Леонид Гартунг - Зори не гаснут
— Ну как?
— Лучше всех.
— А сзади?
— Хорошо. Кто шил?
И опять смех, шепот. Сменив валенки на туфли, появляются припудренные, праздничные.
Пришел Олег с пластинками для патефона, в новом пальто и новой шапке, и с ним Алеша с баяном. Сразу объявляет нам с Костей:
— Давайте договоримся, друзья, — курить здесь не будем. Не всем приятно. — Подзывает Надю, спрашивает тихо:
— Андрея пригласили?
— Нет, — отвечает Надя. — Зачем?
— У нас ведь складчина. Он пришел бы не к тебе, а к нам. Нельзя парня отталкивать.
— Теперь уже поздно, — разводит руками Надя.
Часы показывают без двадцати двенадцать. Девчата суетятся, все еще куда-то бегают за рюмками, за стоваттной лампой, и в последнюю минуту оказывается, что котлеты не сдобрены перцем.
Садимся за стол по сибирскому обычаю — парни и девушки на противоположные стороны стола. Слышно, как в другой комнате бьют большие настенные часы.
Надя обращается ко всем:
— С Новым годом, с новым счастьем!
Чокаемся, выпиваем по рюмке кагора.
— Тебе чего положить? — спрашивает Надя.
Накладывает мне селедки, винегрета.
Сидим, беседуем. Олег по секрету сообщает мне, что две ночи просидел над доказательством теоремы Ферма.
— Смотри, — предостерегаю я его шутливо, — завязнешь на всю жизнь.
— Ну, это не квадратура круга.
— Ферма-то ведь как-то же доказал…
Алла через стол спорит с Алешкой, кто лучше изображает природу — Шишкин или Левитан. Варя сидит грустная, сосредоточенная. Надя рассказывает о корове, купленной недавно колхозом:
— Замучилась я с ней. Ее хозяйка, Марья, известная певунья, и когда доила, тоже, наверно, пела. Теперь, если молча начинаешь доить, молока не дает. Такая музыкальная корова. Вот и пою. Больше всего ей нравятся лирические…
Наливаем по второй рюмке.
— Теперь мой тост, — поднимается Варя. — Разрешите?
— Тише. Тише. Говори.
— Я предлагаю выпить за…
Варя делает паузу, выразительно смотрит на меня, затем на Надю. Надя удивленно и недовольно подымает брови.
В это время распахивается дверь. В кухню, весь в снегу, вваливается Андрей Окоемов. За ним Погрызов. Оба нетвердо держатся на ногах.
— С новым счастьем! — говорит Андрей.
Все от неожиданности молчат. Он пьяно ухмыляется:
— Если лишние — извините… Можем сделать от ворот поворот.
— Ноги-то обмети, — говорит Надя.
Андрей сдергивает с головы шапку.
— Ага, ноги! Ликуй, Лаврик. Надежда Семеновна снизошла. Теперь не выгонят.
Он швыряет пальто свое на сундук, стаскивает с Лаврика полушубок. Парни подвигаются, дают им место за столом.
Варя, неудачно начавшая тост, все еще стоит, протянутая рука ее заметно дрожит, и на скатерть падает несколько темных капель. Она бледна, грудь взволнованно поднимается. Надя шепчет ей на ухо.
— Ничего — семи смертям не бывать, а одной не миновать, — отвечает Варя и громко обращается ко всем: — Я ведь не кончила. Предлагаю… за счастье Надюши и Виктора Петровича. Пожелаем им согласия в семейной жизни.
Все я заметил в короткий этот миг: быстрый взгляд Олега от Вари в сторону Андрея, и как что-то дернулось на шее Окоемова, и как широко, судорожно вдохнул он воздух, как будто вошел в ледяную воду, и как Лаврик с усмешечкой склонил голову.
Все тянутся к нам с Надей с рюмками.
— А мне почему ж не налили? — хрипло спросил Андрей.
— А вот, — показывает кто-то на его рюмку.
— Ради такого случая рюмки ни к чему. Лаврик! Стакан!
Погрызов с наигранной угодливостью кидается к полке.
— А тяжелая артиллерия у нас у самих есть.
Он вытаскивает из кармана пол-литра водки, срывает белый сургуч, дополна наливает себе стакан.
В комнате нависает томительная тишина.
— Здесь не распивочная, — замечает строго Букина.
— Завидно? — подмигивает в ее сторону Андрей.
— Андрей, не дури. Пришел, так не ломай компании, — уговаривает его Костя.
— А я могу всем налить. Ну, кому? — Он встает, выпрямляется во весь рост. — Пить так пить… За Надежду Семеновну вот как надо.
Он осушает стакан, громко бьет донышком его о стол. Алеша подвигает ему тарелку с курником.
— Закуси, а то одуреешь.
— Не требуется. Для того и пьют.
Ксюша, сидящая против меня, пытается запеть.
За фабричной заставой,
Где закаты в дыму,
Жил парнишка кудрявый…
Ее робкий голос никто не поддерживает, она спотыкается раз, другой и умолкает.
