Дмитрий Сазанский - Предел тщетности
Раньше мы часто пытали Сапога на предмет сообщника по безобразию, но он молчал, как гранитный утес, в зародыше пресекая любые расспросы. Любителей биться головой о стену среди нас не было, поэтому попытки докопаться до истины становились единичными, не чаще раза в год, подогретые парами алкоголя. Само упоминание о случившемся обычно артикулировалось настолько иносказательно, что иные пришлые товарищи в компании даже не понимали за столь туманными намеками, о чем идет речь.
Сегодня Сапожников решил собственноручно приоткрыть завесу тайны, значит, именно нынешний день имел прямое отношение к давнему происшествию. Я оглянулся на кладбищенские ворота, посмотрел на приближающуюся Татьяну — она ходила договориться насчет священника — пазл в голове у меня моментально сложился — ну конечно же, это был Мишка, иначе зачем играть в молчанку столько лет. Да уж, решаешь задачку, ломаешь голову, а достаточно заглянуть в конец учебника, так сразу ответ становится настолькоочевидным, словно все время вертелся на языке — Мишка, а кто ж еще?
— Неужели Танька? — спросил я, вложив в интонацию всю наивную простоту, на которую был способен.
Сапог взглянул на меня, как на законченного дебила, но его разочарованное изумление длилось не больше пары секунд. Он снова захохотал и погрозил мне пальцем.
— Уел. Один — один. Счет ничейный.
* * *Священник пришел минут через пятнадцать, после того, как гроб с телом Михаила Кривулина предали земле, попросту говоря, зарыли. Мишку положили в могилу бабки, выкопанный памятник которой привалился к ограде с внешней стороны. До самой ограды можно было добраться довольно-таки замысловато извилистой тропкой — вдвоем не разойтись, поэтому мы стояли в метрах тридцати на аллее, если так можно назвать неширокую дорогу на кладбище. Лысые деревья вокруг будто застыли в трауре, слегка покачивая ветвями, я поднял голову к небу, перевел взгляд на исполинскую ель, мрачной зеленью оттеняющую небосвод и увидел на нижней ветке трех придурков, расположившихся рядком. На Дуньке была короткая шубка непонятного меха, длинные черный лакированные ботфорты, как у немецкой порнодивы конца прошлого века, Варфаламей был одет то ли в турецкий кафтан, то ли в лапсердак с меховой оторочкой, но чуднее всех выглядел Шарик — шея его была трижды обмотана длинным коричневым кашне, концы шарфа сползая вниз, уходили крест накрест под крылья и по всей видимости были завязаны узлом на спине птицы. Он напоминал мальца, вырвавшего из любвеобильных рук бабушки в процессе одевания, позабыв в горячке надеть портки. Дунька с чертом оживленно беседовали, свесив ножки, а гриф выглядел дозорным, стоящим с краю на стреме, в напряженном внимании всматривался куда-то вниз не мигая и не поворачивая головы, вперившись в одну точку. Я попытался выяснить, за каким объектом на земле так целенаправленно следит гриф и обнаружил молодого человека лет тридцати в черном полупальто, стоящего чуть в стороне от остальных людей, сосредоточенно наблюдавшего как священник служит панихиду, помахивая кадилом. Молодой человек словно почувствовал, повернул в мою сторону голову, и мы встретились глазами. Мне стало неловко, а человек в половинке пальто обрадовался, будто ждал, когда я его замечу и направился в мою сторону, держа руки за спиной, расслабленной походкой скучающего туриста.
Не дойдя до меня двух шагов, молодой человек остановился, поздоровался, не вынимая рук из-за спины.
— Бессонов, следователь, веду дело, так сказать. Рад познакомиться с лучшим другом покойного.
— Это вам покойник сказал?
— Что сказал?
— Что я его лучший друг.
— Ах, вот вы о чем, — засмеялся следователь, — нет, дочка, Анна Михайловна проговорилась. Как ваше самочувствие Василий Иванович?
— Значительно лучше, чем у лучшего друга по версии дочки. Хотя об истинном самочувствии уже не спросишь виновника торжества по вполне понятным причинам.
— Ну, кто виновник, позвольте уж мне судить, это моя прерогатива, как никак, — снова засмеялся Бессонов, — Я вам позвоню на этой неделе. Вы же дома будете, надеюсь?
Если бы у него была шляпа, он бы ее приподнял, прощаясь. Повернулся и ушел быстрым шагом.
* * *— Вот ведь скотина. Со мной он так не разговаривал, — фыркнула Танька в удаляющуюся спину, — Как он еще не добавил — за сим кланяюсь с почтением.
— Больше бы подошло — не смею задерживать. Пока не смею задерживать, — улыбнулся Петруччо, — зря ты с ним, Старик, быковал. Не лезь на рожон. Будь хитрее.
