Стив Тольц - Части целого
Следующие недели представляли собой полный кошмар. Я, словно в тумане, болтался из кабинета в кабинет, и все они были похожи как две капли воды. Я никак не мог привыкнуть, насколько в них тихо, — все говорили только шепотом, ходили на цыпочках. Если бы не телефоны, можно было подумать, что это священный храм. Все секретарши носили на губах одинаковые снисходительные улыбки. Иногда я дожидался в приемных с другими авторами. Они тоже были на одно лицо. Все излучали страх и отчаяние и производили впечатление настолько изголодавшихся людей, что, казалось, бедолаги отказались бы от авторских прав в пользу детей за одну-единственную лепешку.
В одном из издательств, где я просидел с утра до вечера два дня кряду и тем не менее мне никто не гарантировал монаршую аудиенцию, мы, чтобы скоротать время, обменялись рукописами с другим автором. Действие его книги происходило в маленьком провинциальном городке. Герои, врач и беременная школьная учительница, каждый день встречались на улице, но были слишком погружены в себя, чтобы поздороваться. Это было невыносимо — одни описания. Я воспрянул духом, когда на восемьдесят пятой странице автор снизошел до небольшого диалога между героями. Через его сочинение надо было поистине продираться, однако он сидел рядом, и я из вежливости продолжал упорствовать. Иногда мы переглядывались, чтобы определить, насколько продвинулись в чтении. Наконец ближе к обеду он повернулся ко мне и сказал:
— Своеобразная книга. Это сатира?
— Вовсе нет. Ваша тоже интересная. У вас герои — немые?
— Вовсе нет.
Мы отдали друг другу рукописи и посмотрели на часы.
Каждое утро я терпел четырехчасовую поездку на автобусе в Сидней, где бегал от издателя к издателю. Большинство смеялись мне в лицо. Один даже вышел из-за стола, ибо счел, что мое лицо для этого слишком от него далеко. Это приводило в уныние. Еще им не нравилось, что я собираюсь скрывать от них фамилию автора вплоть до дня, когда книга поступит в типографию. Издатели настораживались и начинали подозревать аферу, затеваемую специально, дабы смешать их с дерьмом. Не встречал параноиков глупее — чтобы торговцы были такими тупоголовыми, без всякого чувства воображения. Никто не относился к рукописи серьезно, все думали — это проказа, мистификация, западня, обзывали меня препоганейшими словами. Думали, книга — откровенная мерзость, а я, раз пытаюсь ее продать, — опасный анархист. Прежде чем выкинуть меня на улицу, каждый говорил одно и то же: книгу никогда не напечатают, во всяком случае, не при их жизни. Я понимал это так: как только они умрут, мир отправит на свалку все, чем они в нем дорожили.
Гарри принимал эти новости плохо. Впадал в неистовство, обвинял меня в лени и неумении говорить с людьми. Мне было обидно. Ведь я из кожи вон лез, пытаясь продать его книгу, и не нравилась она издателям, а не мне. Затем, после десятого отказа, он начал винить не меня, а австралийскую издательскую индустрию.
— Может быть, следует отвезти рукопись в Америку. Свобода самовыражения там не то что у нас. В Америке есть такая штука — право свободной печати. На этот счет существуют всякие поправки. Поощряется расцвет идей. А у нас издательская индустрия в застое — зачерствела, как недельный хлеб. Страна до того погрязла в консерватизме, что просто воротит. Странно, что вообще кто-то еще что-то может опубликовать.
В том, что Гарри говорил, был здравый смысл. Может быть, наши издатели просто боялись? Он начал предлагать мне купить билет на самолет в Америку, но я всеми силами сопротивлялся. Я не хотел лететь в Нью-Йорк. Не мог оставить больную мать и Терри, где бы он ни скрывался. Я не сомневался: настанет день, и он близится, когда я понадоблюсь Терри, не исключено, для того, чтобы спасти ему жизнь. Поэтому я должен был оставаться в досягаемости.
Кэролайн не чувствовала, что связана такими же обязательствами. И однажды в сумерки под вечер они с Лайонелом постучали в нашу дверь, чтобы попрощаться. Они продали дом и переезжали в другое место. Лайонел обнял меня, Кэролайн покачала головой:
— Не собираюсь здесь оставаться, чтобы стать свидетельницей того, как убьют Терри.
— Никто тебя и не просит, — ответил я, хотя совершенно об этом не задумывался. Начал накрапывать дождь. Кэролайн тоже меня обняла, но не крепко, как я бы хотел. Глядя, как она уводит отца в ночь, я почувствовал, будто отрекся от своей человеческой природы.