— Пейте, ешьте, — уговаривает Надя гостей упавшим голосом.
Но ни есть, ни пить не хочется. Отставляю рюмку. То счастливое, светлое настроение, с которым я шел сюда, исчезло. Хочется встать и уйти домой. Сижу только потому, что боюсь обидеть Надю.
Алеша лениво ловит тупой вилкой скользкие грибки. Костя Блинов приуныл и рассеянно вертит в пальцах хлебный шарик. Варя отвернулась: того и гляди заплачет.
— Ну, вы как хотите, а я еще подзаправлюсь, — подмигивает Андрей, опять наливает себе водку.
Лаврик хихикает:
— Вот жизни дает!
Варя кидается к Андрею, тянется к его стакану.
— Не пей больше. И так на себя не похож.
Он противится:
— Это еще почему? Я никого не трогаю — каждый сам по себе.
— Не пей, — настаивает она.
Вмешивается Олег:
— Андрей, оставь эти глупости.
Андрей отталкивает Варю.
— Отстань. Не вяжись. Вот женюсь на тебе, тогда будешь, а сейчас уйди. Да, прошу внимания… Прошу выпить еще… за наше с Варварой Сергеевной счастье. Она-то от меня не откажется. Верно, Варюха? — Он обнимает девушку, тянется губами к ее лицу. Она вырывается, убегает в горницу. Оттуда слышатся ее рыдания.
Девушки оставляют стол, уходят к ней. Остается только Надя. Она приближается к Андрею, близко вглядываясь ему в глаза, выговаривает с презрением:
— Чем шутить вздумал! Уйди лучше, если не можешь быть человеком.
Лицо его тяжелеет прихлынувшей кровью, на шее надуваются вены. Я выхожу из-за стола, становлюсь рядом с Надей. Олег берет его стакан, выливает водку под печь.
— Все против меня? — усмехается Андрей. — Выбирается из-за стола, садится на пол подле елочки. — Ну, давайте, давайте! А я отдохну.
Лицо его в поту, растрепанные волосы лезут на глаза. Надя отзывает меня в сторону.
— Прости, что все так глупо…
Алеша вынимает из футляра баян, играет вальс. Костя Блинов уводит Надю танцевать. Лаврик тянет за руку Аллу, она отказывается.
— Значит, мы безработные! — кричит Лаврик.
Он опускается на пол рядом с Андреем, достает портсигар.
— Здесь не курят, — кидает ему Надя.
— Это мы п-понимаем, — икает Андрей. — Пошли, Лаврик!
Они выходят в сени. Лаврик почти тотчас же возвращается, пробирается между танцующими ко мне.
— Андрей просит на пару слов.
Накидываю шубу, выхожу вслед за ним.
Метель кончилась. Небо очищается от облаков. Блестят кое-где звезды. Андрей стоит на крыльце. Ворот его белой шелковой рубахи расстегнут. Враждебно смотрят на меня пьяные, белесо-полынные глаза.
— Иди, оденься. Простынешь, — советую я.
— Не то говоришь! — грубо обрывает он меня.
Наклоняется, зачерпывает ладонью снег.
— Скажи лучше, доктор, правда это?
— Что именно?
Андрей трет лицо снегом, вытирается рукавом.
— Скажи, как дважды два — ты женишься на ней?
— Здесь не место…
— А ты говори, не бойся.
— А кого бояться?.. Да, женюсь.
— Выходит, Окоемов лишний?.. Точка. Так и запишем.
Я поворачиваюсь, чтоб уйти, он удерживает меня за плечо.
— Ты куда?
Мы стоим на крыльце вдвоем. Лаврик куда-то исчез. Правую руку Андрей подозрительно держит в кармане. Наверное, нож.
— Не уйдешь! — хрипит он.
Внезапно появляется Надя. Она сразу угадывает, что происходит. Заслоняет меня. Голос ее звучит твердо:
— Так вот зачем ты пришел! Отпусти. Слышишь?
Сейчас же отпусти!
Андрей отпускает мое плечо.
— Идем, Витя. А ты, Андрей, не унижай себя.
В дверях мы наталкиваемся на Олега.
— Что такое?
— Все в порядке, — отвечаю я.
В горнице Надя взволнованно спрашивает меня:
— Зачем ты вышел к нему?
Оглядывается на дверь, быстро целует.
— Пойдем к людям, а то неудобно.
Не знаю, о чем думал Андрей, пока стоял один на крыльце, только он опять вернулся в комнату, медленным, нетвердым шагом приблизился ко мне и протянул нож.
Это был обоюдоострый, прочный нож, выточенный из напильника. Андрей держал его за острие.
— На, возьми.
— Зачем мне?
— Не хочешь? Ну, и мне ни к чему…
Он обводит вокруг глазами, швыряет нож на шесток печи. Пошатнулся, придержался рукой за Лаврика, с силой провел ладонью по растрепавшимся волосам, по мокрому лицу.