Артур Япин - Сон льва
— Да, — говорит он решительно, — пока мы можем, мы останемся.
— Тогда считай, что ты принят, Максим, — вздыхает Сангалло.
— Я ставлю «Милосердие Тита». В среду утром — примерка, в пятницу — первая репетиция. Будешь статистом. Я собираюсь тобой и еще семью элегантными молодыми людьми заменить хор. Слишком топорно и некрасиво смотрится на сцене. Пускай поют из-за кулис. Глаз тоже надо побаловать. Ах, но это такой неблагодарный труд, мой мальчик, и, увы, малооплачиваемый, но вам это понадобится.
__ Тогда вперед, — говорит Максим, — пока это не мешает всему остальному.
Хотя никто не спрашивает Максима, о каком таком остальном он говорит, он поясняет:
— Ну, прослушивания, экранные пробы, возможно, роли…
Но Максим слышит и сам, как его голос покидают последние нотки убежденности.
Сангалло не решается посмотреть на него. Все глядят куда-то вдаль. Гала обнимает Максима за шею, легонько щиплет, в то время как последние лучи заходящего солнца угасают за городом.
И все это время Гала думает: «Снапораз, Снапораз, Снапораз. Старик потрепал меня по щеке, как младенца, но чувствовала ли женщина себя более счастливой? Он говорил, как отец, но смотрел на меня, как любовник. Давай же, Снапораз. Я хочу с тобой сразиться. Попробуй недооценить меня и увидишь, что будет!»
Гала нащупывает мышцы Максима. Массирует их пальцами. Максим вздыхает и кладет ей голову на плечо. Прикосновение успокаивает их обоих. Оба чувствуют себя в безопасности, но каждый на свой лад. Если его греет мысль о том, что их совместному существованию ничего не грозит, то ей от этого грустно. Максим возвращается к привычному, Гале же это не нужно. Вечер медленно проплывает над ними.
— Ма chi e?[131]
Женский голос, отвечающий в офисе у Снапораза, звучит также устало, как и в первый раз. Гале пришлось собрать все свое мужество для этого звонка. И она объясняет, что встретилась с маэстро и он ею заинтересовался.
— К сожалению, синьор Снапораз non с’e,[132] — рявкает мегера и вешает трубку прямо посередине следующего Галиного предложения.
После Рождества в Рим неожиданно приходят холода, которые длятся до Нового года. Пожалуй, впервые с того самого дня, когда я с друзьями после школы подсматривал за портовой шлюшкой Маленой и мы забаррикадировали за собой дверь холодильного помещения от ревнивой жены одного из рыбаков, я снова почувствовал, как мое тело стремительно покидает тепло. День за днем холодный ветер из России посылает снежные облака к Альпаделла-Ауне, которые, миновав долину Тибра, попадают в Рим. В «Фонтане четырех рек» образовался лед, и жители Рима опасаются за пальмы на Пьяцца-ди-Спанья.
В первый же день похолодания в комнате в Париоли, где живут Максим с Галой, отключают отопление. Джеппи невозможно уговорить. Она клянется, что сам владелец — нет, не синьор Джанни, а его начальник, старый граф, прямо из Монтеротондо[133] — лично приезжал, чтобы запечатать переключатель отопления у всех должников. Тем не менее, в тот же вечер Джеппи заходит к молодым людям с парочкой конских попон и ценным советом оплатить Джанни ренту прежде чем тот придет сам — тут она понижает голос и шепчет — с «постановлением». Гала и Максим прижимаются друг к другу, но на третий день, насквозь замерзнув, просыпаются так рано, что идут погреться в вестибюль гостиницы на Виа Венето.
Их надменный вид не вызывает сомнений у служащих отеля, и никто не спрашивает, что им здесь надо в столь ранний час. Голландец и голландка устраиваются с газетами у камина.
— Наконец-то люди с куражом!
Гала поднимает глаза от газеты. У серебряного кувшина с теплым сидром, приготовленным специально для постояльцев отеля, стоит молодая женщина — высокая блондинка, красивая, как фотомодель. Она наполняет полную чашу и дует на напиток, чтобы остыл.
«— Я говорю, если уж ты это делаешь, то глупо стыдиться.
— Честно говоря, я не знаю, чего нам стыдиться, — отвечает Гала.
— Вот именно, но сколько тех, кто входит сюда, не глядя ни на кого, а потом выбегает на улицу, вжав голову в плечи.
— Какая глупость.
— Ресепшионисты не любят, когда мы здесь околачиваемся. Но я вам скажу — вы и я, мы с вами — главный магнит больших отелей.
— Мы?
