Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...
Потом эту девицу в сопровождении сотрудников милиции, ее родителей… заместитель начальника училища по воспитательной работе водил по ротам. И наконец ее привели к нам в роту… И она опознала четырех своих вчерашних «насильников»… Итог, – сообщу вам сразу, – их не посадили…
Вдовцов вздохнул с облегчением.
– Но… из училища, не смотря на то, что эти курсанты хорошо учились, некоторые из них были отличниками боевой и физической подготовки, из училища они были… исключены, – Черноситов говорил четкими, рубленными фразами. – А для того, чтоб родители «потерпевшей» забрали заявление из милиции, родители курсантов были вынуждены заплатить кругленькую сумму. На эти деньги эта девица купила себе новенькую «девятку» и преспокойненько разъезжала на ней по городу.
– Так ей что… это всё сошло с рук? – поднимаясь, выкрикнул возмущенный Стецко.
– Можно сказать так, но не совсем…
Черноситов, выждав, когда в клубе замолкнет шум, спокойно сообщил:
– Через три года… неизвестными лицами эта девица была жестоко избита… а «девятка» сожжена.
– Так ей и надо, сучке! – крикнул Арбузов.
– Правильно!
– Верна! – шумели солдаты.
Черноситов захлопал в ладоши, давая понять, что он требует внимания и тишины.
Разговоры быстро смолкли.
– Так вот… к чему я вам рассказывал эту историю? Прежде чем, что-либо делать… тысячу раз подумайте… Подумайте… О последствиях подумайте… Отдавайте отчет своим словам, действиям и поступкам… Вопросы есть?
– А кто же её избил? – подняв длинную руку, спросил Вдовцов.
– Об этом история умалчивает, – скупо улыбнулся Черноситов.
– Ясен пень, что они, эти пацаны, это и сделали, – поделился своим мнением Арбузов.
– Еще вопросы есть?
Вопросов больше не было.
– Тогда, равняйсь! Смирно! – скомандовал Черноситов, вытянувшись в струнку. – Вольно!
Солдаты выходили из клуба возбужденные.
С грохотом сбегая по скрипучей деревянной лестнице, говорили:
– Так ей суке и надо! Деньжат захотела лёгких срубить. «Девятину» на халявку захотела…
– Да, нынче бабенки весьма прагматичные пошли, – неторопливо спускаясь, говорил сержант Ржавин земляку младшему сержанту Сагалову. – У нас во дворе подобный случай был… Только бабу ту никто не избивал и машину ей не жег. Но лохов она на бабло развела. И бабло нехеровое…
– Весь мир – дерьмо, все бабы – мрази, – злобно сказал Куриленко.
Ржавин, выразительно посмотрев на него, сказал:
– Ну, допустим, я свою мать мразью не считаю….
Куриленко, поняв, что он спорол чушь, поспешил оправдаться, но Ржавин, грубо перебив его, сурово заметил:
– Тебе, я вижу, лекция на пользу совершенно не пошла. Черноситов ясно говорил, чтоб ты, прежде всего, чтоб что-либо сказать или сделать, отдавал отчет своим словам и действиям. Поэтому, кто говорит эту мерзкую поговорку, которую только что сказал ты, сам является дерьмом.
– Алё, слышь, ты что припух? – обиженно воскликнул Рыжий.
– Слышь, ты базар фильтруй! – схватив за воротник, сказал Ржавин.
Куриленко, хватая сослуживца за руки, попытался их вывернуть, но ему не дали.
Распетушившихся солдат растащили в стороны.
Сагалов, перехватив за талию сержанта Ржавин, кричал:
– Серега, успокойся! Все нормально. Успокойся. Не хватало нам еще между своим призывом грызться.
Ким и Стецко держали рвавшегося Рыжего.
За этим всем испуганно, но с любопытством наблюдали «гуси».
– Чего вылупились? – крикнул Куриленко, вырываясь из рук сослуживцев.
Освободившись, он подскочил к Вербину и засветил ему в ухо. Ударил в грудь Арбузова. Отвесил подзатыльника Дробышеву.
– А ну вперёд, шагом марш!
И «гуси» торопливо побежали по лестнице.
Но уже на ужине Ржавин и Рыжий сидели, как ни в чем не бывало, за одним столом.
Никто из них не думал извинятся, но каждый в душе понимал, что им друг с другом ссорится нет смысла.
* * *
В одно из воскресений по приглашению старшего лейтенанта Снигура часть посетил священник униатской церкви отец Анастасий.
Как обычно личный состав собрали в клубе.
Священник, высокий пожилой мужчина, с круглым пузом, в черной рясе, прочел солдатам проповедь, а потом, поглаживая куцую седоватую бороденку, предложил всем желающим исповедоваться.
