Елена Сафронова - Жители ноосферы
— Что за стихи читала ваша ученица? Их нет в школьной программе!
— Это Брюсов… — лепетала училка.
— Брюсов? Буржуазный поэт? Его нет ни в программе, ни в списке авторов для внеклассного изучения. Такой выбор стихотворения — грубейшая идеологическая ошибка! Ваша!
— У них такая семья…
— Что — антисоветские настроения? И вы только сейчас об этом говорите?
— Нет, нет, что вы… Просто… Читают много…
— Вы должны отслеживать, что читают ваши ученики! Не случайно литературу ведете! Мы поговорим с директором о вашем классном руководстве! Оказывается, вам еще рано доверять класс!..
Я-то не знала, все гадала, с какого перепугу отняли классное руководство у томной восторженной дамочки, посадили на ее место математичку, несгибаемую, как перпендикуляр…
Годом позже — помнишь, Илья? — ты снова наткнулся у заветного лаза на дуру Степнову. Она там носом хлюпала. Но сейчас у тебя мысли были уже другие, пубертатные, и к младшей школьнице ты обратился очень грубо, с вопросом, не хочет ли она кое-чего, раз сидит в кустах. Я от тебя такой прямоты не ожидала. Я к ней, прямо скажем, готова не была. Видал, как глазищи-то вылупила в недоумении? И покраснела. И попыталась торопливо оправдаться: мол, у меня двойка по алгебре, и я на математичку очень обиделась. Тогда, конечно, я не знала, что значит желать мужчину, и не представляла, что придет срок — и меня будет бешено тянуть к тебе… Тянет и сейчас, но ты уже не в постель зовешь, а понимания просишь… Ну в точности, как в тот раз, когда предупредил: «Мне бы твои проблемы. Скажешь кому, что я здесь хожу — стукну один раз, последним будет!».
Да, Илюша, тебе бы сейчас — мои проблемы… Сердце сжалось, грызет его что-то… невроз от слов твоих? Или реакция на постоянное курево?
А как, черт тебя побери, было не курить, когда в уютной темноте, при потушенной лампе, ты мне нашептывал целую сагу «Житие Ильи Шитова». Ты так хотел исповедоваться, что вдавался во все подробности, запамятовав, что соплюха из-под забора Степнова тебя понимает с полуслова… с полувздоха… с единого прикосновения твоих пальцев к моей щеке… В касании скрывался намек на извинение: прости, но я должен выложиться!..
Я молчала о том, скольким еще количеством мужиков (не обязательно моих любовников) двигало аналогичное желание.
Ты в своей исповеди и детство не опустил. Но его я опускаю, ибо не было в твоем поселковом детстве ничего такого, что повлияло бы на время, когда Илья Шитов и Инна Степнова лежали в одной постели, сросшись телами и обменявшись душами. Разве что метания твоих родителей в Березань — с тобой, будущим первоклассником — и матери обратно в Зосимов (после развода), откуда ты сейчас мне и звонишь, а потом пойдешь в ваше родовое гнездо — бревенчатое, в три комнаты, с роскошным яблонево-грушевым садом и крохотным огородом-палисадником, где твоя мама с маниакальным упорством разводит цветы. Классные цветы, я была довольна, когда тебе припадала блажь привезти мне букет — два часа в электричке до Березани и три часа до Москвы в автобусе… Стоп, вот это сейчас никак не в тему!.. Потому что я стою у телефона, вцепившись в трубку, во рту у меня кляп, а на шее петля, и они гарантируют тебе мое молчание.
Ты, Илья Шитов, к выпускному неожиданно для самого себя вымахал под потолок родительской «хрущевки», а комплекция у тебя так и осталась укрупненной. Немного повзрослев, ты должен был бы называться корпулентным мужчиной. С позиций своего роста ты свысока смотрел на путавшихся под ногами девиц. И серо-голубой взгляд Инны Степновой застопоривался теперь на уровне нижней пуговицы твоей рубашки, и наступил момент — лет на пять: с глаз долой — из сердца вон.
Дальше в твоей биографии нарисовались истфак местного педа, разлюли-малинник в окружении лучших красавиц Березани, студенческая дискотека, на которой двухметровый чувак, выполненный в гамме Алена Делона (темные волосы и голубые глаза), пользовался бешеной популярностью у девиц. И снисходительно выбранная для проводов одна из… Ты не заметил момента, в который вы поменялись ролями, и уж не ты позволял добиваться своего ухаживания, а девушка разрешала себя обожать. Она, видно, была цепкой и настойчивой, коли на раз-два произошел брак. И в этом пункте ты всегда задерживал дыхание и сильнее пальпировал мое лицо, словно бы опасаясь нащупать в темноте черты бывшей жены… Затем рождение дочки. Дочку ты любил. Ты ее до сих пор любишь. Ты и дочь мою Ленку любил, впрочем, а мне хватало ума не ревновать и не крысятничать куски твоей теплоты в пользу моего ребенка. И все же, Илья, все же… Ты ведь догадывался, хоть и не озвучивал своего горестного открытия — оттого и дышал так стесненно, и путался пальцами в моих волосах, рассказывая! — что ребенок был больше нужен тебе, а не ей. Ты обожал маленького человечка. А твоя молодая супруга твердо знала, как положено жить симпатичной неглупой женщине. Муж, квартира, ребенок, приличная, чистая работа, не слишком высокая зарплата — об уровне жизни должен заботиться сателлит! Признайся, ты страдал от того, что тебе отвели роль сателлита?.. Можешь не признаваться. И так понятно.
