Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен

Получается, если беда где-то далеко, на нее можно закрыть глаза, потому что все равно ничего нельзя сделать. А если близко, то никто ничего не делает, потому что страшно. У большинства людей именно так: переживают, но ничего не делают; могут посочувствовать, но тут же об этом забывают.

Вывод, который я сделал, — это все не по-настоящему.

И я так жить не хотел.

Гон издавал странные звуки — глубокие и утробные, доносившиеся откуда-то из-за грудины. Похожие то ли на звериный вой, то ли на скрежет ржавой шестеренки. «Почему он все время пытается делать именно то, к чему вообще не предрасположен?» Слово «бедолага» так и вертелось у меня на языке.

Стальной Жгут в упор смотрел на Гона:

— Не на многое ж ты оказался способен. Ладно, ты сам выбрал. Смотри не пожалей потом.

Он подцепил что-то, валявшееся под ногами. Тот самый нож, который недавно протягивал Гону. И прежде чем кто-то из нас успел дернуться, Жгут приставил нож к его горлу. Но с Гоном ничего плохого не случилось. Потому что удар, предназначенный для него, принял на себя я. Потому что я умер вместо него.

В тот миг, когда я оттолкнул Гона, нож Жгута безжалостно вонзился в мою грудь.

— Сволочь! — заорал Гон.

Жгут вытащил нож. Ярко-красная теплая липкая жидкость, квинтэссенция телесной сущности, быстро вытекала из моего тела. Очень скоро сознание покинуло меня.

Кто-то тряс меня за плечи. Это Гон прижимал меня к себе и кричал сквозь слезы:

— Не умирай, не умирай! Я что хочешь сделаю!

Почему-то он был весь заляпан кровью. Краем глаза я заметил, что Стальной Жгут ничком лежит на полу.

— Извинись перед всеми, кого обидел, кому причинил боль. Искренне извинись. Даже перед бабочкой, которую мучил. Или даже если на кого-то нечаянно наступил, — произнес я, едва шевеля языком.

Сам не знаю почему, у меня вдруг вырвались эти слова. Я ведь пришел сюда, чтоб самому извиниться перед Гоном. А теперь говорю, чтобы он просил прощения. Но Гон лишь кивал:

— Я сделаю, сделаю, все сделаю. Только прошу тебя, пожалуйста…

Тут державший меня Гон почему-то закачался, и его голос стал пропадать. Я медленно закрыл глаза. Мое тело как-то обессилело, обмякло и стало куда-то проваливаться, словно погружаясь глубоко в воду. Вот я и отправляюсь туда, где жил предначально, еще до рождения. У меня в голове словно начал прокручиваться фильм, в котором сцена на дальнем плане становилась четче и четче:

День моего рождения. Наконец-то повалил снег. Мама лежит распластанная на земле, снег вокруг уже окрашен кровью. А вот и бабуля. Лицо у нее свирепое, как у дикого зверя. Она кричит мне через стеклянную витрину: «Уходи! Убирайся прочь!» Я знаю, что смысл этой фразы негативный, так говорят, когда ненавидят. Так Дора кричала на Гона: «Вали отсюда!» Но почему же бабуля прогоняет меня?

Брызги крови. Это кровь бабули. Перед глазами все становится красным. Было ли ей больно? Так же, как мне сейчас? Или, несмотря на боль, бабуле было важнее, что больно ей, а не мне?

Тук — мне на лицо упала слеза. Такая горячая, что можно обжечься. И в этот момент что-то взорвалось в самом центре груди. Нахлынуло какое-то странное чувство. Точнее, даже не нахлынуло, а наоборот — хлынуло из меня, будто прорвало какую-то дамбу. Хрусть! — внутри меня словно что-то окончательно сломалось и вырвалось наружу.

— Я могу чувствовать, — прошептал я. Что конкретно я ощущал — грусть, счастье, одиночество, боль, страх или же радость, — не знаю, подобрать название я так и не смог. Просто я был способен что-то чувствовать. Меня начало мутить, к горлу подкатила такая отвратительная тошнота, что меня чуть не вывернуло наизнанку. И это было потрясающее ощущение! Внезапно меня охватила невыносимая сонливость. Глаза стали слипаться, лицо Гона, мокрое от слез, исчезло из поля зрения.

