Наталья Романова - Если остаться жить
Ира очень хорошо помнит, как они с Ильей получили эту телеграмму и как Илья всю ночь перед приездом Инны не спал и читал Ире гоголевского «Вия». Илья Львович любил читать вслух, и, очевидно, в ту ночь он читал про всякие ужасы, надеясь потопить в них свои страдания. После той ночи Ира видела Илью каждый день на лестнице. Только не на их площадке, а этажом выше. Ира поднималась туда к нему и видела, как он плачет. А Инна Семеновна, выходя из квартиры, ни разу не подняла головы.
Ира заболела, и Инна Семеновна не смогла сразу выехать, а когда уже были билеты на самолет, пришла телеграмма от Ириного папы: «Я женился. Привези Иру».
А теперь Михаил Александрович говорит, что, если бы Ирина мама не испугалась Севера, Ира бы жила с ним.
— Но ты же женился, — напомнила Ира своему папе то, что, очевидно, он забыл.
— Тогда я еще не женился.
— Но ты же прислал телеграмму, что женился.
— Я просил привезти тебя. Я проверял твою маму. Если бы она, несмотря на мою телеграмму, приехала, мы были бы вместе.
— Зачем тебе надо было ее проверять, когда она и так выполнила все пункты твоего ультиматума.
— «Ультиматума», — повторил Михаил Александрович ехидно, и Ира вдруг почувствовала, что он ненавидит ее маму. А ведь мама, если бы Ирин папа не вздумал ее проверять, действительно поехала бы к нему, поехала потому, что она любила его, и потому, что не могла его бросить одного в том положении, в каком он оказался. Так она говорила тогда. И еще она тогда говорила, что Илью она тоже любит, но Илья на свободе, у Ильи работа, которой он отдал всю жизнь.
А потом эта телеграмма, и они никуда не поехали, и Ира была счастлива, потому что она не могла жить без Ильи.
— Как видишь, я был прав, она тут же вернулась к Илье.
— Ты сам во всем виноват, — сказала вдруг Ира тоном судьи.
— В чем же? — поинтересовался Михаил Александрович.
— Когда я должна была родиться, ты сказал Илье, что любишь другую женщину.
— Вранье! Я никогда ничего подобного не говорил. Я уже это слышал от твоей мамы, когда она ко мне приезжала. И я ей тогда же сказал, что Илья ей соврал. Поэтому я и просил ее больше с ним не встречаться.
— Но ты же сам написал маме из лагеря, что никогда к ней не вернешься.
— Я не хотел ее связывать.
— Я не верю, чтобы Илья мог соврать, — Ира сказала это так, словно она Жанна д'Арк и ее пытают перед тем, как сжечь.
Лицо у Михаила Александровича вдруг стало одобрительно мягким.
— Видишь ли, Ирочка, — начал Михаил Александрович ласково, — я уважаю твои чувства к Илье. Он воспитал тебя, он заменил тебе отца, он очень хороший человек, достойный уважения и любви, и я тоже его люблю, он мой друг, друг юности, но жизнь — это сложная штука, и в жизни бывает так, что и очень хорошие люди могут совершать не совсем порядочные поступки. Илья очень любит твою маму, всю свою жизнь он посвятил завоеванию ее. А уж какими способами, пусть это останется на его совести. Я хочу только, чтобы ты поняла: вранье вранью рознь. Вот ты только что обманула милиционеров. Ты сделала это ради своего отца, который— ты знаешь, ни в чем не виновный — отсидел десять лет, который очень хотел тебя увидеть и поэтому пошел на риск. Но ведь ты бы не стала обманывать милиционеров, чтобы спасти настоящего врага. Правда же?
— Да, — подтвердила Ира и вздохнула.
— Знаешь что, — сказал Михаил Александрович, неожиданно повеселев, — давай пойдем куда-нибудь поедим. Есть тут поблизости какое-нибудь такое заведение?
Ира задумалась.
— Поблизости есть, но я люблю ходить в ресторан на улицу Горького.
Потом, когда Ира выросла, она все поняла, но тогда она удивилась, почему папа вдруг стал снова даже не то что злым, а скорее раздосадованным. Но он ничего не сказал Ире, а повел ее в тот ресторан, куда она так любила ходить со своей мамой и со своим Ильей. За всю дорогу Ирин папа задал только один вопрос:
— И часто ты ходишь в ресторан?
— Часто, — ответила Ира.
Но когда Ира подвела Михаила Александровича к дому, на котором большими буквами было написано: «Мороженое», — Михаил Александрович вдруг остановился, посмотрел на Иру, словно только сейчас впервые увидел ее, и растерянно проговорил:
— Ну какой же я дурак, какой дурак!
