Елена Сафронова - Жители ноосферы
— Ну, я ж говорил, что ты паришься зря, — произнесли сзади. Я нарочито долго закуривала, зная — стоит обернуться, и босс по глазам поймет, что подловил меня.
Но он понял это и со спины.
— На самом деле ты не должна зависеть ни от придурков, ни от сволочей. Они тебя растащат по нитке… А ты мне еще нужна…
— Спасибо за милый меркантилизм, дорогой.
— Нет, серьезно, мне тебя жалко. Забей. Я пришел к тебе с приветом… сказать, что предлагаю тебе должность культурного обозревателя портала «Ля-русс. ру».
— Только не культурного! — всколыхнулась я.
Тут до меня дошло. Он смотрел с улыбкой фокусника, доставшего из шляпы вместо мишурного букета банковский чек на миллион долларов. На предъявителя.
— Политика? Общество? Право? Экономика? Красный, желтый, голубой — выбирай себе любой! Видишь, как я тебя ценю?..
— Вся редакция уже видит…
— Я человек, измученный законными браками. Трижды разведен и ни перед кем не отчитываюсь. Так какую рубрику ты хочешь? Соглашайся, пока я добрый!.. А «Берег Леты» прикроем нахер, пока он еще не начал функционировать! Потом с ним разделаться будет сложнее. Замутят кампанию — мол, «Ля-русс. ру» бабки зажал… И про тебя начнут трындеть — середнячка Степнова взялась за гуж и поняла, что не ингуш… Такое большое и благородное дело нельзя доверить насквозь продажным СМИ… Соображай, пилотка, быстрее, и пойдем уже делом займемся…
Можете меня осуждать. Но я облегченно заявила:
— Закрывай! Аффтары, выпейте йаду! Буду заниматься «Обществом»!..
В тексте использованы опубликованные стихи
Игоря Загоруйко (Рязань), Владимира Воронова (Рязань), Александра Брятова (сеть), Леонида Шевченко (Волгоград), трагически погибшего в 2002 году.
Часть 3
КРУГОВОРОТ
Я стою у телефона с трубкой в руке, во рту у меня кляп, на шее — петля. Они гарантируют абоненту мое молчание.
Господи, неужели абонент — это ты, кого я знала, кажется, лучше себя самой, лучше собственной родинки на запястье, манеры жмурить правый глаз, прикуривая, лучше собственной любви к гостиничным номерам и полуфабрикатам в пластиковых корытцах?! Неужели такое говоришь мне ты, любящий, как и я, полуфабрикаты и гостиницы и обожавший мою родинку на запястье и сощуренный за облаком дыма правый глаз?!
Наверное, это ты, я узнаю твою речь, но я пока еще не могу узнать тебя.
Да, я тебя представляю, но не вижу — чувствуешь разницу?! Вчера я убеждена была бы — чувствуешь, а сегодня… Я представляю почту-телеграф-телефон на улице Щорса в твоем родном Зосимове. Там есть целая одна почта с телефонными кабинами, и автоматы с эбонитовыми трубками, как ни странно, работают, и ты сейчас стоишь в одном из складных гробиков, плотно закрыв дверь, придерживаешь трубку между кепкой и ухом и разговариваешь со мной за триста километров. Но я не вижу тебя, не вижу тебя нынешнего! — вижу совсем другое! Вижу, Ванга хренова, двадцать восемь лет нашей с тобой жизни бок о бок в этом, наверное, лучшем из миров. В этом лучшем из миров на тридцать семь лет обычно выпадают неожиданные переживания и озарения…
— Инночка! Постарайся, пожалуйста, меня понять, как это всегда у тебя получалось!..
Да, черт возьми, я тебя всегда понимала!
Например, когда упитанный и серьезный пацан задом пролез через ему одному ведомую дырку в школьном заборе под густые кусты боярышника, повернулся, делово отряхиваясь — и наткнулся на испуганный взгляд круглых серо-голубых глаз. Шмакодявка из начальной школы сидела на поваленном дереве и глупо зырила на большого мальчишку. Но, шмакодявка шмакодявкой, а сообразила, что парню неприятно рассекречиваться со своим тайным лазом, и что зритель с октябрятской звездочкой тут совсем некстати. Мне словно кто нашептал, что такая классная дырка помогала пацану «колоть» нелюбимые русский и английский… страшные такие предметы для больших парней! А если здесь толчется мелкота, его тайна под угрозой. И все это я поняла, но не знала, как тебе сказать, что не сдам.
— Ты чего здесь торчишь? — как можно суровее спросил он.
— Н-нравится, — выдавила мелочь.
— Чего нравится? — ты очень хотел понять, знает ли она про тайный лаз, но не напрямую, чтобы не засветить совсем свою любимую дорогу, а косвенно. А? Кто бы еще в девять лет тебя так просек, Илья Борисович?
