Рита Мэй Браун - Гранатовые джунгли
- Не надо таких громких слов, Молли Болт. Ты всегда была нахалкой.
- Ну да - а еще твоей первой любовницей.
Я хлопнула дверью, и вот уже была на улице, рядом с шеренгой подержанных машин. А она, возможно, умерла там на месте, почем мне знать.
Теперь - обратно в Вавилон-на-Гудзоне. Снова туда, где воздух разрушает легкие, и шаги за спиной могут принадлежать тому, кто перережет тебе горло. Туда, где сверкающий Бродвей по ночам зовет в гости пригороды и завлекает их в свои театры. Туда, где хитрые глянцевые журналы набрасываются на свежую плоть и ежемесячно готовят ее на стол национальному клубу каннибалов. Туда, где миллионы людей живут бок о бок в ячейках прогнивших сот и никогда не здороваются друг с другом. Загазованное, переполненное, зловонное место, единственное место, где для меня есть место, где есть хоть какая-то надежда. Надо возвращаться и держаться. По крайней мере, в Нью-Йорке я могу стать чем-нибудь большим, чем производитель нового поколения.
17
Нью-Йорк не приветствовал меня с распростертыми объятиями, но это не имело значения. Я была настроена расправиться со всеми непредвиденными обстоятельствами, даже с равнодушием. Остаток лета тянулся дальше. Осень принесла облегчение, потому что это был мой выпускной год, и в этот год мы должны были произвести на свет короткий фильм, в котором отразились бы все годы нашей учебы.
Профессор Вальгрен, глава отдела и убежденный женоненавистник, вызвал меня в свой кабинет, как положено, для обсуждения проекта.
- Молли, какой дипломный проект ты собираешься делать?
- Я думаю, что сниму документальный фильм на двадцать минут о жизни одной женщины.
На него это, похоже, не произвело впечатления. В этом году было в моде порно и насилие, и все мужчины были заняты тем, что снимали извращенные сексуальные сцены, где кадры тех свиней, что избивали людей на чикагском съезде{78}, перемежались с половыми актами. Мой проект не был в этом духе.
- Возможно, у тебя будут трудности с тем, чтобы получить камеру на выходные. Кстати, кто будет в твоей команде?
- Никто. Никто не согласится быть у меня в команде.
Профессор Вальгрен, в своих модных проволочных очках, закашлялся и сказал с легким намеком на насмешку:
- Видимо, не хотят получать указания от женщины, а?
- Не знаю. Я что-то не замечала, чтобы они как следует выполняли указания и друг от друга.
- Ну что ж, удачи тебе с твоим фильмом. Жду не дождусь посмотреть, что ты там соорудишь.
Конечно же, хиппи ты липовый, ничтожество средних лет.
Все камеры были забронированы на следующее десятилетие вперед, но это всегда случалось, когда бы я ни просила камеру из студии. Поэтому в тот день я небрежно сунула «аррифлекс» в пузатую плетеную сумку с короткими ручками и с картой Ямайки, вышитой по боку разноцветными нитками, и убралась в темпе вальса. Также я нарезала пленки, сколько могла унести в сумке и в специальных внутренних карманах, которые пришила к своему бушлату. Я вернулась домой, попросила соседку, чтобы всю следующую неделю она поливала мои растения, отдала ей запасной ключ и отправилась в Порт-Оторити - родину национальных королев чайных комнат - где поймала автобус на Форт-Лодердейл. Тридцать три часа и пять жарких пересадок, и я уже стояла за зданием «Говард Джонсон» на Первом Шоссе. После Нью-Йорка солнце была таким ярким, что глаза резало. Оборудование было слишком тяжелым, чтобы тащить его четыре мили до дому, и я наняла такси.
Десять минут спустя мы со свистом пронеслись по Флэглер-драйв к Прибрежной Восточной железной дороге, прямо к дому. Розовый цвет его успел поблекнуть от вопиющего безобразия до умеренного гротеска. Королевская пальма на переднем газоне выросла, по меньшей мере, на пятнадцать футов, и все кустарники вокруг дома были усеяны цветами и хамелеонами. Шесть лет я не была дома. Раз или два я писала Кэрри, что все еще жива, но это было все. Я не предупреждала, что еду к ней домой.
Я постучала в дверь и услышала медленное шарканье за полуоткрытыми жалюзи. Жалюзи открылись, и хриплый голос спросил:
- Кто там?
- Это я, мама. Это Молли.
- Молли!
Дверь распахнулась, и я увидела Кэрри. Ее лицо было похоже на желтую сливу, а волосы совсем белые. Руки у нее дрожали, когда она протянула их, чтобы обнять меня. Она заплакала, и говорила она уже с трудом, язык, казалось, едва ворочался у нее во рту. Когда она пыталась вернуться в гостиную, то шаталась из стороны в сторону. Я подхватила ее под локоть и довела до старого кресла-качалки с лебедиными головами на подлокотниках. Она уселась и взглянула на меня.