Илья Львович издал сонный протяжный звук. Потом начал стонать. Тихо Илья Львович никогда не просыпался. За стонами и чирканьем спичек последовал кашель. Кашляя, Илья Львович стонал, задыхался и опять кашлял. А затем все стихло. Илья Львович докурил папиросу и вышел на кухню. Ира слышала, как Илья Львович пил чай и шуршал газетой. Потом откашлялся, но не так, как после сна, закуривая папиросу, а нормально, спокойно и деловито. Так откашливаются на трибуне перед выступлением. Ира почувствовала это и сразу внутренне вся собралась. Она приготовилась, но, приготовившись, в то же время уверила себя, что все это ее фантазия. Однако дверь отворилась и вошел Илья Львович.
— Я не хочу курить здесь, — сказал он, — ты можешь выйти в кухню? Я бы хотел с тобой поговорить.
— Ничего, кури здесь, — разрешила Ира.
Она не хотела идти в кухню. В комнате она могла прилечь на диван в случае, если бы она устала.
Илья Львович сел в кресло.
— Я очень волнуюсь, поэтому, вероятно, буду путано говорить, но я надеюсь на твою тонкость, ум и широту взглядов.
Илья Львович, отличавшийся умением красиво говорить с трибуны, часто жаловался, что ответственные разговоры с глазу на глаз у него не выходят. Поэтому прежде чем идти на такой ответственный разговор, Илья Львович всегда хорошо продумывал его.
Когда Илья Львович начал говорить, Ира поняла, что он потратил не один час, обдумывая этот разговор. Итак, Илья Львович надеялся на Ирину тонкость, ум и широту взглядов. Но зачем все эти дивные Ирины качества вдруг понадобились Илье Львовичу?
— Когда я был юношей, — продолжал Илья Львович, — моим женским идеалом, не говори только об этом маме, была маленькая тоненькая девушка, щебечущая целыми днями, как птичка. Но в жизни редко получается все то, о чем мечтаешь, и вместо щебечущего слабого существа я встретил твою маму. Женщину страстную и сильную. Это неважно, что ей тогда было восемнадцать лет, она и тогда уже умела жонглировать людьми не хуже, чем теперь. И она подмяла меня под себя. Не буду говорить о своих сложных отношениях с Михаилом — это долгий и никому не нужный сейчас разговор, ты согласна со мной?
Илья Львович остановился и вопросительно посмотрел на Иру. Ира пожала плечами.
— Я не понял, не надо? — переспросил Илья Львович.
Ира опять пожала плечами.
— Я думаю, что не стоит. Если у тебя возникнут какие-нибудь вопросы, я отвечу на них потом.
Ира смотрела на Илью Львовича и думала: что же это все значит? Ей вспомнились слова Инны Семеновны: «У Ильи чувства не настоящие, а запрограммированные». Раньше Ире казалось, что мама говорит это просто так, в пылу ссоры с Ильей, но сейчас Ира понимала ее.
— Так я продолжу? — опять спросил Илья Львович, сделав несколько затяжек. — Ты пока все понимаешь, о чем я говорю?
— Все.
— Я очень любил твою маму до дня твоего рождения. Только пойми меня правильно. Это не имело отношения лично к тебе, тебя я всегда любил и люблю. Но со мной что-то тогда случилось. Я часто потом об этом думал, но никогда не мог понять, в чем было дело. Очевидно, я не мог простить Инне, что она не ушла от Михаила и ребенок родился не мой. Я — опять-таки пойми меня правильно — говорю о ребенке как о чем-то абстрактном. Конечно, я сделал неправильно, надо было тогда порвать с Инной, но я не решился. Мне казалось тогда, что моя личная жизнь уже кончилась. А тут Михаила арестовали, и я не смог бросить тебя и Инну. Годы шли, я окончательно на себя махнул рукой. Ну и тут вдруг я встретил Галину. Не будем говорить, хорошая она или плохая, это роли не играет. Роль играет другое: я ее люблю. Да, люблю. И я думаю, что ты должна меня понять. Ты за свою жизнь, которая у тебя еще вся впереди, была влюблена не один раз. Я же вдвое старше тебя и любил всего лишь два раза. Да, да. Не так уж много.
Последнюю фразу Илья Львович произнес с раздражением. Только было непонятно, на кого и за что он раздражается.
— Вот, в общем-то, и все, что я хотел тебе сказать, — уже более спокойно сказал Илья Львович. — Впрочем, не все. Я все эти дни искал выхода из создавшегося положения и сегодня, кажется, нашел его. Я решил выехать из этой квартиры. Но только не подумай, что к ней, нет. Я хочу пожить один, чтобы разобраться во всем, что со мной происходит, проверить себя.
Илья Львович замолчал. Ира тоже молчала.
— Может быть, ты все-таки выскажешься? — спросил Илья Львович.
Недаром Петр Дмитриевич говорил, что сильные раздражители могут не вызывать никакого эффекта, в то время, как слабые вызывают бурю отрицательных эмоций.