— Когда никого нет, нравится… — думал, я проболтаюсь? Фиг тебе!
— Ну и дура! — с высоты одиннадцати лет объявил тогда пацан. Аж расслабился, я помню. — Не страшно?
— Не-а…
— Совсем дура! Ты из этой школы? — только вот зря ты меня — дурой-то…
— Да. Из второго «А».
Из дальнейшей беседы с наводящими вопросами (ты, наивный, как все мужики, считал их хитрыми!) выяснилось, что про дырку в заборе мелочь не знает, а здесь сидит, потому что поругалась с одноклассниками. В этом пункте ты солидно хмыкнул — надо же, и у сопливых конфликты, прямо как у больших! Да, я смылась с переменки, обошла школьный двор и выискала закоулок, где было тихо, влажно и даже пахло грибами (стояла середина октября). И кайфовала там до самого твоего появления. Одиночество среди людей — правда, сладко, Илья?
Ты грозно потребовал, чтобы я тебя не заложила — не додумался, герой, что я за тебя горой уже тогда встала! Щелкнул мелочь по лбу (да, не всегда ты был галантным!) и гордо удалился. До начала урока было еще минут двадцать, но не тратить же это время на разговоры с девчонкой, да еще настолько младше! — и даже этот твой мужской инстинкт я просекла. В твоих слишком серьезных для четвертого класса глазах я увидела нотку подозрительной схожести с собою… Но вот эту нотку я тогда точно выразить словами не могла.
И когда, лет двадцать спустя, подхихикивая, ты мне рассказывал, как узнавал странную мелочь, сталкиваясь в школьных коридорах, мне захотелось плакать. Имени шмакодявки не знал, но запомнил почему-то распяленные сизые глазищи, и порой, рассекая ледоколом стайку цыплят из начальных классов, обращал внимание — о, а вон дура, которой нравится, когда никого нет! Она чаще всего стояла у окна в одиночку или жалась к стенке, глядела своими светлыми пятаками исподлобья, бычась, с одноклассниками не бегала наперегонки, не играла — ну, дура и есть…
Да, Илья, я понимала, почему ты обращал на меня внимание, несмотря на мой октябрятский пентакль и уродский передник.
— Инна, что ты молчишь? Как в школе, когда урока не знаешь!..
Смотри-ка, и ты про школу вспомнил? Значит, и ты видишь сейчас то же, что и я? Но почему же тебе является чудачка в перекрученном пионерском галстуке, а не женщина, которая наблюдает в зеркале молниеносно прорезающиеся морщины? Помимо воли моей между бровями нарождается вертикальная складка, и около губ тоже, а это совсем скверно, Илюша, поскольку мне тридцать семь, и никакой лифтинг не ликвидирует последствий личной драмы…
Года через три после встречи в кустах (как звучит, а?!), на конкурсе защиты профессий, Илья узнал наконец, как зовут эту чудную. Эту часть я знаю с твоих слов. Память у тебя не хуже моей, и живописать ты умеешь…
Программу выступлений построили в шахматном порядке — старший класс, младший, средний, и семиклассник Шитов со товарищи должен был пережидать, пока всякая шелупонь пропищит комариными голосочками дурацкие стишки или чмошные песенки. Одной из таких писклявых, вызванных на сцену, и оказалась Инна Степнова. То есть меня объявили по имени. Наш пятый класс защищал профессию строителя. Классная руководительница пятого «А», слащавая литераторша, закатывая глаза, объявила, что Инна Степнова выучила стихи про благородную профессию строителя и хочет их рассказать всем-всем.
Инна Степнова, гадкий утенок в сползающих колготках и нелепо сидящем фартуке, с растопыренными от старания глазами, встала по стойке смирно — фу, какой мерзкий портрет у тебя получился, с ума сойти! — и завела:
Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? Кому?
Эй, не мешай нам, мы заняты делом —
Строим мы, строим тюрьму…
Стихи тебе не понравились. Тебе и сама Степнова не понравилась — сразу видно, что она пыльным мешком пристукнутая, заявил себе семиклассник Шитов.
После конкурса, где, кстати, победил класс Ильи, он услышал в коридоре — завуч налетала на литераторшу, расцвеченную пунцовыми пятнами:
— Что за стихи читала ваша ученица? Их нет в школьной программе!
— Это Брюсов… — лепетала училка.
— Брюсов? Буржуазный поэт? Его нет ни в программе, ни в списке авторов для внеклассного изучения. Такой выбор стихотворения — грубейшая идеологическая ошибка! Ваша!
— У них такая семья…
— Что — антисоветские настроения? И вы только сейчас об этом говорите?
