Наталья Романова - Если остаться жить
И вот прошло десять лет, Ире исполнилось тринадцать, и Ирин папа приехал в Москву. Ира очень хорошо помнит тот день, когда Ирин папа позвонил в дверь, дома кроме Иры был только Илья Львович. Ира, конечно, не могла узнать своего папу, но папа сам узнал ее и, когда она остановилась в недоумении перед открытой дверью, сказал ей: «Я твой папа, Ирочка». Ира не бросилась целоваться, даже не сказала «здравствуйте». Она вошла в комнату и сказала Илье Львовичу: «Выйди, там приехали…»
Ира не сказала, кто приехал, она не называла своего родного папу папой. Она никак его не называла. Поэтому письма к нему ей ужасно было трудно писать: она начинала их без обращения. Илью Львовича она тоже не называла папой, она называла его просто Ильей.
«Почему Ильей, почему не дядей Ильей?» — спрашивали Иру. И она отвечала: «Потому что он мне не дядя». Сама бы она не додумалась до такого ответа, но так отвечала Ирина мама, когда ей говорили, что она неправильно приучила Иру называть просто по имени человека, который с детства воспитывал Иру и, можно сказать, был ей отцом.
Увидев Ириного папу, Илья Львович бросился к нему и обнял его. Они долго целовались, и Ира отвернулась, ей почему-то было не по себе.
В то время родители Иры снимали квартиру на Большой Бронной. Это был как раз тот год, когда они в течение одной зимы поменяли шесть квартир. В одни — их пускали на короткий срок, в другие — неожиданно кто-то приезжал. Третьи — вдруг надумывали менять.
Михаил Александрович (так звали Ириного папу) приехал летом, когда Морозовы наконец устроились удачно: им сдали квартиру люди, выехавшие на лето. Правда, эти люди могли в любой момент вернуться, скажем из-за дождей или похолоданий, но Морозовым так надоело волноваться из-за квартиры, что они не в состоянии уже были думать о погоде и предпочитали бездумно наслаждаться отсутствием хозяев. Ибо хозяева, у которых снимаешь, большая нагрузка на нервную систему.
Михаил Александрович осмотрел двухкомнатную квартиру и сказал:
— Недурно живете.
Ира думала — Илья Львович объяснит, что это не их квартира, но Илья Львович промолчал.
А потом пришла Инна Семеновна. Она увидела Ириного папу и страшно закричала. Ирин папа подошел к ней, взял ее за руку и нежно сказал: «Ну что ты, золотко, успокойся». И Инна Семеновна начала говорить зачем-то про телеграмму, которую Ирин папа должен был послать, потому что ведь дома могло вообще никого не оказаться.
Но Ирин папа объяснил, что телеграмму он послать не мог, так как в Москву приехал незаконно, что едет он в Куйбышев к матери, а в Москву заехал на один день, чтобы повидать дочь и Инну и узнать, что сделано для его реабилитации. И что это очень хорошо, что у них отдельная квартира, а то бы он боялся остановиться.
И тогда Инна Семеновна стала рассказывать, куда и как она ходила, добиваясь пересмотра дела. Ирин папа внимательно слушал Инну Семеновну. А когда она кончила, сказал с раздражением:
— Золотко, спасибо тебе большое, но делать надо было все не так.
Ира увидела, что ее маме стало обидно. Но Инна Семеновна ничего не сказала, только в лице изменилась. А лицо у Инны Семеновны очень выразительное. Так что Ире показалось странным, что ее папа этого не увидел. Илья Львович — тот увидел, а Ирин папа — нет и продолжал доказывать, что Инна Семеновна делала все не так и не то. Потом он стал говорить, как надо делать. Обида у Инны Семеновны тут же прошла, она взяла карандаш и начала записывать, куда надо идти в первую очередь, куда во вторую, куда в третью и что всюду говорить.
А потом позвонила Надя и, узнав, кто приехал, тут же прибежала. Надя — это подруга Михаила Александровича, Инны Семеновны и Ильи Львовича. В юности они дружили вчетвером.
Надя прибежала, и Михаил Александрович начал рассказывать. Он рассказывал о Севере, о товарищах по лагерю. Потом разговор перешел на международную политику. Сейчас Ира уже не помнит, о чем говорил тогда папа, но помнит, что она была поражена тем, как Михаил Александрович рассуждал о политике: он выдвигал свои концепции по всем вопросам и в подтверждение их приводил слова государственных деятелей. Ире казалось невероятным, как можно запомнить, что говорили в своих речах президенты и министры таких стран, о которых Ира даже никогда и не слышала.
