Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)
Я смотрю в свою тарелку, на эти неперевариваемые куски и зажмуриваю глаза. Только не заплакать сейчас, нужно продолжать есть, если глотать не жуя, то можно не ощущать этого вкуса.
«Через две недели останется только череп, мы сможем видеть, как это произойдет».
И снова в школу: Волт, он будет там стоять, он ждёт, он точно там есть, он машет и беспечно смеётся. Nothing wrong![56]
Полуденное солнце выжигает мне глаза и застревает в горле, я болен, мне нужно в кровать, кровь стучит у меня в висках и я не могу больше идти. Но мне нужно к школе, в деревню, где он будет терпеливо сидеть и ждать в машине, высоко подбросит меня, затем поймает и обласкает.
WE THANK YOU. V = VICTORY…
Я должен быть там, обязательно; вы, двое, не медлите, идите вперёд, с чайкой ничего ещё не произошло, мы сможем посмотреть на неё и завтра.
Идём, иначе я опоздаю к моему потерянному солдату…
В деревне пусто и тепло, улица лениво тянется среди маленьких садиков с кустарниками, покрывшимися листвой и буйно цветущими юными саженцами. Жалобно, детским голосом, блеет коза, вдоль дороги медленно крадётся кошка, садится и лижет свою шкурку, вытянув вверх лапу.
Церковь, перекрёсток. И у школы тоже не стоит автомобиль.
«Мы благодарим тебя, Господи, что мы провели день здоровыми. Прости нам наши прегрешения, коих мы достаточно совершили, и убедись, что мы не скрываем наши грехи».
Учитель идёт к двери и открывает её для нас. Неожиданно, ко мне приходит уверенность, что обо всём теперь узнают дома, рассердятся на меня и я лишусь последнего приюта.
«Уходи, исчезни, ты пугаешь нас, пугаешь собой и своими городскими манерами».
Они обо всём знали, но выжидали. Теперь они соберут мой чемодан и поставят передо мной в дверях, и они будут правы: я — отвратительный человек, я — грешник, мне одна дорога — в ад. Меня ожидает кара и мучения…
Когда я сижу у окна и наблюдаю за птицами, летающими в прохладном и бесшумно опускающемся вечере, Мем приносит мне стакан молока.
Она гладит меня по щеке и говорит:
«Не волнуйся, малыш, всё будет хорошо. Тебе напишут в ближайшее время, я думаю, что почта в Амстердаме снова работает».
Я просыпаюсь, потому что моё тело неудержимо дрожит, и всё во мне дёргается и трясётся. Я вжимаюсь в матрас и стискиваю зубы. Рядом со мной благонравным тихим сном хорошего мальчика спит Мейнт. Я всматриваюсь в темноту, но она остаётся чёрной и пустой, его лицо, его голос, его запах не достигают меня, несмотря на то, что я усиленно ищу их.
Следующим утром я сворачиваю мою рубашку вместе с тем, что лежит в её кармане и укладываю в чемодан. Небольшое фото, на которое я не смотрю. Мы снова идём в школу, и я опять бегу перед собой по дороге в деревню, к перекрёстку; но с каждым днём моя энергия иссякает и моя воображаемая гонка замедляется: шаги происходят на месте и я застываю посреди бега в неподвижной позе. Я понимаю, что это всё напрасно: мои порывы, мои надежды, мои ожидания. Он ушёл.
10
Овцы за забором трутся шкурами о дерево и смотрят на меня своими холодными, загадочными глазами; среди них есть одна, будто бы смеющаяся надо мной; всё время криво жуёт и усмехается при этом так, что я вынужден отвести глаза: может все уже знают про мою тайну?
Я делаю вид, что читаю, но мои глаза не видят ни слов, ни строк, только пятно, яркое и слепящее мои глаза. Всё кажется бесцветным и выцветшим: рукава моего свитера, мои носки, камыш у канавы.
С другой стороны дома слышатся глухие стуки мяча, в однообразном ритме бьющегося о стену. Каждый этот стук отдается в моей голове, словно кто-то настойчиво бьёт по ней. Я смотрю на сотни маленьких букв, формирующихся в предложения и нетерпеливо листаю книгу; я просто должен читать и не думать про другое.
Уже почти две недели назад он ушёл прочь от меня, и с каждым приходящим днём он уезжает на сотню километров дальше, это расстояние необъяснимо велико для меня. Думает ли он обо мне, планирует ли вернуться? Поначалу я был убёжден в этом, но теперь сомневаюсь.
Я срываю одуванчик. Молочный сок, вытекающий из отверстия стебелька, оставляет чёрные пятна на моих пальцах. Затем я выдёргиваю жёлтые лепестки и растираю их между пальцами, пока они не становятся липкой кучкой.
Стук мяча прекратился и появившаяся тишина вызывает тревогу: почему они не играют, они теперь придут сюда? Мячик, стянутый поверх оранжевыми резиновыми кольцами, пролетает рядом со мной и падает в траву, растущую возле канавы. Я быстро склоняюсь над книгой.