- Видно, удивляешься, какой твоя старая мать стала за эти годы. Болезнь до меня добралась. Сохну, как трава в засуху.
- Прости, мама. Я об этом ничего не знала.
- А я и не хотела, чтобы ты знала. Когда ты уехала, я решила держать все при себе. Да тебе, так или иначе, было бы все равно. Я сказала Флоренс, чтобы никогда не писала тебе, что тут со мной происходит. Сама я едва могу писать, ведь это и до пальцев моих добралось. Что ты тут делаешь? Я тебе не позволю жить под этой крышей и валяться в спальне с голыми женщинами. Надеюсь, ты это понимаешь.
- Понимаю. Я вернулась, чтобы просить тебя помочь в моем дипломном проекте.
- Нет, если это стоит денег, то не стану.
- Это ничего не стоит.
- И что это ты делаешь в институте? Тебя должны были выпустить в шестьдесят седьмом году. На два года запоздала. Что, эти ребята-янки слишком умные для тебя?
- Нет, мне приходилось работать полное время в последние три года, и это меня задержало.
- Ха! Это хорошо. Рада слышать, что эти еврейчики, которые ходят, задрав носы, не умнее тебя.
- Так ты поможешь мне с моим проектом?
- Нет, я же не знаю, что это такое. Чего там делать-то?
- Все, что тебе надо делать, это сидеть в этом кресле и говорить со мной, а я буду тебя снимать.
- Снимать!
- Конечно.
- То есть, я буду сниматься в кино?
- Верно.
- Но у меня же ни одежды нету, ни грима. Тебя за такие штучки вышибут. Слишком я старая, чтобы в кино сниматься.
- Просто сиди в своем кресле, в этом домашнем платье с черными кляксами. Это все, что тебе нужно делать.
- А что я буду говорить? Ты написала какую-то пьесу, где меня дурочкой выставляешь? Ты такие штуки писала, когда маленькая была. Я не буду ни в какой пьесе играть, заруби себе на носу.
- Никаких пьес, мама. Все, что я хочу от тебя - говорить со мной, пока я буду тебя снимать. Как сейчас.
- Ну ладно, наверное, это я могу.
- Значит, договорились?
- Нет, пока я не узнаю, что ты с этим будешь делать.
- Это мой дипломный проект. Он мне нужен, чтобы получить диплом. Я покажу его моим профессорам.
- Ну уж нет! Ни для каких профессоров я говорить не собираюсь. Это чтобы они смеялись над тем, как я говорю? Никаких!
- Никто не будет смеяться, если ты не скажешь что-нибудь смешное. Ну, пожалуйста! Не слишком тяжелый это труд - сидеть да разговаривать.
- Если обещаешь, что никто не будет делать из меня дуру, тогда уж ладно. И ты должна сама себе покупать еду, пока ты здесь, у меня денег нет тебя кормить.
- Это ничего. Я привезла достаточно денег на неделю.
- Тогда ладно. Пойдем, положишь свои манатки в задней комнате, но помни, никаких женщин в этом доме, пока ты здесь - даже тех, что продают «Эйвон». Слышишь меня?
- Слышу. А где старушка Флоренс?
- Умерла Флоренс, уж год как, в прошлом мае. От давления, вот так-то. Врачи эту штуку по-чудному называли, но все равно, от давления. Она была такая нервная, все беспокоилась о чужих делах, совала нос куда не следует. Вот это ее и сгубило. Но она была хорошей сестрой, я по ней скучаю.
Мегафонша умерла. Этому невозможно было поверить. Даже мертвая, она, наверное, продолжает трепать языком в своей могиле. Кэрри продолжала:
- Мы ее похоронили там же, где Карла. Помнишь, там, рядом с кинотеатром для машин? Ох, это была милая церемония. Только в это время там висела реклама кино - какое-то про секс, вроде как «Горячие горшки с плотью». Хорошо, что Флоренс была уже мертвая, ведь если бы она это видела, это бы ее убило. Она, должно быть, в гробу ворочалась. Ты бы поглядела на ее гроб! Черный, блестящий, не хуже самого дорогого. Сама знаешь, как она не любила разных неприличностей. Они могли бы и снять эту негодную рекламу, когда увидели, как ее блестящий гроб едет по дороге. На этот раз я ехала на черном «кадиллаке». Он не такой красивый был, как когда мы ехали на похороны Карла. Что там была за машина?
- «Континентал».
- Так вот, скажу тебе, «кадиллаки» фигня рядом с этими «континенталами». Буду богатой - куплю «континентал». Кто их делает?
- «Форд».
- «Форд». Твой отец говорил мне никогда не покупать «форд». Сказал, они из картона делаются, а он-то знал, о чем говорит. Но я все равно думаю, что у «континентала» гладкий ход.