— Конечно, по крайней мере, одну из пяти звездочек мы им заработали!
— И чем?
— Неужели ты думаешь, что хоть один бизнесмен взял бы номер, если бы нас здесь не было?
Блондинка падает в одно из кресел, скидывает туфли. Потягивается. Шуба распахивается, и становится видна ее юбочка, вероятно, с Виа Кондотти, но однозначно слишком короткая для такой погоды. Коридорный свистит. Блондинка показывает ему язык.
— Это какая-то ошибка, — говорит Максим, пытаясь определить, есть ли на ней трусики, — мы пришли только погреться.
— Только погреться, ради дружбы, материнской любви — все это я уже однажды слышала и научилась ничему не верить.
— Только, чтобы погреться, — повторяет Гала, — не для… ну в общем, не для работы, как вы.
Молодая женщина делает глоток и пытается понять, не обманули ли ее.
— Тогда вы делаете ошибку, — блондинка с сожалением качает головой.
— Вы не похожи на тех, кто должен мерзнуть в этом городе. Если, конечно, только…
В ее голосе неожиданно появляется легкая горечь.
— Если только вы не считаете себя слишком правильными, чтобы совмещать деньги и удовольствие?
Гала с Максимом поспешно извиняются, и Гала говорит:
— Я думала об этом.
Максим смотрит ей в глаза.
— Ну да, — поддакивает он, чтобы не отставать, — все мы думали. Не об этом речь, — но пристально смотрит на Галу, чтобы понять, серьезно ли она.
Гала опускает взгляд.
— Мне предлагали.
— Тебе?
— А почему бы нет, — говорит Гала обиженно, — ты считаешь меня такой некрасивой?
— Кто тебе это предложил?
— Я отказалась.
— Кто? Кто тебе это предложил?
— Я же отказалась, но могу представить, что в других обстоятельствах…
Во взгляде у обоих сквозит вызов. Гала знает, что Максим восхищается, когда она так говорит. А Максим знает, что этими словами она пытается его раздразнить. Самое глупое, что он может сделать, — это проявить ограниченность.
— К счастью, — молодая женщина вмешивается в их разговор, — вы открыты для нового. Ах, сколько существует непонимания по поводу нашей профессии. Особенно, когда работаешь на таком уровне.
— На каком? — спрашивает Максим.
— Интересные мужчины. Не клиенты проституток, а люди, путешествующие по миру, политики, парни с влиянием и собственным мнением. Им нужно сопротивление, партнерская игра наравне. Где-нибудь во время приятного ужина, в красивой атмосфере. Все начинается, как интеллектуальная игра — стремительная, острая, и в девяти из десяти случаев на этом и заканчивается. Ничего общего с клишированным образом «callgirl».[134] Многие из нас учатся или имеют хорошую работу.
— А я-то считал, что как раз это — клише, — говорит Максим.
Девушка встает. Завязывает пояс на шубке.
— Наверное, я в вас ошиблась. Такая работа нужна только для достижения чего-то большего — больше одежды, больше приключений. Если на это идут по необходимости, чтобы оплатить счет за газ, тогда достаточно первого попавшегося угла на улице.
Она роется в вечерней сумочке и кидает на стол две визитные карточки своего агентства.
— Доставьте себе удовольствие…
Перед выходом она проводит пальцами по волосам и надевает солнечные очки.
— …Есть кое-что хуже, чем то, что вас могут поиметь.
— Ты бы смог переспать с человеком, которого не любишь? — спрашивает Гала вечером в Новый год.
Она лежит в кровати, прижавшись к Максиму. Тепла становится вдвое больше, когда им с кем-то делишься.
— Почему бы и нет?
Поверх одеяла они положили свои пальто и натянули его до подбородка.
— У тебя есть такой опыт?
— Не так уж много тех, с кем я сплю, — отвечает Максим.
Некоторое время оба молчат. О таких вещах они разговаривают нечасто. В тишине легко верить в то, что любящие друг друга люди и любовью занимаются только друг с другом. Но все не так просто. Свобода, в которой выросли Гала и Максим, позволяла верить в одно, но на практике делать другое. Дух времени требовал, можно сказать, чтобы каждый из них и в любви развивался по отдельности, так что в их близости, представлявшейся им нерушимой мечтой, что бы они ни вытворяли на стороне, возникла трещина.
В те редкие случаи, когда речь заходит об их любовных похождениях, оба чувствуют явное возбуждение. Им требуется мужество не только, чтобы покинуть надежный берег молчания, но и чтобы потом балансировать между опасением обидеть другого и желанием не выглядеть более невинным, чем другой. Это своеобразная игра, которую, кроме самих игроков, никто понять не сможет.
