Владимир Бацалев - Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния
— Да что тут нового? Фамилии на доске объявлений?… Чтобы создать что-то новое, нужно силу прикладывать. А она есть только у энтузиастов. Кто тут энтузиаст? Я? Или Сусанин? Мы без всякого напряжения зарплату получаем по календарю. А у вас пенсия больше, чем моя зарплата…
— Вы пенсией не попрекайте. Я ее заслужил…
— Вот именно, слуга всех господ…
— Кто вам разрешил обзывать меня?..
— Письменный приказ еще не готов, — говорю я.
— Почему вы не уважаете?..
— А почему я должен уважать?
— Хотя бы потому, что я старше! Хотя бы из простой вежливости! Из приличия, наконец!
— А меня доконали приличия! И вежливости такой я не понимаю. Не понимаю, почему я должен протягивать вам руку, если у меня чешется нога дать вам под зад, раз вы встали поперек дороги.
— Вы, молодой человек, просто дрянь, невоспитанная дрянь!
— Просто я сказал, что думал. Даже еще не сказал, сейчас скажу, слушайте: вы, Столик, бесполезный человек, вы всю жизнь не делали ничего, от вас и не останется ничего, кроме гумуса на совхозных полях. Вас даже коллеги-дармоеды не уважают. Ваше счастье, что вы родились в стране, где пять работяг могут прокормить десять бездельников и при этом терпеть их рядом с собой, даже терпеть, чтобы пустозвоны жили лучше них и руководили ими. Но лично я вас терпеть не намерен: вы мне противны до блевотины. Сплю — его хоть природа бездельником создала, вы — сознательный бездельник!
— А работяга ты, что ли, хорек вонючий? Ты меня кормишь?
Столик-таки напросился, я даю ему пинка, и он летит на газон. Но ненароком я давлю цыпленка в кармане. Выкидываю трупик в урну. Думаю, если покажу, мы его три дня хоронить и рыдать будем.
…Что я за человек? Почему всю жизнь кого-нибудь душу, бью? С тех пор как научился сжимать ладошку в кулак. Я даже бил своего учителя — тренера по боксу. Невероятная скотина — он курил в спортзале, где и так дышать нечем, но это еще можно бы перетерпеть. Хуже было, что он постоянно ругался матом, словно других слов и не знал: только мат плюс боксерские термины. Я мирился три года, но однажды, когда он готовил меня персонально к соревнованиям и орал, потому что у меня никак не получался боковой удар, я все-таки съездил ему по уху — так он меня достал. А этот сорокалетний бугай рассвирепел и ответил мне — тринадцатилетнему мальчишке — голым кулаком, без перчатки. Нос мой, конечно, захрустел и прилип к щеке, а кровь приклеила его…
Пока Столик барахтается в кустах, я думаю: «А правда, из какой я категории бездельников? Наверное, из категории вынужденных, из самой массовой… Надо бы предложить Сусанину организовать Союз временно нетрудоспособных…»
В квартире Марины я застаю такую картину: посреди кровати, поджав ноги и укрыв их пледом, устроилась хозяйка; с обеих сторон от нее чинно сидят Путаник и Кавелька, зажав ладони между ног.
Марина визжит от радости:
— А я решила, что ты уехал навсегда! Вчера Адам ходил в изолятор, но ему никто не открыл.
— Чем ты больна?
— Расстройством, — говорит Марина. — Я расстроилась, когда решила, что ты уехал, и мне стало плохо, холодно, гадко. Меня тошнило без тебя.
Я тоже сажусь на кровать, и Марина забирается на мои колени. Она кладет голову мне на грудь и просит:
— Не уходи больше, ладно?
— Ладно, — обещаю я.
Так мы сидим и молчим, потому что Марина уже спит. Когда на дворе становится темно, она открывает глаза, прыгает на пол и улыбается:
— Вот я и выздоровела!
Путаник и Кавелька тоже чуть не прыгают от радости. Они берутся за руки и начинают водить вокруг Марины хоровод.
— На-ко-нец-то! На-ко-нец-то! — поют они с интонациями Сплю.
— Что «наконец-то»? — спрашиваю я.
— Марина поправилась, — говорит Кавелька, прекращая народный танец. — Теперь мы пойдем в ЗАГС, и Миша станет моим мужем, а я, если соглашусь, его женой.
— Мы с воскресенья сидим тут и ждем, когда Марина выздоровеет, — говорит Путаник.
«Господи! — думаю я. — Кто же в этой стране работает?»
— Почему вы не могли ждать на работе? — спрашиваю я наивно.
— Мы боимся расставаться. У Кавельки предчувствие, что если мы расстанемся, то судьба уже не сведет нас. А это — несчастье для нас обоих. Так мы решили.
Ну, что Кавелька — набитая дура, я знаю. Однажды в аптеке на моих глазах она купила противозапорные свечи и спросила провизора, нужно эти свечи, вставив в одно место, поджигать или они сами сгорят? Но Путаник! От него я не ожидал такого расслабления мозгов.
