Николай Гарин - Таежная богиня
— Может, водочки? — предложил Пилипенко, оглянувшись на товарищей по командировке.
— Ну что ж, водочки так водочки. Сергей, — повернулся он к сыну, — неси.
Через пару минут паренек внес ящик “Столичной”. Бутылки были матовые от инея.
— Я их в мерзлотнике держу, в вечной мерзлоте. А может, строганинки, морского омулечка или речного муксунчика, а? С холодной водочкой в самый раз. Да вы говорите, что надо, найдем, не сомневайтесь. Поищем и найдем, — с лица хозяина не сходила голливудская улыбка.
Все, что бы ни пробовал Никита, вызывало его восторг. Особенно понравились ребрышки. Никита медленно обгладывал мясо, хрустел упругими хрящиками, заедая их мороженой морошкой. Сочетание было удивительным. Хозяйка стала вносить пироги. Здесь были и рыбные, и мясные, и с грибами, и с печенью... Однако, не попробовав и половины блюд, Никита с сожалением понял, что все же наступил предел.
На следующий день лишь к обеду все собрались в кабинете директора. Андрей брал интервью, Юрий снимал Бабкина на фоне знамен и почетных грамот, а Никита делал наброски портретов будущего депутата Верховного Совета. Поскольку поездка, как считал Никита, была для него практически коммерческая и в кармане лежал приличный аванс, то он принялся сразу за главный портрет — “Товарищ Бабкин на рабочем месте”. В договоре значились еще две картины — “Товарищ Бабкин среди оленеводов” и “Товарищ Бабкин в кругу семьи”.
После вчерашнего приема и удивительного застолья, которое должно было продолжиться в конце дня, Никита хотел услужить директору и сделать портрет солидным, с надлежащим пафосом. Поработав часа три, он остался доволен началом. Не скрывал удовлетворения и сам Бабкин, разглядывая пока еще сырую работу.
На третий день был запланирован облет некоторых оленеводческих бригад, которые стояли на побережье Байдарацкой губы. Однако непогода существенно изменила планы. Все побережье Карского моря закрыли для полетов. Ребята приуныли. Особенно огорчился Никита. Ему неожиданно захотелось не просто увидеть аборигенов поближе, а именно в тундре, в естественных условиях рассмотреть этот неприхотливый и мужественный народ, живущий в вечном холоде.
— Так, собрались быстренько, — как всегда лучезарно улыбаясь, проговорил Бабкин, энергично переступая порог избушки-общежития, где расположились гости, — через двадцать минут борт на Яры.
Не прошло и получаса, как Бабкин сообщил, что они летят на некое озеро Щучье к оленеводам-частникам. Через полчаса впереди появилась обширная белая полоса. Вскоре она охватила все пространство, насколько хватало глаз. Это был плотный туман с моря, он быстро подмял под себя желто-умбристую тундру, и вертолет повис над белоснежной безбрежностью. Стало скучно. Никита почувствовал усталость и перебрался на брезентовые тюки, что были свалены посередине салона, закрыл глаза и натянул на голову капюшон штормовки.
Когда он открыл глаза, его поразил полумрак салона. Все пассажиры мирно дремали, свесив головы. Никита поднялся и подсел к окну. То, что он увидел, его ошеломило. Сверху свинцовым потолком давило небо, внизу чернела вода, а между ними стояла отвесная, без единой зацепки, каменная стена мышиного цвета. Точно такая же стена была и по другую сторону салона. Вертолет летел между ними, как в тоннеле. Скалы уходили в воду почти отвесно. Никита представил, что если, не дай Бог, они рухнут в эту странную, похожую на деготь воду, то выбираться будет некуда. Глядя на клюющих носом попутчиков, он уже жалел, что проснулся.
Растолкать Бабкина и поинтересоваться, куда они залетели, Никита не решился. Решил спросить у летчиков. И не только спросить, но и посмотреть из кабины вперед.
Никита подошел к металлической дверце и осторожно постучал. Несмотря на шум двигателя, дверь почти сразу открылась, и, загораживая проем, перед Никитой предстал молодой летчик в голубой рубашке и галстуке.
— Чево? — подняв вверх брови и дернув головой, прокричал он.
— Долго еще? — дипломатично спросил Никита, пытаясь заглянуть в кабину поверх его плеча.
Паренек наклонился к часам, открыв Никите обзор и самой кабины, и “тоннеля”, его перспективы.
— Минут пятнадцать, — прокричал летчик и закрыл дверь.
Никиту потрясло то, что он успел увидеть. Впереди действительно был тоннель с почти отвесными каменными стенами стального цвета. И никакого просвета впереди! “Куда же они летят? Сами-то летчики хоть представляют, нет?! И почему они так торопливо закрыли дверь?” — Никита смотрел на медленно проплывающую каменную плоскость и ничего не понимал.
