Елена Сафронова - Жители ноосферы
Обзор книги Елена Сафронова - Жители ноосферы
Елена Сафронова
Жители ноосферы
Часть 1
ВИРТУАЛЬНОЕ ЗАЧАТИЕ
Глава 1
То не солнышко ясное закатилось за тучи октябрьские сизые, то мне дядя Степа мыльный тазик на срочную доработку вернул.
Дядя Степа — это не добрый милиционер, а мыльный тазик — это не стиральные помои. Тот и другой, соответственно, означают в моей жизни главного редактора Степана Васильича и мелодраматические истории, где любовь, морковь, злая свекровь, которые я ваяю в каждый номер еженедельника. Очень хорошо у одинокой бабы с хронической эрозией личной жизни получается, гладко и складно, по законам жанра. Но сегодня, каюсь, промашку дала, не учла рабоче-крестьянское происхождение дяди Степы, написала поэзу о студенческом чувстве, и дядя Степа мне ее вернул, «богемой» громогласно обозвав. Не поняла я, кого — меня или героев. И прибавил:
— Ты пиши так, как прошлый раз, чтоб наборщицы плакали…
Прошлый раз — то есть летом. Красивая, верно, получилась и слезная сказка, как они любили друг друга, а потом он с головой в интернет ушел и выцепил там себе красотку с порносайта. Типа, фотомодель. И сказал: «Надоела мне моя Матрена!».
Дядя Степа, противу моих тогдашних опасений, оценил:
— Актуально! А то, черт их, лезут все молодые в компьютер — вот пусть почитают!
А наборщица Зинаида Ивановна носом шмыгала и корвалол пила:
— Как у тебя, Инночка, все жизненно получилось!..
Еще бы не жизненно — всерьез вены вскрыть хотела. Фотомодель — это выдумка, конечно, упрощение. Было круче.
Самым душещипательным моментом показался сентиментальной Зинаиде Ивановне долгий поцелуй на вечерней автостраде в лучах проносящихся по касательной фар. С него начиналась мыльная жвачка.
Ну что ж, надо студентов заменить на пэтэушников, а плохой финал на хороший, тогда дядя Степа расплывется в улыбке, а Зинаида Ивановна — в слезах. Вот только закурю, а то вовсе без сигареты не работается…
— Здрассть…
Что за чудо природы материализовалось в моем кабинете?
На вид несовершеннолетнее, кроссовки 40-го размера, само — 34-го, прическа вся из челки состоит. Ну его (или ее?) в болото, я кислотной молодежью не занимаюсь. Поди, будет на очередную тусовку каких-нибудь «пауков» или «сверчков» звать.
— А кто тут Степнова?
— Я. Проходите. Присаживайтесь, слушаю вас…
Незадача какая — одна в кабинете, все прочие журики в разъездах.
— Это… я с вами лично поговорить хочу.
— Вот как? Я готова. Только не могли бы вы объяснить, почему именно я нужна вам?
У посетителя (или — льницы, елки-палки?) на лице написано: «Чаво?». Я опять слишком изысканно разговариваю с народом — вслух. Про себя выражаюсь гораздо понятнее: «Черти тебя принесли!».
— Ну… я спросила, где тут Павлова сидит, а мне говорят — это Степнова. Ну… я и пошла к вам.
«Спросила» — значит, она. Но, между прочим, кто это мой псевдоним с полпинка раскрывает?
— А кто сказал, что Павлова это я?
— А… там морж на лестнице курил.
Экая наблюдательная! Дядя Степа в усах и с залысиной, низенький и мешковатый — и вправду вылитый морж. И закон о печати, пункт о раскрытии псевдонимов только по суду ему не писан.
— Итак, что вы хотели мне сообщить?
— Это…
Ну, ясно, не то. В смысле, ничего умного.
— Курить можно?
— Можно. Но вредно.
Она меня раздражает. Рожай скорей, девочка, свое приглашение на стрелку, и я запущу мыловарню! Так нет — закуривает долго и нудно.
— Ты Пашку давно видела?
Кто это меня спросил? И о чем?
Эта странная визитерша в тертых джинсах с художественной бахромой, в майке с эффектом вечной мятости под брезентовкой, с чубом до сигареты. Она перешла на ты и назвала Пашку. Как понять?
Морда лица у меня тренированная (научилась за тридцать лет!).
— Во-первых, мы с вами, юная леди, на брудершафт не пили, а во-вторых, какого именно Пашку вы имеете в виду?
А когда я волнуюсь, у меня болит желудок. Вот, пожалуйста — сдавило, как лапой в резиновой перчатке, и перчатка прилипла.
— Ну… сама знаешь. Дзюбина. Ты про «ты», что ли, обиделась? Это… ну… мы ж с тобой как бы заочно знакомы.
