Джоанн Харрис - Кошка, шляпа и кусок веревки (сборник)
— Ясно. — Да, мне действительно все было ясно. Этих я совершенно точно уже видел и раньше. В другом месте, в другом обличье, но я хорошо их знал, я нутром чувствовал, кто они такие. И они, разумеется, меня знали. И, можете мне поверить, людьми они только выглядели. Под этими пальто с квадратными плечами, как у сыщиков из мультфильмов, скрывались жуткие оскаленные клыки и острые когти. — Как ты думаешь, что они тут делают?
Брендан пожал плечами.
— Охотятся.
— На кого?
Он снова пожал плечами. Он никогда не отличался словоохотливостью. Даже в человеческом обличье. А я вот люблю поговорить. И нахожу, что иной раз это весьма полезно.
— Значит, ты их и раньше здесь видел?
— Я как раз шел по их следу, когда наткнулся на тебя. Пришлось, правда, по пути два раза поворачивать назад — не хотелось привести их к себе домой.
Ну, тут я вполне его понимал.
— Они вообще-то кто? — спросил я. — Чье-то воплощение? Я таких не помню, пожалуй, со времен Рагнарёка,[59] но вроде бы…
— Ш-ш-ш…
Мне уже начинало несколько надоедать, что он все время на меня шикает и заставляет молчать. Видите ли, Брендан — старший из нас, близнецов, и порой позволяет себе подобные вольности. Я уже собирался должным образом ему ответить, но тут рядом со мной послышались некие странные звуки, и в поле моего зрения возникло весьма странное существо. Я даже не сразу понял, кто это, подобные отщепенцы обычно прячутся, так что на улицах огромного Нью-Йорка их довольно трудно заметить, вот и этот устроился на ночлег в картонной коробке, поставив ее за пожарную лестницу. Однако, выбравшись оттуда, он двигался легко и свободно, полы старого пальто, в которое он был одет, при его быстрых движениях хлопали, как птичьи крылья, и обвивались вокруг его костлявых колен.
Мне достаточно было мельком на него глянуть, и я сразу же его признал. Да, это был он, старик Муни,[60] в данное время являющийся воплощением Мани,[61] Луны. Увы, он почти утратил разум и стал немного похож на Мартовского Зайца,[62] бедный старый педик! Такое часто случается со старыми богами, когда они слишком много пьют: мед поэзии,[63] как известно, напиток крепкий. Но бежать он пока был вполне способен и со всех ног бросился улепетывать, и мы с Бренданом расступились, пропуская его. Я заметил, что те два типа в длинных пальто тут же ринулись ему наперехват.
Они пробежали совсем рядом с нами, и я почувствовал их запах, отвратительный смертоносный запах. Гнилостный. Ну, вы же сами знаете, что невозможно научить хищника чистить зубы и полоскать рот.
Я чувствовал, как Брендана, стоявшего рядом со мной, бьет дрожь. А может, это меня била дрожь? Ей-богу, не уверен. Но мне вдруг стало действительно страшно, я понимал это совершенно отчетливо — хотя в крови у меня циркулировало вполне достаточно алкоголя, чтобы сделать мое восприятие несколько отстраненным. Так или иначе, я замер, боясь шевельнуться и забившись как можно глубже в тень. Те двое остановились у входа в переулок, и старичок Муни тоже остановился, явно не зная, как поступить: сразиться или сбежать. И тут…
Значит, он все-таки решил с ними сразиться! Ладно, подумал я. В конце концов, даже крыса разворачивается и бросается на своего преследователя, если он загонит ее в угол. Впрочем, это отнюдь не означало, что я тоже должен вмешаться. Теперь я чувствовал и запах Муни — его основу составляла жуткая вонь перегара, грязной одежды и немытого тела, и к этим «ароматам» примешивался противный липкий запах меда поэзии. Я понимал, что Муни страшно напуган. Но ведь и он был богом — пусть и здорово потрепанным и склонным к алкоголизму, — а значит, драться он собирался как бог, ведь даже у такого закоренелого пьянчуги, как Муни, есть свои хитрые трюки, испокон века известные всякому лунному божеству.
Так что вполне возможно, что тем двоим придется несладко.
На какое-то время все трое замерли под единственным уличным фонарем — мерзкие хмыри в долгополых пальто и безумный старый поэт, — как бы обозначив собой три вершины некоего треугольника. Затем все разом пришли в движение — движения парней в пальто по-прежнему были скользящими, текучими, как у танцоров, а Муни вдруг резко подпрыгнул с победоносным кличем, на кончиках пальцев у него вспыхнул яркий огонь, и он начертал в воздухе могущественную руну Тир. Я успел заметить, как Тир, сверкнув во тьме, точно стальная лопасть, со свистом полетела в сторону нечисти. Но они успели пригнуться — ни одно балетное па-де-де не могло бы сравниться в грации с этими мимолетными движениями, — затем разошлись в разные стороны и снова сошлись, когда пущенный Муни «снаряд» просвистел мимо. Теперь они направлялись прямиком к старому богу, которого явно несколько ослабила попытка сразить врага с помощью магии.
Для того чтобы воспроизводить старинные руны — не говоря уже о том, чтобы метать их в противника, — требуется немало сил, а Муни большую часть своей магической мощи уже утратил. Он открыл рот — должно быть, хотел произнести заклинание, — но не успел вымолвить ни звука: твари в пальто с квадратными плечами с невероятной, сверхчеловеческой скоростью налетели на него, и я вновь почувствовал исходившее от них зловоние, но теперь оно стало значительно сильнее — воняло так, словно я находился внутри барсучьей норы. Они заходили с двух сторон, на бегу расстегивая пальто, — но действительно ли они бежали? Скорее, пожалуй, они скользили по воздуху, как летучие корабли, разворачивая полы своих длинных пальто, словно паруса, и явно намереваясь накрыть ими осаждаемого лунного бога.
Муни запел — мед поэзии, знаете ли, — и, на мгновение дрогнув, его пьяный голос постепенно окреп и стал истинным голосом великолепного бога Мани. Вокруг него вдруг возникло ослепительное сияние, при виде которого мерзкие хищники оскалились и зарычали, а я с удивлением услышал, что с уст старого безумца льется та самая песнь, которую обычно лунный бог поет, проезжая по небу в своей колеснице. Причем пел Муни на том самом языке, какого вам никогда в жизни не постичь, ибо каждое слово этого языка способно свести смертного с ума от ужаса, смешанного с восторгом, или низвергнуть звезды с небес, или заставить человека упасть замертво, или, напротив, воскресить его из мертвых.
А он все пел, и на миг страшные охотники сперва замедлили шаг, потом остановились, и уж не след ли одинокой слезы блеснул в тени черной шляпы? Мани пел о волшебстве любви и смерти, о красоте одиночества и отчаяния, о том, что даже краткий промельк светлячка способен разогнать тьму — пусть на одно лишь мгновение, равное взмаху его крылышек, одному его вздоху, — прежде чем огонь опалит его, и он погибнет.
![Иоанна Хмелевская - Большой кусок мира [Большой кусок света]](/uploads/posts/books/227132/227132.jpg)
![Аллэин Флаер - Веревки и цепи. Часть первая - Веревки. [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