«Ты всё ещё тут сидишь?»
Пока Янси бежит следом за мячом, Мейнт склоняется надо мной:
«Всё ещё 21-я страница, тебе больше нечего делать, кроме как тупо сидеть тут? Вставай, пошли!»
Я перелистываю страницу. За моей спиной слышится хихиканье и заговорщицкий шёпот. Почему я чувствую себя таким смертельно уставшим, таким опустошённым, с болезненными ощущениями в теле, которые, как мне кажется, никогда больше не исчезнут?
«Пошли с нами к Хеттеме, там есть на что посмотреть…»
Овцы идут вдоль канавы, их ноги утопают в грязи — круглые шары из шерсти на четырёх тоненьких ножках. Скоро они станут обстриженными и худыми, как собаки, и тогда я буду, в свою очередь, насмехаться и охотиться за этими любопытными беднягами на лугу. Глупые твари…
Я поднимаюсь из травы, заслышав из дома голос Мем.
«Янси, не уходи. Пики сидит здесь в полном одиночестве, ты никогда не думаешь о ней. Либо она пойдет с вами, либо ты остаёшься дома».
«Пускай поторопится, мы не будем её ждать, всё затягивается на несколько часов, когда она с нами».
Словно демонстрируя свою быстроту, девочка, подпрыгивая, бежит по траве, она шатается и размахивает руками, и её руки ударяются о каменные плиты, стоящие вдоль тропинки, пролегающей через пастбище. У забора она терпеливо, затаив дыхание, ждёт, пока мы грубо дёргая, не перетащим её через забор. На другой, подветренной стороне дамбы находится двор Хеттемы, окружённый маленькими рыбачьими хижинами, словно матка, владеющая деревней.
«Быстрей, быстрей, или мы опоздаем!»
Мы бежим через грязь внутреннего двора Хеттемы к конюшне. На узкой тропинке за сараем стоит большое животное, еле удерживаемое двумя испуганными мужчинами. Оно стонет и сердито качает массивной головой, издавая при этом сильный шум.
«Это бык Албада из Вамса, — шёпчет Мейнт, — он может пробить головой стену, если захочет. Только посмотри на его ноги».
В мягкий нос, влажный и полный слизи, вставлено толстое железное кольцо, с закреплённой в нём мощной цепью, один конец которой держит один из мужчин, а другой, под ударами животного колотится по краю дерева.
«Подхвати конец, чёрт возьми, ты, хромой бес…»
Хеттема стоит в конюшне.
«Мейнт, уходи за скот и забери детей, он может разозлиться».
Бык возбуждённо крутит головой взад-вперёд, то молча, то рыча, словно от боли. Кровь смешивается со слизью в его носу и неожиданно я начинаю съёживаться при каждом ударе, который слышу.
«Не надо тут оставаться, — думаю я, — надо идти домой».
Когда бык получает удар по задним ногам, он неустойчиво приседает над узкой дорожкой, не желая двигаться. Мейнт хватает меня за руку.
«Ну, пошли, это скоро закончится. И он совсем не чувствует ударов».
«Они убьют быка», — думаю я и чувствую какое-то очарование при мысли о том, что этот кусок жизни по каким-то мистическим причинам больше не будет существовать, словно шторм, успокоившийся под одним ударом. Однажды в Вамсе я видел, как корове перерезают горло: уверенное, быстрое движение стальной полосы по мягкому горлу; взгляд, удивлённый и остекленевший; и после этого в долгой озадачивающей тишине неожиданный поток крови и падение огромного тела, отчего кровь и грязь брызжет на стены. Я в то время чувствовал страх, оцепенел в ужасе, но все жё долго не мог отвести глаз.
Пока бык мятежно топчется в сарае, я с Пики становлюсь на безопасном расстоянии, наши руки переплетаются в волнении, а Янси, как заяц, нервно скачет взад-вперёд.
«Там корова, — говорит шёпотом Мейнт, — теперь можно посмотреть, для этого и бык».
Быка сзади подводят к послушно ждущей корове, оставляют его на мгновение неподвижно стоять, затем направляют его неуклюжее, тяжёлое тело на худых, неустойчивых задних ногах, и под беспокойное фырканье, словно требующее всей его силы, забавно укладывают передние ноги корове на спину.
«Он танцует, — смеётся Пики, — посмотри, он начинает танцевать».
Мейнт озабоченно подталкивает нас ближе.
«Иначе вы ничего не увидите».
Животные делают несколько неуклюжих, спотыкающихся шагов, словно в примитивном фокстроте, корова одной ногой соскальзывает с дороги в грязь, и бык, потерявший равновесие, падает обратно на свои четыре ноги. Лишь только заслышав сердитое мычание — мы начинаем робко смеяться — освободившаяся корова с дико болтающимся выменем рысью несётся прочь. Там, где дорога заканчивается у забора, она пытается развернутся, но мужчины хватают её за голову.