— Ну что там? — неожиданно проговорил Бабкин и повернулся к окну. — О, уже подлетаем.
Он встал, по-хозяйски открыл дверь в кабину и закричал что-то молодому пареньку. Никита буквально бросился к кабине, вытянул шею и увидел, что тоннель стал заметно расширяться и делал плавный поворот направо. Там, за поворотом, светлело. Свет с каждой минутой разгорался все сильнее и сильнее. Наконец вертолет, завалившись на правый бок и обогнув ребро скалы, выскочил из темноты на свет. Свет был настолько ярким, что у Никиты потекли слезы. Летчики надели солнцезащитные очки, а Бабкин вернулся на свое место.
Но летчик не спешил закрывать дверь, и Никита во все глаза смотрел, как меняется все вокруг. Стены ущелья становились более пологими, менялся цвет воды, наконец свинцовый потолок над головой лопнул, и распахнулась синь неба. Моментально все изменилось. Тоннель засиял изумрудной зеленью. Это были загадочные альпийские луга Полярного Урала, а вода, заполнившая страшное ущелье, — озеро Щучье.
Никита был переполнен восторгом. Остро, как любой художник, он переживал переход неземного, мертвого, холодно-серого в малахитовое, залитое солнцем. Когда вертолет, крупно трясясь, начал снижаться, Никиту охватило волнение. Еще несколько минут, и он ступит в этот рай. На самом ли деле все будет так, как ему кажется с высоты?
Никита спустился на землю последним. От густого, прогретого солнцем запаха разнотравья, озерной сырости и человеческого жилья у Никиты слегка закружило голову. Отойдя от вертолета, он осмотрелся. На фоне темно-синего озера, прижавшись к земле, стояли три больших конуса — чума, как догадался Никита. Под их выбеленным солнцем брезентом проступали ребра каркасов — шестов, концы которых, переплетясь вверху, казались растопыренными пальцами. Такого гармоничного сочетания конусов жилищ с горными вершинами Никита не мог себе представить. Внутри все замирало и от величественности горных хребтов, склоны которых все еще были покрыты белоснежными покровами, и от пронзительной синевы неба, обилия зелени вокруг, пения птиц, треска кузнечиков и первозданной природной дикости.
Отсутствие масштабных ориентиров придавало горам грандиозность и могучесть. По другую сторону чумов, ниже склона, плыли заросли оленьих рогов, поскольку самих животных скрывала трава. Оттуда неслось характерное похрюкивание и перещелкивание копыт.
Не в силах больше терпеть, Никита бросился к рюкзаку, достал было этюдник, но потом передумал, взял альбом и стал рисовать. Он рисовал все, что видел: чумы на фоне горных хребтов и узкого озера. Рисовал маленьких ручных оленят-авок с фиолетовыми печальными глазами. Отыскивая своих матерей, они тыкались бархатными мордочками в проходящих людей, обнюхивали собак, бегали за детьми... Никита рисовал тонконогие нарты — интереснейшие по конструкции изделия, похожие на огромных фантастических насекомых. Рисовал стариков, неторопливо строгающих какие-то деревяшки. Рисовал издали женщин, выделывающих шкуры. Он торопился, поскольку еще в вертолете Бабкин предупредил, что стоянка будет не более сорока минут. Ровно настолько, чтобы попить чайку.
— Здрасьте! А идите чай пить вон в тот чум, — неожиданно прозвучало рядом. Никита оглянулся. Позади него толпились дети от пяти до десяти лет, которые с удивлением разглядывали и его, и то, что он делает. Здесь были и девчушки в цветастых сарафанах поверх свитеров, и мальчишки в сапогах с чужой ноги.
— А Толя говорит, что вы останетесь у нас на неделю, — сощурив глаза-щелки и склонив голову набок, проговорила девочка с ярко-красными щеками.
— Увы, молодые люди, — Никита разглядывал очаровательных детишек, запоминая их лица, позы, движения, — я бы рад задержаться, но надо лететь обратно. — Он взглянул на часы и добавил: — Минут через десять.
— А Толя сказал, что вы не улетите, — продолжала настаивать круглолицая девочка, широко растянув рот в улыбке.
— И кто же такой этот Толя?
— А вон он, — чуть не все разом указали они в сторону крайнего чума, где на высокой нарте сидел мальчик лет девяти-десяти и болтал ногами.
— Ну, раз Толя сказал, то придется остаться, — пошутил Никита и отправился в указанный чум, куда прошли сразу и летчики, и Бабкин, и его напарники по командировке.