— Значит, вы высиживаете здесь свое счастье? — спрашиваю.
— Бежим скорее в ЗАГС, Марина, — одновременно со мной требует Кавелька.
— Но я тоже боюсь расставаться с Иваном, — улыбается Марина.
— Милый Ваня, — умоляет Кавелька, — бежим, пожалуйста, с нами.
— Давайте хоть поужинаем сначала, — предлагаю я.
— Но в доме нет ни крошки, — улыбается Марина.
— Адам вчера доел последнюю рыбную консерву, — подтверждает Путаник.
— ЗАГС уже закрыли, — говорю я.
— У Марины есть ключ от двери, — объясняет Кавелька.
— И ключ от сейфа, где лежит печать, — объясняет Путаник.
Деваться некуда — я соглашаюсь
Марина снимает халат, и я говорю, напустив в голос строгость:
— Марина, в комнате мужчины. Разве ты не стесняешься их?
— Нет, — улыбается Марина. — Мы с девочками, когда переодевались, ни от кого не прятались.
— Теперь тебе придется прятаться: ты не в детдоме, и уже взрослая девушка. Собирай свои тряпки и дуй в ванную.
— Хорошо, я буду стесняться, — улыбается Марина. — Хочешь, я буду спать в одежде?.. У нас была такая девочка — ее никто не мог раздеть…
Мы приходим в ЗАГС, зажигаем свет и садимся за круглый стол, положив руки на зеленое в кляксах сукно, как будто ночь напролет собираемся играть в карты. Мне достается грустное место регистраторши смерти.
Марина вынимает из стола бумаги и через одну сдает их жениху и невесте.
— Заполните эти бланки, — улыбается она. — Предупреждаю, что неверно указанные сведения могут повлечь за собой расторжение брака.
Кавелька и Путаник смотрят друг на друга с подозрением, потом дружно сопят и хватают ручки. Кавелька черкает скорописью, словно боится забыть о себе что-то, Путаник выводит крендельки и завитушечки, словно пытается что-то вспомнить. Пока они пишут, Марина забирается мне на колени, и мы резвимся, как две собачки. Потом я плачу пошлину, потому что жених с невестой выше денег, а Марина выписывает «Свидетельство о браке». Кавелька расписывается за себя и за свидетеля жениха, а Путаник — за себя и за свидетельницу невесты. Я включаю электроколымагу, из которой тотчас ревет марш Мендельсона, отштамповываю паспорта и вручаю молодоженам. Кавелька ревет в голос и трясет головой, а Путаник так смущен, что закрывает лицо развернутым паспортом, и на лбу Миши отпечатывается непросохший штамп. Вдруг меня осеняет, я даже подпрыгиваю:
— Марина, давай тоже станем мужем и женой!
— Ой, как здорово! — радуется Марина и хлопает в ладоши.
Кавелька тоже радуется и тоже хлопает. И даже Путаник бьет ладонь о ладонь.
Мы тотчас строчим анкеты и еще одно «Свидетельство о браке». Потом Марина встает на одном краю стола, а я — на противоположном.
— Иван, — улыбается Марина, — ты ведь согласен взять меня в жены?
— Да, — говорю я.
— А я? — улыбается Марина. — Я согласна стать твоей женой? — Она обегает полукруг стола, берет меня за руку и говорит: — Я и подавно согласна.
И возвращается на свое место:
— Объявляю нас мужем и женой!
Вот так-то! Путаник заводит шарманку с Мендельсоном, а я беру Марину на руки и обношу вокруг стола, как приз.
Тут даже мне становится весело.
— Пойдемте в ресторан! — предлагаю я. — Не каждый же день женишься!
Путаник смотрит на часы и издыхает с облегчением:
— Ресторан закрыт.
— Тогда пойдемте к моей жене и будем пить фирменный напиток Сворска: уж бутылка гидролизного у любого таксиста есть!
— Зачем покупать? — спрашивает Путаник. — У меня в портфеле всегда лежит такая бутылка.
— А еду можно попросить у Фрикаделины, — улыбается Марина, — или у Любки.
— Мы с Мишей поспешим ко мне, — говорит Кавелька, — я вся горю. Я так долго ждала, что у меня не осталось сил на праздник.
— Что ты ждала? — улыбается Марина.
— Когда, наконец, Миша станет моим мужем по-настоящему, когда два наших тела и две души сольются в одно и в одну на узенькой девичьей кроватке, и только сноп лунного света встанет вуайером над таинством любви да ветви за окном, шелестя и напевая…
— Но Миша уже стал твоим мужем по-настоящему, — перебивает Марина.
— Нет, еще не стал. Я лучше знаю, я чиста, как весталка, — утверждает Кавелька. — Он, правда, порывался, негодник, но я не позволила.