— Да пошел он, еще и здоровьем моим интересуется. Наверняка уже выяснил все про мое житье — бытие.
— Я вот что подумал, если служивый будет сильно наседать, я Генерала подключу. Тесть у меня обожает шашкой махать. Запросто может заглянуть к Бессонову в кабинет и так гаркнуть «Смирно!», что на портрете Путина висящего на стене над следовательским столом стекло мелкими трещинами пойдет.
— Горлом сейчас никого не возьмешь, иное в цене, — Танька похлопывала перчатками по ладони, думая о чем-то другом.
— Ха, у Генерала один из учеников в большие люди выбился. Он сейчас пинком любые двери открывать может, ежели захочет.
— Кстати, как он сам-то? — спросил я Петруччо.
— А что ему сделается, Здоров, как бык, не пьет, не курит, сидит в архивах, кропает книгу по истории то ли марксизма, то ли масонства, а для души у одной колдуньи подрабатывает.
— Свечи что ли зажигает?
— Скажешь тоже. Она на телевидение экстрасенсом подвизалась, так Генерал для нее тексты вещие пишет и звезды расставляет в нужном порядке соответственно планам. Хочешь, тебе прогноз на будущее сбацает.
— Вот уж уволь от такого счастья, — отмахнулся я, — не верится мне во всю эту фигню.
— Зря, я наоборот верю во все — в гороскопы, в зеленых человечков, в летающие тарелки…
— Ты же вроде в Бога веришь, — удивилась Танька.
— И в Бога частично, — подтвердил, перекрестившись, Петруччо.
— Как это, частично? — не удержался я.
— А по праздникам, — засмеялся Сапог, крайне довольный собой.
* * *Надо вставать по любому, я потянулся, выскользнул из-под одеяла и направился в ванную. Плескался минут десять под душем, переоделся, вышел и встал в задумчивости в коридоре — пойти ли включить чайник, продолжая обманывать себя или перестать придуриваться, мужественно посмотрев в лицо действительности — от фужера с коньяком все равно не отвертеться. Малодушно выдохнув, пошел в комнату, а там на журнальном столе уже расположилась мое маленькое войско. Они будто знали, что выпивка есть, но нет закуски, притащили всякой всячины в таком количестве, будто ограбили продуктовую лавку. Я молча откатил в центр комнаты стол с непрошеными гостями и принялся убирать кровать, краем уха слыша довольное кряхтение, смешки, шуршание пакетов и одобрительные возгласы. Когда покончил с постелью, натянул джинсы и обернулся. Моему взору предстала удивительная картина изобилия блюд для предстоящего пиршества, так что с продуктовой лавкой я точно обмишурился. Они грабанули дорогой ресторан, свистнув закуски вместе с посудой, обнесли ресторацию с претензией на элитарность, судя причудливым фигурным краям и красочным вензелям на тарелках. Дунька перемещалась по столу со скоростью вышколенного официанта, наводя окончательный лоск, черт сидел в углу, покуривая с улыбкой, давал руководящие указания, а гриф обхватив лапой за пробку бутылку коньяку, чуть откинув ее назад, разглядывал, щуря глаза, этикетку. Запах пищи вызвал голодные спазмы в желудке, я вспомнил, что вчера толком ничего не ел, лишь пощипывал, пододвинул кресло к столу, хлобыстнул фужер коньяку, схватил столовую ложку и стал наяривать плов, тарелку с которым мне любезно пододвинула крыса. Дунька села в другом конце стола между двух соратников, сложив лапки на груди, следила за моими манипуляциями умильным взглядом дородной поварихи на голодного беспризорника.
— Коньяк Курвуазье, однако, не слишком жирно в твоем положении? — разрубил тишину трескучий голос грифа.
— Это ему Танька полюбовница презентовала под занавес, — охотно пояснил Варфаламей, — Может ты, Никитин, с нами все-таки изволишь поздороваться? Снизойдешь, так сказать.
— Что вы накинулись на человека? Не говорите под руку, поперхнется. Пусть доест сначала, — как всегда пришла мне на помощь сердобольная крыса.
Я доел плов, плотоядно окинул взором седло ягненка, рыбу фиш, запеченного гуся с гречкой, манты, индейку, отварных раков, чахохбили из кур и подумал, что ребятки совершили налет на несколько ресторанов в произвольном порядке, блюда относились к разным кухням, сваленные сейчас в кучу возмутили бы вкус истинного гурмана.
Откинувшись на спинку кресла, я закурил и продолжал молчать — у меня не было сил вымолвить хоть слово, сказать что-либо означало нарушить идиллию блаженства, настолько мое нынешнее состояние было близко к счастью.