Желающих исповедоваться оказалось десятка три. Солдаты выстроились в очередь и потекли к отцу Анастасию.
Священник стоял в углу, недалеко от пустовавшей трибуны. А перед ним, опускались на колени и склоняли голову под епитрахиль исповедники.
Дробышев стоял в стороне и смотрел на всё равнодушно. Он считал себя атеистом и был невежествен в вопросах веры.
Он видел, как, боязливо поглядывая на священника, стоял, дожидаясь своей очереди Сидор, как, дождавшись, опустился на колени, склонив голов, о чем-то сокрушенно рассказывал и спрашивал совета, а священник, шепнув ему что-то на ухо, покрыл его голову выцветшей золотисто-желтой епитрахилью, прочитав разрешительную молитву, перекрестил голову. Сидор поднялся, подошёл к столу, на котором лежали Евангелие и Крест, поцеловал их и отошёл в сторону. Лицо его в эти мгновения было необычайно светло, а на губах играла тихая, счастливая улыбка.
Сергей заметил, как очередь пристроились Вдовцов и Вербин.
Червячок сомнения зашевелился в его сердце. «А не стать ли мне тоже? – подумал Дробышев, глядя на сослуживцев. – Но о чем я буду говорить? Я не знаю, в чем я грешен?»
Он стоял и раздумывал, а очередь между тем двигалась.
Арбузов стоял в компании с Бардовским, Буреломовым и Стифом. Он, показывая пальцем на Вдовцова, насмешливо говорил:
– Глядите, Вдова и Вербой покаяться решили. Великие грешники!
Заметив на себе осуждающий взгляд Дробышева, Арбузов насмешливо сказал:
– Дробь, чего смотришь, становись и кайся.
После этих слов желание стать на исповедь как рукой сняло.
Арбузов, видя счастливое лицо Сидора, негромко крикнул ему:
– Сидор, ну теперь ты святой. Тебя хоть прям сейчас в рай впускай! Того и глядишь – из-за плечей крылья вырастут!
– Он щас взлетит! – насмешливо сказал Бардо.
Сидор помрачнел. Лицо его озлобилось.
Он подошёл к Арбузову, сказал:
– Що в тэбэ за звычка дурна? Взяты людям та вэсь настрий изгадиты?
Арбузов радостно заметил:
– А я такой вот!
Глава 25
Капитан Немоляев в очередной раз заступил дежурным по части. Обычно в месяц у него выходило около пяти нарядов.
В силу своего мировоззрения и обострённого чувства социальной ответственности он воспринимал жизнь как постоянную борьбу. После участия в Афганской войне и полученного на ней лёгкого ранения и в особенности после развала Советского Союза он, капитан Немоляев, коммунист по убеждениям, считал себя лично повинным в крушении Советского государства. Он чувствовал за собой моральную вину в том, что он не остался верен Военной Присяге. Он присягал на верность Союзу Советских Социалистических Республик, а это государство погибло у него на глазах. При полном малодушном молчании Армии.
Он помнил, как в Августе 1991 года войсковая часть в составе Южной Группы Войск СССР, дислоцированная в Чехословакии, в которой он тогда служил, по приказу командира части, на несколько дней была переведена в режим боевой готовности. А потом, когда всё закончилось, когда государство, которому он, и сотни тысяч других присягали служить верой и правдой, кануло в лету и его войсковую часть вывели из Чехословакии и перекинули в Говерловск, командир дивизии под угрозой увольнения из Армии потребовал от всего личного состава присягнуть на верность «Незалежной» Украине.
Сейчас Немоляев воспринимал вчерашнее, как предательство. От этого его душа не находила себе покоя.
Внешний мир казался Немоляеву скрытой формой войны. Он видел, как кругом динамично изменялась жизнь, как шельмовалась Армия, как наступило всевластие «светских пиджаков и модных галстуков». Как одна за другой сдавались врагу позиции, завоёванные великим советским народом.
Сейчас Немоляев читал статьи в оппозиционной прессе о том, как разрушали СССР, какие методы использовались внешним врагом, как вербовалась «пятая колона» внутри высшего партийного руководства Советского Государства. Читал и поражался. Сердце его наливалось гневом, и запутавшийся в противоречиях разум не давал покоя.
Около семи вечера прапорщику Коновальцю, заступившему помощником дежурного по части, стало плохо. У него прихватил живот.
Немоляев отпустил его. Сегодня было воскресение. Немоляев знал, что у всех офицеров и прапорщиков части, которые сейчас находились дома, были свои дела, свои проблемы. Ему не хотелось выдергивать кого-либо из дома. Он решил, что главное ему продержаться ночь, а завтра утром наступит понедельник, в части будет весь личный состав и майор Рунич, заместитель командира части по боевой и служебной подготовке, выделит кого-либо из прапорщиков ему в помощники.
