Лола Лафон - Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась
Надя наблюдает за слушателями. Вот девушка наклоняется прикурить от тлеющей сигареты подруги, под блузкой у нее просвечивает лифчик, и кожа у девушки такая свежая и трепещущая… а она ждет Дорину, которая точно уже не придет, а потом вернется в квартиру, которую делит с матерью и братом, сколько пустых горизонтальных дней, в жизни взрослых не случается событий…
И тут Надя замечает его. Он тоже один, кажется, прикидывает, к кому лучше подойти. Может, он знает этих студентов. Несколько мгновений трется поблизости от какой-нибудь группы, старается влиться, вписаться, но от него не глядя отмахиваются, он боязливо идет дальше, но и там к нему поворачиваются спиной. Растерянное осознание своего крохотного одиночества, ни дать ни взять новичок в чужой пока школе, пес не решается признать, что на самом деле ни с кем здесь не знаком, бродит от одних к другим. Надя встает со скамейки и отходит поплакать, как отходят в сторонку, когда тошнит.
Да что ж я столько выдумываю, как будто она не предоставила мне вполне достаточно свободы!
– К тому же все эти ваши выдумки совершенно неинтересны, – раздраженно говорит она. – Я вам сказала всего-навсего, что меня растрогал бродячий пес, а вы меня изобразили вообще каким-то жалким существом…
– Ну что вы, это такая прекрасная история! – Я уговариваю ее согласиться на то, чтобы я оставила в книге миг повседневной жизни, о котором она рассказала за несколько недель до того, – рассказала, как потрясло ее собачье одиночество.
Без толку. Ладно, проехали.
– Я читала, что в восемьдесят седьмом люди потихоньку вешали на шеи бродячим собакам таблички с высказываниями против Чаушеску, а еще – что актера, сыгравшего Чаушеску в музыкальной комедии, на улице иногда оскорбляли и даже плевали в него. Видели вы тогда эти знаки? Понимали, что грядет какое-то событие… что-то произойдет или вполне может произойти?
Еще не договорив, я жалею о своих словах. Надя бежала из Румынии за две недели до падения Товарища, а значит, скорее всего, ни о чем не догадывалась. И неважно, что, как только о ее побеге сообщила западная пресса, один французский журналист безапелляционно заявил 29 ноября 1989-го: «Она была тесно связана с режимом и, несомненно, почувствовала, что ветер вот-вот переменится. Она предвидела пришествие демократии и решила уехать, чтобы ее не обрили наголо». Мало ли кто что напишет…
Не оборвать ли мне свой рассказ там, где Надя решила «сменить обстановку» и целую ночь ползла по грязи через замерзший лес на западе Румынии к венгерской границе? Бегство символа, бегство героини, которая поневоле способствовала прославлению того, кто у нее на родине распоряжался марксизмом на свой лад.
Не оборвать ли мне свой рассказ теперь, когда мы постоянно ссоримся из-за того, что наши версии событий не совпадают? Права ли Надя, не однажды в ходе наших разговоров упрекавшая меня в том, что я «слишком полагаюсь на документы» и плохо знаю Румынию, что не решаюсь пойти против расхожего западного восприятия кошмарной коммунистической эпохи?
– Если вы захотели написать обо мне, значит, восхищаетесь моей биографией. А я – порождение именно этой системы. Я никогда не стала бы чемпионкой в вашей стране, у моих родителей не было бы на это средств, а в Румынии для меня все было бесплатным – от формы до тренировок и лечения! Вы хоть знаете, что в восемьдесят восьмом году румынская олимпийская команда больше чем наполовину состояла из женщин? Во Франции, кстати, было тогда вдвое меньше. Видите ли, в девяностые годы стало хорошим тоном ненавидеть наше прошлое, считать, будто при коммунистическом режиме вообще ничего хорошего не было, будто у нас не было прошлого! А мы жили! И даже смеялись! И любили! Не было муки? Это правда. Все одевались одинаково? Правда! Правда! Но никто не насмехался над детьми, у которых не было «фирменных» свитеров, одежда для нас была всего лишь одеждой, никаким не символом! А сегодня ровесники моих родителей бегут из страны, чтобы у вас там попрошайничать, всем известно, как их принимают, и вы сами мне говорили, что означает у вас «девушка с Востока».
Я первой повесила трубку. И на время отложила работу.
– Если вы как-нибудь сюда заедете, мы поговорим, если нет – можно списаться по электронной почте, – любезно ответила мне по-английски бывшая ее подруга по команде, единственная оставшаяся в Онешти, в городе, где спортивной школе и лицею присвоено имя Пади.
