю я.
На самом деле я весь как на иголках – и не потому что, по всей вероятности, мой сын сегодня вечером посвятит меня в то, что вся остальная семья знает уже добрый десяток лет, но потому, что мне предстоит притворяться и изображать того, кем я не являюсь, то есть милого и приятного человека. Люди слишком переоценивают умение быть приятным в общении, которое иногда служит, чтобы спрятать за ним целую кучу гнусностей, и все же так устроен этот мир, и если ты поспешил завести двоих детей, то тебе быстро придется научиться скрывать в их присутствии скуку, боль и подавленность. Если только ты не хочешь, чтобы они от этого страдали.
Данте купил себе жилье в Кьяйе [16], на крошечной площади, к которой ведет узенькая кривая улочка; у него стильная квартира в одном из старинных зданий с толстыми стенами, скрывающими – здесь-то да! – его от соседей. Однако при всем этом его квартира, к сожалению, находится еще и на четвертом этаже, а лифта в доме нет. По правде говоря, внутри многих таких небольших старых зданьиц просто нет места для кабины. И поэтому мне вдобавок нужно еще вскарабкаться наверх и пролить, как говорится, семь потов – и все для того, чтобы услышать от моего сына прямо в лицо, что он не такой, как все.
Он ждет нас на площадке с широкой улыбкой. Я спрашиваю себя, от кого он унаследовал всегда преувеличенно хорошее расположение духа и не я ли случайно передал ему все резервы, бывшие в моем распоряжении, но в следующее мгновение он уже с большим воодушевлением представляется Россане – несмотря на то, что это первый раз с тех пор как нет Катерины, когда он видит рядом со мной женщину. Как и Звева, кстати говоря. Я долго раздумывал, прежде чем решиться на этот шаг, но в конце концов в последнее время меня мало заботило, что думают обо мне другие. Я не должен позволять миру портить мне последние сладкие денечки.
Итак, вот мы и оказались здесь, в квартире моего сына, которая кажется мне чужой не меньше, чем он сам; мы сидим в обставленной со вкусом гостиной, где каждая вещь на своем месте – даже диван высотой с таксу, на который если бы я и сел по ошибке, то потом пришлось бы заказывать автокран, чтобы меня вызволить. Одного этого уже хватило бы понять, что Данте очень мало взял от меня. У меня никогда не было дома, в котором все находилось бы на своем месте, а может, не было даже и обставленной со вкусом гостиной. Такие вещи я всегда оставлял другим – вплоть до того, что это жена решала за меня, что мне нравится, а что нет.
Из стереосистемы звучит легкий джаз, воздух пропитан ароматами благовоний, и я бы ничуть не удивился, если бы где-нибудь здесь посреди квартиры оказался еще и ручей. По стенам развешаны картины, репродукции, произведения цифрового искусства, вокруг стоят статуи и инсталляции. Одна из них помещается в центре комнаты: это алюминиевые нити, свисающие с потолка до самого пола. На каждом проводке есть по белому человечку из папье-маше. Я как зачарованный рассматриваю все эти переплетения, пока мой сын не берет меня под руку и не отводит на кухню, наполненную запахами имбиря и миндаля, а также присутствием Звевы и Лео Перотти – общительного художника, приветствующего меня так, будто мы с ним лучшие друзья, которые встретились после долгой разлуки.
Россана улыбчива и предупредительна, пожимает всем руки, смотрит на все с восхищением и выглядит очень довольной происходящим. В самом деле, в какой-то момент у нее вдруг вырывается:
– Ну уж и шикарный дом, что твой отель!