— Пока! — крикнул я, когда она скрылась в темноте, но прозвучало это так, словно я хотел ей сказать: «Иди, иди, я больше не мужчина. Во мне не осталось ничего человеческого, так что давай мотай!»
Через неделю, когда я был у Гарри и смотрел телевизор, позвонил Терри. Гарри сначала выдал ему на полную катушку, а затем подозвал к телефону меня.
— Ты как? — спросил я, волнуясь. — Слышал, что тебя ранили.
— В лодыжку. Кто же стреляет в лодыжки? Не беспокойся, у меня есть телка, которая при помощи йода творит чудеса. Я устал, а в остальном все в порядке.
— Ты стал знаменитым.
— Разве не здорово?
— Тебя поймают.
— Знаю.
— И что ты собираешься делать?
— Слушай, когда я заваривал эту кашу, то ни о чем особенно не думал, но очень быстро понял, что делаю нечто важное. Все исправились. Никто не жульничает. Не занимается махинациями. Не обдирает ближнего. Не накалывает людей. Спорт обновляется. Все стали серьезно принимать спортивную этику.
— Как ты можешь рассуждать об этике? Ты — хладнокровный убийца. Тебе лучше сдаться.
— Спятил? Я — таков, каков есть. И для этого пришел в мир!
— Кэролайн вернулась домой.
Терри шумно вдохнул. Я слышал, как он переходит с места на место и тащит за собой стул. Затем услышал, как он сел.
— Где она? Она знает? Можешь передать ей мои слова?
— Она снова уехала.
Терри вдохнул — еще громче — и мне пришлось ждать целых тридцать секунд, пока он выдохнет. Он с треском открыл банку с каким-то напитком и, судя по звуку, одним глотком выпил не меньше половины ее содержимого. Но все еще молчал. Похоже, отсутствие Кэролайн давило на нас сильнее, чем убийство.
— Так ты остановишься или нет? — спросил я.
— Слушай, Марти, когда-нибудь ты поймешь. В тот день, когда во что-то поверишь. Черт! Мне пора. Прибыла пицца.
— Я верю в…
Щелк.
Я положил трубку и пнул стену. Естественно было подумать, что, когда человек в ярости, физические законы не действуют и нога способна пройти сквозь кирпич. Поглаживая ушибленный палец, я не в меру разволновался. Нотки глубокого удовлетворения в голосе брата вывели меня из равновесия. Он не дал мне возможности сказать: «Я нашел свою веру. Я тоже делаю нечто важное». Не знал, что я непреодолимо увлекся книгой Гарри и стал инструментом ее издания. Зачем? Никто не заставляет меня заниматься ее изданием. Это ни к чему. Терри делает все, чтобы расправиться со спортсменами, а я делаю все, что в моих силах, для книги. Меня начала терзать мысль, что во мне чего-то не хватает, чтобы заниматься этим с полной отдачей и до конца пройти по дороге, на которой запрещены все развороты. Терри для достижения цели демонстрирует абсолютную безжалостность и настойчивость, и я, чтобы идти своим путем, должен проявлять такую же безжалостную настойчивость. Иначе я так и останусь испуганным, никчемным лицемером, нежелающим идти на риск ради своего дела.
Я принял революционное решение.
Если следующий издатель отвергнет книгу, я просто не приму его отказа. Не приму «нет» в качестве ответа. Ни за что не приму. Потребую, чтобы он напечатал рукопись. И если нужно, возьму его в заложники и буду держать до тех пор, пока книга не появится на прилавках. Оружие достать не проблема. Стоило выдвинуть любой ящик комода в доме Гарри или запустить руку поглубже в большую сахарницу, и она натыкалась на полуавтоматический пистолет. Разумеется, я ненавидел все, что связано с оружием: пулевые ранения, смерть, но, с другой стороны, мне нравилась перспектива нарушить очередную заповедь, тем более что я не чтил отца своего. Разве существует надежный способ заставить человека страдать ради двух вечных жизней?
Вечером, когда Гарри нализался водки и наелся снотворного, я залез в сахарницу. Пистолет был покрыт липкими кристалликами. Я стряхнул их в чашку и выпил чай. И при этом ощущал вкус оружия.
Наследующий день я ушел из дома еще затемно. Терри никак не проявлял себя по крайней мере неделю, поэтому у дома не стояли лагерем журналисты, хотя валялись их намокшие от росы бычки. Я сел в идущий в Сидней автобус. Следующее в списке издательство располагалось прямо напротив центрального вокзала. Прежде чем переступить порог, я тщательно изучил расписание поездов — на случай, если придется срочно смываться. Поезда, если не брать в расчет пункт назначения, уходили каждые три минуты. Я приобрел кучу билетов в разные направления.