Ведь это по ее, своей Светланы, указанию, ты, Шитов, типичный безумный ученый, последователь Шлимана, Шампольона, Герасимова, влюбленный в археологию гробокопатель, перешел с истфака на свежеоткрытый в педвузе юрфак. Так и слышу ее капризный голосок: «Мужчина — учитель истории — это просто смешно, а как юрист ты всегда сможешь прокормить семью!». По протекции тестя устроился в МВД области. Об этом, Илья, ты говорить очень не любил. Но приходилось. Ты же нуждался в исповеди…
Поэтому подсознательно ты выбирал из семейной жизни лучшие моменты, озаренные мимолетным присутствием… да, да, не лукавь, я не покраснею… присутствием меня. Мое подложечное вместилище души начинало сладко ворковать, как раковина, когда ты останавливался в подробностях на пустячных фрагментах. Никогда не начиная со слов: «Ты помнишь?..». Ты же уверен, что я помню. Ты просто говорил: «А в девяносто первом я явился в областную научную библиотеку искать литературу к экзаменам, сел в читальном зале с учебником, никого не трогал, а мимо прошли острые каблучки и зацепились за мой ботинок. Я не мог глаза не скосить — ну роскошные ноги, но зачем же так больно лягаться?». Это что — я ведь еще постороннюю книгу с грохотом обрушила почти тебе на колени. «Извините», — сказала, якобы с досадой. И мы одновременно нагнулись за книгой, а выпрямляясь, ты взглянул в глаза мне. Спорим, они показались тебе странно знакомыми? А ты думал, я всегда пру по чужой обуви, как Паниковский в гриме?
«Извините», — повторила я — совсем молоденькая, нескладная, в короткой юбке и сильно намазанная. Чмо болотное, верно, Илья? Не верится, что из него выросла твоя красавица жена Инна Аркадьевна.
Мы быстро выяснили, что виделись в средней школе номер десять, гори она синим пламенем. И ты поразил меня до глубины пятки, когда спросил: «А что ты здесь делаешь? Ты же не любишь, когда людей много?». Ты и это помнил?!
Болтали: «А ты? А ты?» — около часа. Потом я хватилась, что мне пора. И правда, время истекло. Потому что я приехала на день из Воронежа.
Да, град Воронеж, где я училась на журфаке госуниверситета, здорово проредил наше общение. Пять лет я нос казала в Березань только по большим праздникам. И всерьез думала, что после института сюда не вернусь, а осяду в степях — то, что я нашла себе любовника, степного кречета, представлялось мне знаком судьбы: пути двух скифских конников (я же родилась в Астрахани!) пересеклись на выжженном глиноземе…
Ты в курсе, о чем я?
Пора студенчества есть время гормональных бурь, и любовный смерч захватил четверокурсницу Степнову и понес неведомо куда, напрочь лишив головы. Это я сейчас шучу, а в юности чуть было не бросила вуз… что вуз… мать, отца, квартиру… тебя… и не махнула за своим избранником в Башкирию. Тот был годом старше, шел на защиту красного диплома… Вечеринку помню в общаге. Накурено, наплевано, надышано перегаром — и его раскосые глаза блестят на меня из-за пламени свечки. Кто-то плечом своротил распределительный щиток в коридоре, наш этаж остался без света, и комендантша специально пришла на работу из дома в одиннадцать вечера, чтобы всласть поругаться на студентов. Это было единственное и любимое ее занятие. А мы наскребли по сусекам свеч, понатыкали их в банки от майонеза, блюдечки, пудреницы, мыльницы и осенили свое застолье трепетным мерцанием живого огня. В этом неверном зареве мне и явился степной кречет по имени… неважно, как его звали. Щадя твои нервы, имени его не повторю даже сейчас. Главное, что до той ночи я училась и писала как заведенная, упорно отпихивая от себя нехитрые, но искренние студенческие забавы, за что мне молва приклеила крылья ангела и архаичное прозвище «синий чулок». Двадцать один год — а я до тех пор была еще девушкой! Прости за откровенность, Илья, но ведь имею я право на маленький кусочек честности после вылитых на меня тонн твоих переживаний?..