Я украдкой оглядываюсь и замечаю Звеву, которая стоит, прислонившись к холодильнику, и бросает, мягко говоря, очень удивленные взгляды в сторону моей спутницы. Переключив внимание, я сосредоточиваюсь ужине: он просто не мог не быть таким, каким я себе его представлял: полба с шафраном и морковью, темпура [17] из сардин, кростата [18] из горошка и анчоусов, подаваемая с красной икрой. Я пытаюсь найти хотя бы обычный кусок хлеба, но единственное самое близкое к нему – это рисовые галеты. К счастью, на столе есть бутылка красного вина. Я наливаю себе лишь на донышко, чтобы не получить головомойку, и одновременно поглядываю на Россану, которая, кажется, не заметила не слишком ласкового взгляда Звевы и внимательно слушает художника-гея, объясняющего ей сокровенные секреты своих блюд. Данте подходит ко мне и шепчет мне на ухо:
– Очень милая эта Россана.
– Ну да, – только и отвечаю я, и тут же доблестный Лео втягивает и меня в беседу о макробиотической кухне и средиземноморской диете: две темы, в отношении которых у меня вряд ли найдется что сказать. По правде говоря, все, что связано со здоровьем и здоровым образом жизни, навевает на меня ужасную скуку, и поэтому, пока Перотти пускается в разъяснения всяких тонкостей, я начинаю зевать. Я уже позабыл о хороших манерах, о приличествующих случаю улыбках и разговорах ни о чем. Годы, проведенные среди самых незначительных и одиноких людей на земле, оставили на мне отпечаток: я знаю, о чем говорить с проституткой, но не в состоянии дискутировать с блестящим светским человеком. Иногда я думаю, что если ты рождаешься одним, ты не можешь умереть другим. Ты всю жизнь строишь иллюзии, что пошел по другой дороге, но потом вдруг замечаешь, что под конец твоя новая дорога вывела тебя к той же самой, с которой ты свернул.
К счастью, в наш разговор встревает Россана – очень энергично, как все женщины, и я могу улизнуть так, чтобы мой уход не слишком бросался в глаза. Я выхожу на балкон и стою, разглядывая панораму улиц, разворачивающуюся у меня под ногами. На самом деле в Неаполе гораздо больше, чем зрение, нужен слух: это город, который открывается тебе посредством звуков. На улочках Кьяйи, например, летними вечерами можно слышать женские каблуки, уверенно цокающие по булыжнику, переливы смеха, доносящегося откуда-то издалека, или звон бокалов, которыми чокаются тут же рядом за углом. Зато Позилиппо [19], кажется, лишен дара речи: его широкие пустынные улицы безмолвно расстилаются на холме, а шум города снизу доносится будто приглушенный плотной пеленой. Тебе нужно уметь внимательно прислушиваться к едва уловимым звукам аристократических кварталов, если ты хочешь научиться понимать их. Зато в сердце города, в историческом центре, нужно уметь различать звуки – обращать внимание только на интересные, разделять их, как дорожки песни при микшировании. И тогда ты сможешь наслаждаться гомоном студентов, слоняющихся по старинным улочкам, стуком ножей и вилок, брызжущим из окон ресторанов, звоном множества колоколов воскресным утром, призывными возгласами бродячих торговцев, глухим дребезжащим голосом старика, играющего на губной гармошке у давно запертой на засов и всеми забытой церкви. Но чтобы насладиться всем этим, тебе, однако, нужно выбросить из общего хора гудение мотороллеров, заполонивших все улицы, вопли женщин, скандалящих из-за любого пустяка, завывания очередного певца неомелодики [20], оглушающие прохожих из окон автомобиля.
– Пойдемте-ка, у меня кое-что для вас есть, – зовет меня Перотти, заглядывая на балкон и хватая меня под руку.
Мне хочется помешать ему и решительным движением выдернуть у него мою конечность, но потом я снова замечаю Звеву, которая по-прежнему стоит у холодильника и наблюдает за мной с суровым видом. С самого моего прихода она не спускает глаз с меня и Россаны. Полагаю, что моя спутница не так уж сильно ей понравилась, но на самом деле я и не ожидал, что эта встреча может привести к иному исходу. Звева слишком рассержена на жизнь, чтобы наслаждаться тысячами ее разных граней. Для нее всегда все белое или черное, и она никогда не смогла бы встречаться с человеком, который не принадлежал бы к одной с ней социальной среде.