Что она может рассказать, та, которую я нашла, но которая не стала Падей К.? Какова ее версия истории? Я сообщила Юлиане В. и другим людям, с которыми несколько месяцев переписывалась, о своем приезде в Бухарест на неопределенный срок. И уже в Румынии получила от Пади сообщение с единственным вопросом: «Почему Вам захотелось написать эту книгу?»
ИНТЕРМЕДИЯОктябрь 1989, Бухарест
Когда автобус остановился, чтобы впустить контролеров, она сидела и мечтала, прижавшись лбом к окну У нее не было билета, но она, уверенная в себе, повторила (наверное, молодой контролер не расслышал?): «Команечи Надя. Я – Надя!» А он, и головы не подняв, продолжал старательно записывать над суммой штрафа фамилию и имя молодой брюнетки, одиноко сидящей в глубине промозглого автобуса, пока подоспевший коллега не выхватил у него из рук и не порвал в клочья серую бумажку Эту историю разные биографы упоминают как случай, который подтолкнул Надю к решению бежать из страны.
Декабрь 1989, Вена, Посольство США
«Это было так странно… Невообразимо… Все знали, что она несколько дней назад сбежала из своей страны, ее объявили пропавшей без вести.
И вот наконец она нашлась. Было так. Я дежурила. Вдруг входит в посольство молодая женщина – в джинсах, коротко стриженная, я даже подумала сначала, что это юноша, узнала, только когда она оказалась вблизи. Никогда этого не забуду, честное слово, у меня и сейчас, когда рассказываю об этом, мурашки по коже, я так ею восхищалась, и моя дочка ее обожала, она после Монреаля все время у нас в саду играла в Надю.
“Я – Надя К., – сказала она. – Я прошу политического убежища”».
24 января 1990, Лос-Анджелес, отель «Беверли-Хиллз»
Крупным планом – ее ноги в черных блестящих колготках, каблуки дешевых лодочек сбиты. Надя играет на пианино первые несколько нот «К Элизе». Ее глаза подведены неровной чертой, ярко-розовая помада на верхней губе размазалась. Как хотелось бы оказаться там, чтобы убить Чаушеску своими руками, внезапно сообщает она, нахмурившись, и грубо изображает пистолет пальцами с перламутровым лаком на ногтях: «Бух! Бах-бах!»
Журналист знаком подзывает ее к себе, предлагает сесть рядом на широкой гостиничной кровати, вставляет в видеомагнитофон кассету. Она вздрагивает. И потом сидит очень прямо, завороженная собой в Монреале, бледной девочкой, которая щебечет, обращаясь к восторженным взрослым: «Я – Надя!»
Часть 2
Уже темнело, я весь день добиралась сюда из Бухареста автобусом, гостиница в Онешти, где я забронировала номер, была пуста, все номера очень просторные. Юлиана назначила мне свидание в холле и повела к себе, она жила совсем рядом с гостиницей. Я представляла ее себе желчной и разочарованной, а она оказалась энергичной, пылкой и деловой: все приготовила, будто у нас каждая минута на счету, разложила на кухонном столе книгу с отретушированными цветными снимками коммунистической эпохи и альбом с фотографиями и вырезками из газет: биография «золотой команды»…
– О чем именно вы пишете книгу, о румынской гимнастике вообще или о Наде? Знаете, мы ведь с ней знакомы с детского сада, – сообщила Юлиана, показывая фотографию двух шестилетних девочек. – И мне она позвонила первой, когда сбежала отсюда.
Альбом оказался собранием иллюстраций к истории, которую я уже год как пытаюсь выстроить – с тех пор как начала ее писать.
Вот молодые, не старше тридцати, Бела и Марта, склонившиеся над группой детей в передниках за школьными партами. Вот Бела с девочками в Париже, на фоне Эйфелевой башни.
– Та история с парижским турниром… как это было, Бела и в самом деле силой прорвался во Дворец спорта?
Юлиана пожимает плечами, потом протягивает мне кусок яблочного пирога на тарелке.
– Команду поделили тогда на две части, я была в Риме и ничего не могу вам рассказать.
Зима. Юлиана, сидя на санках, обнимает хохочущую Надю. Девочки на берегу моря, бледненькие худышки, у каждой в руках надувной мяч.
– Знаете, это вам надо записать… возьмите лучше эту ручку, ваша плохо пишет… Бела научил меня кататься на лыжах, Бела научил меня плавать, за границей, если было на что посмотреть, он нас туда вел, он хотел, чтобы мы развивались. Он проводил для нас экскурсии. Он был куда больше чем просто тренером, он был…