Михаил Александрович анализировал события с таким блеском и с таким знанием фактов, дат, имен, что Ира и не заметила, как в ее глазах появился восторг. Прежде она и не представляла, что можно так говорить. Но вот Михаил Александрович замолчал, и тогда начал говорить Илья Львович, который сказал, что это все, несомненно, интересно, но, возможно, и не совсем верно.
Да, Илья Львович помнит, как и когда была сказана та или другая фраза, он допускает даже, что фразы правильны, но… И тут шло «но». Илья Львович приводил свои доводы и свои концепции, а Ира, слушая его, думала: «Конечно же он говорит лучше, конечно, лучше, и как я могла даже сомневаться, что он говорит лучше».
А потом снова говорил Михаил Александрович, и Ира снова слушала, вся завороженная его тихим и мягким голосом. И ей снова казалось, что она никогда ничего подобного не слышала.
Когда Михаил Александрович говорил, лицо его становилось очень серьезным, даже сердитым, словно он разговаривал с врагом, которого надо разбить и положить на обе лопатки. И он бил, и доказывал, и злился, но вдруг от совсем неожиданно вставленной фразы Ильи Львовича мог улыбнуться так добро, что всем становилось понятно, что ни на кого он не сердится, а просто такова манера его разговора. Так они соревновались несколько часов подряд. И всем стало ясно, что победителя в этом споре не будет, что силы встретились равные и великие.
Но тут Надя ни с того ни с сего сказала:
— Ира, у тебя чулок надет на левую сторону. Переодень обязательно, а то папа умрет.
И тогда Ира обратилась к Илье Львовичу.
— Илья, ты умрешь, — сказала она таким тоном, что всем стало ясно: Ира сейчас даже не понимает смысла слов, какими оперирует, так важно ей объявить победителя в соревновании между двумя папами.
Лицо Михаила Александровича стало до боли злым, а Илья Львович тут же начал говорить, как он ненавидит суеверие, не религию, а именно суеверие. Религию же он уважает по многим причинам. И Илья Львович начал перечислять эти причины. А потом рассказал, как один хиромант предсказал ему славу и помешательство к концу жизни на религиозной почве. В ответ на это Ирин папа попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло.
В дверь позвонили. Отрывать пошла Ира. На пороге стояли трое милиционеров.
— Проверка документов, — сказал один из них.
Даже на миг у Иры не было заминки.
— Ой! — вскрикнула она так, чтобы ее услышали в комнате. — А мы без прописки здесь живем! Что же будет?
— А сейчас разберемся, что будет, — сказал все тот же милиционер. — Взрослые есть дома?
— Мама, — закричала Ира, — Илья, идите сюда, документы пришли проверять! А вы проходите, пожалуйста. — И Ира ввела милиционеров в пустую комнату.
Пока милиционеры рассматривали паспорта Инны Семеновны и Ильи Львовича, которые объясняли, почему они живут здесь без прописки, Ира вошла в комнату, где сидел ее папа, который вдруг стал каким-то совсем маленьким. Ни слова не говоря, она сняла со стула папин пиджак и глазами поманила папу за собой.
Ира не стала закрывать дверь, чтобы не было слышно щелканья замка. По лестнице Ира спускалась очень тихо, хотя шагов милиционеры уже не могли услышать Но Ира почему-то считала нужным идти тихо. Когда Ира исполняла какое-нибудь ответственное задание, она всегда его делала со скрупулезной тщательностью, продумывая малейшие нюансы. И люди, окружающие ее, начинали подчиняться ей. Очевидно, на них действовала целеустремленность, уверенность и точность, неизвестно откуда вдруг возникавшая в Ире. Михаил Александрович тоже шел тихо по лестнице. Он полностью подчинился Ире. Молча они вышли к Тверскому бульвару. Ира не села на первую попавшуюся скамейку. Она долго шла по аллее, пока наконец не выбрала скамейку, которую Михаил Александрович даже сразу и не приметил. Скамейка была окружена кустами. Возле скамейки — песочница. Дети, которые здесь играли днем, теперь уже спали.
Михаил Александрович, опустившись на скамейку рядом с Ирой, обнял ее и поцеловал.
— Ты у меня золотко, — сказал Михаил Александрович. — Ты у меня золотко, — повторил он еще раз. — Я, конечно, не должен был заезжать в Москву, но мне так хотелось увидеть тебя. — Михаил Александрович снова поцеловал Иру. — Если бы твоя мама не испугалась Севера, мы бы жили вместе.
Ира даже не поняла, о чем папа говорит. Два года назад, когда срок у Михаила Александровича кончился и его оставили на Севере на поселение, Инна Семеновна поехала к нему. Поехала как к другу, как к близкому, родному человеку, поехала узнать, что можно сделать для его освобождения. А через две недели прислала в Москву телеграмму: «Еду в Москву за Ирой. Илью прошу не встречать, дала слово Михаилу больше Илью не видеть».