Вот я и стал нормальным человеком. И в этот самый момент человеческий мир стал стремительно удаляться от меня.

И это, собственно, конец моей истории.

Ну вот, а сейчас что-то типа постскриптума про то, что случилось после.

Моя душа, освободившись от тела, откуда-то сверху смотрела на обхватившего меня Гона. На макушке у него была проплешина в виде звезды. Глядя на нее, я вдруг понял, что никогда над ней не смеялся. И неожиданно расхохотался: ха-ха-ха. И это последнее, что я помнил.

Очнувшись, я снова оказался в реальности. Реальность предстала в виде больничной палаты. Потом я снова несколько раз отключался и приходил в себя. В общем, на то, чтобы окончательно восстановиться и начать ходить, потребовалось где-то несколько месяцев.

Пока я лежал в больнице, мне часто снился один и тот же сон. Школьный стадион, на нем идут соревнования по легкой атлетике. Солнечный день в самом разгаре, ужасная жара, рядом со мной Гон, вокруг нас клубится пыль. Где-то перед нами начинается забег. Гон озорно улыбается и что-то сует мне в руку. Я раскрываю ладонь, на ней лежит матовый шарик с красной прожилкой посредине — шарик словно улыбается. Я начинаю катать его по ладони, красная прожилка тоже вращается, и кажется, что шарик то грустит, то снова смеется.

Этот шарик — сливовое драже.

Я кладу его в рот. Вкус у конфеты кисло-сладкий. Рот наполняется слюной. Я языком перекатываю драже во рту. Время от времени оно со звуком ударяется о зубы: цак, цак. Внезапно язык начинает щипать. От соленого и кислого, острого и горького. А тут еще до умопомрачения приторный запах шибает по ноздрям. Я начинаю бешено отфыркиваться.

Бах! — в воздухе раздается выстрел стартового пистолета. Мы резко срываемся с места и несемся вперед. Мы не участвуем в забеге, и это не соревнование на результат: мы бежим сами для себя. Нам нужно просто ощущать, что наши тела рассекают воздух.

Когда я открыл глаза, передо мной стоял доктор Сим. Он рассказал мне, что случилось за то время, что я валялся в больнице.

Сразу после того, как я потерял сознание, на месте событий появился профессор Юн с полицией. Конечно, было бы гораздо круче, если бы всю ситуацию мы разрулили сами, но в глазах взрослых мы были просто детьми. Дора связалась с классной, кто-то из ребят рассказал, что Гон общается с Колобком, полиция разыскала его, после чего уже не составляло труда выйти на Стального Жгута.

Жгута уложил Гон — пырнул ножом. Рана оказалась не смертельной, угрозы для жизни не было. Его выписали из больницы даже раньше, чем меня, и теперь он ждал суда.

За Жгутом числилось такое и столько, что перечислять здесь все нет никакой возможности. Как потом рассказывали, весь судебный процесс у него с лица не сходила улыбка, даже во время вынесения приговора (более строгого, чем ожидалось). Я думал, как же у него были мозги устроены… хотя нет, как в принципе устроен человек. В целом. Надеюсь, когда-нибудь в его жизни наступит день, когда у него получится сменить это выражение на своем лице.

То, что Гон ударил Жгута ножом, скорее всего, будет признано вынужденной самообороной. Доктор Сим сказал, что Гон сейчас проходит психологическую реабилитацию и пока навещать его нельзя. Профессор Юн решил изменить свою жизнь: ушел в академический отпуск, чтобы все время уделять исключительно сыну. Гон пока не очень много с ним общался, но профессор пообещал приложить все усилия, чтобы это исправить.

Доктор Сим также рассказал, что в мое отсутствие в книжную лавку несколько раз заходила Дора. Она передала для меня открытку. «Всякую писанину» она по-прежнему не любила, поэтому чисто в своем стиле вместо записки вставила в открытку фото. На снимке она бежала, обе ноги не касались земли, словно взмывая в небо. Дора все-таки перевелась в школу, где была секция легкой атлетики. После этого она сразу же заняла второе место на районных соревнованиях. Выходит, она вновь обрела свою «испарившуюся» мечту. Родители, наверное, по-прежнему зовут ее дурашкой, но теперь уже просто в шутку, для подначки.