Современный брудершафт — это знакомство через одну и ту же постель. Конечно, я сразу догадалась, о ком речь. И можно ли было не догадаться? Если восемь минут назад чуть не разревелась. Если десять минут назад дядя Степа похвалил мелодраму с главным героем — фанатом интернета. Если с утра я как раз злобно подумала: ну и где ты теперь, паразит, дегустируешь вкус жизни? — а сама подавилась поганым кофе от обиды на жизнь… или на означенного мужика?
— Пусть так — мы с тобой заочно знакомы. Хотя… каким образом ты меня нашла?
— А… это… он говорил про тебя. Типа, он в тебе сильно завяз. Хвастался. А потом я вашу газету прочитала. Твою статью.
Дым от ее сигареты перед глазами. Не дым, а серо-сиреневые летние сумерки. Краснодарский край. С неба хлопьями падает темнота. Эстакада моста — проезжая часть, тротуар, гранитный парапет в полроста. Мы обнялись и присосались друг к другу. Мимо с воем — скорость запредельная — машины. Я сквозь закрытые веки ловлю череду вспышек во мраке — как след трассирующей пули.
Угловатым комом на нас катит жуткий музон, и чья-то луженая глотка орет, не жалея связок: «Так держать!».
Другие левые возгласы: «Во дают!», «Раз, два, три, четыре!», «А со мной слабо?».
«Пашка, а если им тоже захочется?»
«Их проблемы. Тебя я у кого угодно отобью!»
И чего я так распереживалась? Даже не единственный мой красивый роман. Кто бы только объяснил, почему мои чарующие «лав стори» кончаются всегда уродливо?
— Это… а куда бычок деть?
Уборщица опять выбросила пепельницу — неприлично распертую окурками кофейную банку, и в другое время я бы ее обругала, а сегодня мне это на руку. Тяну ладонь, не поворачивая лица, хватаю бычок — и в окно его! Вместе с моим волнением. Лишнюю секунду девка не видит моих глаз… а сейчас я уже могу на нее посмотреть.
— Я, знаешь ли, рада, что мой… наш Пашка про меня тебе говорил. Но мне-то про тебя рассказать было некому.
— Чего?
Господи, ну и дура! Ученица школы для умственно отсталых детей!
— Зовут-то тебя как? Ты вообще кто?
— Я? Дашка.
Пашка — Дашка, надо же…
— Учишься? Работаешь?
— Не. Хиппую. В Москве.
— А что, за это платят?
— Чего?
Даже если бы я возжелала подарить дяде Степе репортаж про новых хиппи, у меня бы ни фига не вышло. Яркая особь их популяции двух слов связать не может.
— Живешь на что, говорю?
— А-а… Так. Когда пою в переходах. Когда на общак. Раньше черепа подбрасывали.
— Черепа в Москве? — это, чтоб вы не пугались, «родители» значит.
— Отец. Мать тут. Сестра.
Думала еще спросить, много ли можно напеть таким вялым невыразительным голосом… да ну ее на хрен! Не прикалывает меня жизнь хиппи! А вот Пашка относился к ним с пиететом. Особенно, говорил, в юности. Да и сейчас, вижу, не остыл интерес к экзотике.
— Ну и зачем ты меня искала — специально, поди, из Москвы приехала?
— Ага. Это…
У хиппарей есть свой особый язык. Какой-то квакающий. Они на нем шпарят ну очень бойко, а слова остального пипла забывают. Дашка все время словарик в голове листает.
— Ну я, короче, к тебе — а то к кому еще?
— Смотря зачем.
— А я беременная.
На мой хохот Зинаида Ивановна из коридора заглянула. Нет, лучше пойдем мы с этой дурехой во двор — там спокойнее.
— Я тебе что — женская консультация? — спрашиваю, усадив Дашку на мокроватую со вчерашнего дождя лавку и плюхнувшись рядом своими кожаными штанами.
— А я от Пашки беременная.
— И все-таки я не акушер-гинеколог.
— Чего?
— …Деда моего! Ты другие слова какие-нибудь знаешь?!
От моей ярости скамейка ходуном заходила. А она — тормоз тормозом — смотрит сквозь лохмы.
— Закурить дай.
— Тебе вредно… мать-героиня.
Но даю — подавись!
Откуда ей знать, что самая жгучая язва моей жизни — дети, которых у меня нет… или мужики, которые не хотят, чтобы дети у меня были? Дашке на мои годы смотреть снизу, задирая подбородок, и не высмотреть ни фига. Кстати, о возрасте…
— Тебе лет сколько?
— Восемнадцать.
Совершеннолетняя, значит. Не светит Пашке статья. Хотя какая там статья у хиппи…
— Знаешь что, Даша, — говорю, — у меня твой… наш Пашка восемнадцатым номером записан, и после него еще десяток, — вру, конечно. — И хотя мы с ним классно провели время, это время кончилось почти полгода назад, в июне, въезжаешь? Так что чем я могу тебе помочь, при условии, что не принимаю роды и не выписываю колеса, ума не приложу. Направление на аборт — тоже не ко мне…
— Не… мне не аборт. Это вообще нельзя. Не по природе. И колеса не нужны. Пока есть, а заломает — знаю, где взять.
