Сара Уотерс - Бархатные коготки
Мы оказались гвоздем вечера.
За кулисами Китти целовала меня в щеку, Уолтер обнимал за плечи, со всех сторон неслись восторги и похвалы, я же стояла ошеломленная и не могла ни улыбнуться в ответ, ни скромно отвергнуть комплименты. Всего каких-нибудь минут семь провела я перед шумной веселой толпой, но за это недолгое время мне открылась новая истина обо мне самой, от которой у меня захватило дух, я не узнавала себя.
Истина эта заключалась в следующем: как девушке мне никогда не достигнуть того ошеломительного успеха, какой мне доступен как юноше, одетому немного по-женски.
Одним словом, мне открылось мое призвание.
*На следующий день я, что было вполне уместно, обрезала себе волосы и изменила имя.
Стрижку мне сделал в Баттерси тот же театральный парикмахер, у которого стриглась Китти. Работа продлилась час, Китти сидела и смотрела; под конец парикмахер, помнится, поднес мне обратной стороной зеркало и предупредил: «Вы, наверное, завизжите: девицы всегда визжат после первой стрижки». Тут на меня внезапно напала дрожь.
Но когда он повернул зеркало, я, увидев себя преображенной, только улыбнулась. Стрижка была не такая короткая, как у Китти: волосы падали по-цыгански мне на воротник, свиваясь, поскольку их больше не оттягивала коса, в нетугие кольца. В локоны надо лбом он втер немного макассарового масла, так что они сделались гладкими, как кошачья шкурка, и зазолотились. Когда я, повернув и наклонив голову, их потрогала, у меня порозовели щеки. Парикмахер добавил: «Видите, в самом деле непривычно» — и показал, как прилаживать отрезанную косу (так маскировала свою стрижку и Китти).
Я промолчала, но румянец на моих щеках был вызван не сожалением. Я покраснела оттого, что ощутила как дерзость свою новую, короткую прическу и голую шею. А еще, как в тот раз, когда я впервые надела брюки, во мне возникло волнение, растущее тепло, и я захотела Китти. В самом деле, чем больше я уподобляла себя мужчине, тем больше ее хотела.
Но сама Китти, хотя тоже встретила улыбкой результат трудов парикмахера, улыбнулась еще шире при виде возвращенной на место косы.
— Так-то лучше, — сказала она, когда я встала и отряхнула юбки. — А то настоящее пугало: короткая стрижка — и платье!
На Джиневра-роуд нас поджидал Уолтер, миссис Денди накрывала на стол; там я получила новое имя, под стать новой смелой стрижке.
Для дебюта в Камберуэлле мы сочли излишним менять имена и значились в программе как «Китти Батлер и Нэнси Астли». Но после нашего успеха директор театра, приятель Уолтера, предложил нам месячный контракт и хотел знать, что печатать в афишах. Китти Батлер нужно было сохранить — она выступала уже полгода и была популярна, но вот «Астли», по словам Уолтера, звучало слишком обыденно: «А не придумать ли что-нибудь поинтереснее?» Я не возражала, заметила только, что хотела бы сохранить имя Нэн, ведь так меня окрестила сама Китти. И вот за ланчем все наперебой стали предлагать подходящие, по их мнению, псевдонимы. Тутси назвала «Нэн Лав», Симс — «Нэн Серджент». «Нэн Скарлет — нет, Нэн Силвер — нет, Нэн Голд…» — размышлял вслух Перси. В каждом имени я с удивлением обнаруживала новую, чудесную версию себя самой; это было как стоять у вешалки костюмера и один за другим примеривать пиджаки.
Но ни одно не приходилось впору, пока Профессор, постучав по столу и откашлявшись, не возгласил: «Нэн Кинг». Я бы не отказалась, как прочие артисты, украсить рассказ о выборе сценического имени каким-нибудь ужасно остроумным или романтическим сюжетом — как мы открыли наугад такую-то книгу, а там то, что мне нужно, или как я услышала слово «Кинг» во сне и оно вызвало у меня трепет, — но лучше всего неприкрашенная правда: нам всего-навсего требовался псевдоним, Профессор предложил «Нэн Кинг», и мне понравилось.
Как Китти Батлер и Нэн Кинг мы и вернулись в тот вечер на камберуэллскую сцену, чтобы снискать тот же и еще больший успех, чем накануне. «Китти Батлер и Нэн Кинг» — значилось теперь в афишах, и эти имена начали упорно подниматься в списке — со средних позиций на вторые, а потом и на первые.
Не только в зале Камберуэлла, но за последующие месяцы в прочих не самых знаменитых лондонских залах, а затем понемногу и кое-где в Уэст-Энде…
*Понятия не имею, почему мы с Китти на пару больше полюбились публике, чем прежде Китти Батлер сама по себе. Может быть, Уолтер был прав: секрет заключался в новизне; позднее нам стали повсеместно подражать, однако в 1889 году в Лондоне не существовало другого номера, подобного нашему. Не исключено, что оправдалось еще одно предсказание Уолтера: пара девушек в наряде джентльменов куда больше очаровывала, волновала, дразнила зрителей, чем одна девушка в брюках, цилиндре и гетрах. Знаю, мы мило выглядели вместе: Китти с каштаново-коричневыми стрижеными волосами и я, со светлыми, гладкими, отливающими глянцем; она на небольших каблуках, и я в женских туфлях на плоской подошве и в ловко скроенном костюме, который придавал моей тонкой угловатой фигуре женственный изгиб.
В чем бы ни заключался секрет, он сработал, причем сработал чудодейственно. Мы достигли не просто популярности, как прежде Китти, но настоящей славы. Наши гонорары росли, мы выступали в трех залах за вечер, а то и в четырех; теперь, стоило нашему экипажу застрять в пробке, кучер выкрикивал: «Я везу Китти Батлер и Нэн Кинг, через четверть часа они должны быть в «Ройал Холборне»! Дайте дорогу!» — и тут же другие кучера сторонились, чтобы нас пропустить, с улыбкой заглядывали к нам в окошки и приподнимали шляпы! Теперь не только Китти, но и меня заваливали цветами, приглашениями на обед, просьбами дать автограф, письмами…
Далеко не сразу я поняла, что это действительно происходит и именно со мной, не сразу поверила, усвоила, что публика ко мне благоволит. И, полюбив в конце концов свою новую жизнь, я привязалась к ней страстно. Удовольствие от успеха, полагаю, понять легко; меня больше поразило и захватило другое: я обнаружила в себе способность получать удовольствие от лицедейства, публичных выступлений, маскарада; мне нравилось носить красивую одежду, петь непристойные песенки. До тех пор мне было достаточно стоять за кулисами и наблюдать, как Китти в свете рампы флиртует с огромной шумной толпой. Теперь же, совершенно неожиданно, мне тоже довелось заигрывать со зрителями, ощущая на себе их завистливые, восхищенные взгляды. Это произошло само собой: я полюбила Китти, а затем, сделавшись Китти, полюбила немножко и самое себя. Мне нравились мои волосы, такие гладкие и блестящие. Безумно понравились мои ноги: прежде, когда они были окутаны юбками, я о них не задумывалась, но только теперь увидела, какие они длинные и стройные.
